Предыдущая глава
– Чё ты меня, начальник, всё на понт берешь, чё ты мне под кожу лезешь? – на круглой и плоской физиономии Авдеева появилось выражение презрительности. – Ну, какой я тебе, по-на'туре, каратель? У'рка я, урка и есть, с малолетства по тюрягам корячусь. Во, позексай, вся шкура исколесована, щас я гни'дник сбло'чу! – он неожиданно рванул на груди синюю телогрейку-бамлаговку, резким фатовским голосом затянул надрывно:
–Иду-у-ут на север,
срока огромные-е-е-е,
кого не спроси-и-ишь,
у все-ех – Ука-а-аз!
Взгляни-и-и, взгляни-и-и,
в глаза мои суровые-е,
взгляни, быть может,
в последний ра-а-аз!
– Ну, хватит! – строго сказал Шадрин. – Здесь не та контора, чтобы дурака валять. И времени, чтобы выслушивать ваши блатные песни и россказни, у меня тоже нет. Нам известно всё, Авдеев: и как к немцам с оружием перешли, и как в лебедянском лагере наших людей убивали, так что изворачиваться – себе дороже! Рассказывайте лучше всю правду, покайтесь, глядишь, и снисхождение заработаете, жизнь-то у человека одна…
– Разжалобил, ажно слеза по ноге потекла! Хошь, чтобы я щас начал бо'зар да себе на червонец наплёл? В падлу колотишься, начальник, зазря шараёбишься: знаю я все ваши лягавские прихваты да зехера', а потому фра'ера тут пуля'ть не стану, не пальцем сделанный!
– А я думал, что вы гораздо осведомленнее, Авдеев… – подчёркнуто спокойно произнес Шадрин. – Ни о каком червонце и речи быть не может, вам исключительная мера наказания определена заочным приговором.
– Ка-а-аво? – как ни старался Авдеев не выдать смятения, после услышанного, но полковник все же заметил, что кровь мгновенным толчком отлила от его смуглого от природы лица. – Каво ты сказал, шлой ты паскудный? Мне – «и-мэ-нэ», уркагану! – он в порыве бешенства истерично замотал головой.
– Именно вам, – все также невозмутимо подтвердил Шадрин. – И советую быть повежливее, не с сокамерником тут беседуете, а то ведь десять суток карцера я враз организую! Что же касается вашей татуированной поверхности, так это блеф от начала до конца!
– Чё еще за блеф, по-на'туре? – тупо набычился предатель.
– Не стройте из себя полоумного, Авдеев, немцы в свои специальные учебные заведения дураков-то ведь не набирают.
– Да не Авдеев я, печти-лавочти, ну, скоко можно втуля'ть одно и то жа! – раздраженно ударил тот себя кулаком по колену.
– Вот-вот, и про ваши «печти-лавочти» нам тоже кое-что известно. – Шадрин сделал нажим на том месте, где каратель допустил ошибку в произношении. – Возьмите розыскную ориентировку, ознакомьтесь, – он положил перед Авдеевым бланк. Не поворачивая своей воловьей шеи, тот скосил глаза и принялся читать, шевеля толстыми губами, потом презрительно отпихнул от себя лист:
– Во, пуляешь, начальник! Эта твоя ксивота' – туфта' дешёвая, никакой не Авдеев я, а Василий Степаныч Башкин, хоть на перья[1] поставь! Мало ли кто «тэ» заместо «кэ» вякает… – он цинично сплюнул в сторону, и, положив ногу на ногу, с ещё большим упрямством повторил. – Башкин я, Башкин и есть! Последний срок тянул в «тройке» под Брянском, можешь поспрошать у ихнего «ку'ма».
– Это вы к тому, что Брянск сейчас под оккупацией, да?
– А чё, не забрали его еще у фашиста? – деланно подивился Авдеев, издевка мелькнула в его глубоко запрятанных черных глазах.
– Плохо следите за прессой, а следовало бы, – назидательно посоветовал Шадрин.
– Мне на эту прессу навалить с прибором, тут об своёй овчине забота, как бы её с меня заместо вашего Авдеева не содрали.
– Ладно. Тогда расскажите, за что в последний раз попали в тюрьму?
– Зекалы-то разуй, начальник! – бурно возмутился тот. – Дело перед носом лежит, а ты спрашиваешь.
– И все-таки?
– Да по запарке я рога замочил: «гоп-стоп» с одним кентом залепили в Новосибе, вот снова и залез на нары. А кент слинял.
