«Шёлковая пижама, в королевских лилиях. С кушаком, с кистями. Вальяжность не по годам, не по статям, не по характеру. Я вижу его так ясно, как не могу видеть ничего! Ухмылка бороздит впалые щёки, щетина с проседью. Когда он садится, завалив ногу на ногу. Как будто пересмотрелся Верховена. Меня продирает дрожь - так много в жесте человеконелюбия! И я сторонюсь тогда его. Ухожу в астрал, молчание, несознанку. Мне так легче!
В развороте плеч, прямизне спины, особой раскорячистости шагов есть - существует исподволь, но непреклонно - властность парвеню. Дорвавшегося, утвердившего, признавшего правовым. Ништяк, что толпа не поддерживает! Что пассионарии - прочие - ушли негласно в сумрак. Что плебс волнуется, а патриции не решаются сместить. Хотя и мечтают об этом, но чужими руками. Чтоб не запачкаться. Он непоколебим, не имея не то, что легитимности. Но простого сочувствия и эпизодичного участия. Ему не надо массового покорного - йес, сэр! - голосования. Не надобен и плебисцит - как разрешение на власть. Он властвует потому что может!
Я - не кореш ему, мне от него противно. Договариваться - не его стезя, но моя. Мне так удобнее, чем давить к земле. И я сторонюсь - всё больше, всё чаще. Меня не видно вообще, лишь тень мелькает на окраинах. Не согласная тень..
И эти жуткие лилии! Хоть бы кто сказал ему, какая это пошлость!.»
«Она забилась в глухую несознанку. Не отвечала на звонки, не писала в мессенджер. Не постила, не лайкала. Не примыкала к весёлым сходнякам, не отзывалась на «пароли», не посещала «явки». Как смыло волной штормовой..
Её дёргали. Звали и оповещали - она таилась и считала себя не узнанной. Ей присылали приглашения и фотосессии с недавних мероприятий. Она - «ни спасибо, ни пожалуйста!» Выходила вечером или в дни ненастные из двора. И отправлялась на одинокую прогулку. Удобные ботинки, тёплая и просторная верхняя, рюкзачок за плечом. Редкие - по настроению и надобностям - остановки. Случайные автобусы сокращали путь, таксисты убивали желание поговорить. И тогда она смотрела в окна с зализами, с мелькающими пейзажами и людьми торопящимися. Молча расплачивалась и возвращалась домой. Где всё меньше «неотвеченных» и красных флажков.
Её отпускало время. Неумолимое и безжалостное. А время - всегда люди!»