– Стало быть, ограбили кого-то? – уточнил Шадрин.
– Фуфло' это, а не грабеж, начальник, – пренебрежительно скривился заключенный. – Не жрамши были пару дней, вот и присмотрели одного фраера на Новосибирском «бану'»[2]. Прикемарил он на лавке, ко'сенький вроде был, ну мы и вертанули у него «угол» с барахлишком. Кольке втуляю: давай ноги делать, а тот, «щипа'ч», взялся ему карманы «мальца'ми» шмонать: «кожу» с «хруста'ми» принял из «скулы'», «бока'» золоченые с цепкой, еще чё-то там по мелочевке… Фраер проснулся и в рёв: грабют! Колёк жопу в горсть да скачка'ми на выход! Оборвался, короче. А я «на рывок» не успел, «мусора'» под микитки подхватили. Вот и присел ажно на пятерик строгача. Базарют же картёжники: «Не очко меня сгубило, а к одиннадцати – туз!»
– А может, специально не захотели удрать, Авдеев?
– Да не лепи ты горбатого, начальник, дешёвый кидня'к со мной не проконает! Кто ж сам-то попрёт за колючу проловку?
– За колючу «проловку»… – раздельно и медленно повторил слова предателя Шадрин. – Ну, хорошо, а с каких это пор за кошелек стали давать пять лет строгого режима?
– Хо! Дак я ж по совокупности срок поднял. Добавошный трояк за уклониловку от войны получил. Как откинулся после крайней ходки, так и не пахал нигде, и на военном учёте не стоял. Гастролил, короче. Нам, кто в «законе», ишачить западло', а уж воевать…
– Что, Родину защищать неохота? А ведь многие бывшие заключенные вспомнили про то, что они являются гражданами своей…
– Захотелося им пострелять, вот и ладненько! – бесцеремонно перебил Авдеев. – А лично мне война – до фени! Эта ваша Родина меня сызмальства из-за решетки не выпускала, с беспризорников зоны топчу. Я от роду блатной, уж такая жизненка вышла… Это про меня, кажись, стишки сочинили:
- Когда мать меня рожала
вся милиция дрожала,
а прокурор сказал сердито,
родила опять бандита!
-Так што лобешник под пулю подставлять – нет понта, я на это дело хрен вытаращил! Пущай теи встревают, кто сладко поён-кормлён!
– Ну что ж, неплохо, неплохо…– как бы соглашаясь, сказал полковник, неторопливо потирая щеку ладонью. – Легенда не новая, но вполне надежная и апробированная. И, главное, паспорт сработан отлично. Если не секрет: Абвер его готовил, СД, или Гестапо? А может, сами в лебедянском лагере хороших специалистов подыскали?
– Зазря ты меня щеми'шь, начальник, зазря грузишь! – досадливо поморщился предатель. – Я ж те толком базарю: на понт не возьмешь. Кси'ва эта моя, настоящая, получил её в Брянске, – он кивнул на обтёртый, неряшливого вида, паспорт, лежавший на столе. Вместе с личным делом осужденного его фельдсвязью прислала лагерная администрация. – А што касаемо гистопов да авбиров, дак это уж твои мусорские приблу'ды…
– Не перегибайте, Авдеев, слова абвер и гестапо вы умеете произносить без ошибок! – Шадрин жёстко посмотрел изменнику в глаза. – Значит, не договоримся?
– Не в масть гонишь, начальник, не будет дела!
– Сильно заблуждаетесь, дело будет! Сейчас я неоспоримо докажу, что изменник Родины Авдеев, это именно вы! – сделав над собой значительное усилие, чтобы подавить вспышку глухой ненависти при виде этого наглого и самоуверенного мерзавца, произнес Шадрин. Впрочем, он, тем не менее, отдавал должное Авдееву, как противнику. Тот вел себя очень точно согласно своей легенде. Всего в поведении предателя было в меру: и лагерного жаргона, и типичной блатной истеричности, и некоего доверительного хамства, какое позволяют себе закоренелые уголовники в разговоре с начальством, и даже вазомоторных реакций. За всё время допроса не обнаружилось ни единой просечки в его «работе».
– Длинно' это доказывать придется! – издевательски бросил Авдеев, но на его лице Шадрин все же уловил зарождавшуюся тревогу. – Ты ковёркнулся, начальник, по-натуре: блатняка' за какого-то фурира держишь, да ещё и фамилиё другое прилепил! А я как по-пацанам поднял свой первый срок, так до взросляка по зонам кружаю.
Мирно, и как-то даже безучастно, полковник сказал:
– Сейчас вы мне, наверное, расскажете про своё сиротство, про трудное голодное детство, про то, что слаще морковки ничего отродясь не ели… Подобные сказки я слышал тысячу раз, так что можете не стараться, Авдеев, слезу из меня не выжмите.
Тот злобно сузил и без того узкие щелки глаз, медленно и упрямо произнес:
– Клёво сплетаешь лапти, начальник! Да токо хер ты чё угадал: вор я в законе, а никакой не каратель! Фамилиё моё – Башкин, а уркаганская погремуха – «Вася-губа». И больше ни одного слова через зубы не выплюну, пока прокурор не придёт.
– А может, адвоката вам пригласить? – поинтересовался Шадрин, неторопливо убирая папку с уголовным делом и понимая, что всё, что можно было вытянуть из ситуации с Авдеевым, уже полностью вытянуто и дело теперь только в очной ставке. Полковник был почему-то уверен, что задуманное им должно непременно получиться. Как и всегда, сработала его недюжинная интуиция и способность к предвидению. Сразу же после беседы с Цепликом, он приказал сотрудникам одного из отделов поработать с архивными материалами начала века. И удача не заставила себя долго ждать, был обнаружен бесценный документ времён гражданской войны, датированный ноябрем девятнадцатого года и принадлежавший штабу тыла Забайкальского Казачьего Войска. В нем среди многих фамилий фигурировали две: Вьюков и Авдеев. Оба предпринимателя проходили по данной справке как активные поставщики белой армии атамана Семенова: лошадей, кавалерийской амуниции, фуража и различного продовольствия. Следовательно, и Акентий Филатович Вьюков, и отец сидящего сейчас перед полковником Авдеева могли знать и наверняка знали друг дружку. А значит, (Шадрин даже самому себе боялся признаться в возможной удаче!), и младший Вьюков вполне мог быть знаком с младшим Авдеевым. Шапочно, по слухам, заочно, но мог, мог быть знаком!
Тогда капитан Бутин может быть спокоен за свое алиби в бандформировании «Свобода»: ведь таких врагов, как Авдеев, большевики не отпускают! Таких врагов, как Авдеев, они только расстреливают! Такие враги, как Авдеев, могут остаться в живых лишь благодаря чистой случайности или осуществленному побегу. И тем, кто помог бежать Авдееву, и тем, кто бежал с ним, вера будет та же, что и ему самому. Выступая сегодня в роли следователя, полковник Шадрин, отрекомендовавшийся Авдееву всего лишь майором, решил лично и окончательно определить возможность реализации плана по внедрению Бутина в банду. И пока всё складывалось удачно.
Он нажал кнопку вызова. Тотчас же двое конвоиров ввели в кабинет Цеплика. Увидев сидящего у стола Авдеева, тот побледнел и оробело остановился у входа. Шадрин, не сводивший с лица Авдеева пристального взгляда, вдруг увидел, как в его раскосых узеньких глазках метнулась тень дикого страха – палач узнал свою жертву!
– Проходите, Цеплик, присаживайтесь, – сказал Шадрин.
Заключенный, не сводя с карателя остекленелого взгляда, осторожно приблизился, деревянно опустился на стул. Его неудержимо трясло, судорожно кривились губы широко разинутого рта. И, очевидно, стремясь использовать это его смятенное состояние, Авдеев решил применить испытанную формулу: «лучшая защита – нападение». Издевательски усмехаясь, он прошипел:
– Хайло раззявил, ажно портянки скрозь кишку видно. Токо спробуй щас блудня'к замутить, я тебя, подхвосток сучий, в лагере на стельки порежу!
Будто бы не расслышав этого, Шадрин деловито сказал:
– Проводится очная ставка: гражданин Цеплик, вам знаком этот человек? – полковник кивнул на предателя.
– З-знаком, – кое-как выдавил из себя Цеплик. – Э-это Авдеев Георгий П-прохорович, цугфюрер карвзвода Лебедянского л-лагеря. Но на пересылке в Иркутске, он числился как Б-Башкин Василий П-петрович.
– Вы не ошибаетесь? Присмотритесь внимательнее, не спешите, вам придется изложить свидетельские показания в суде.
– Я… Я не м-могу ошибиться, это – А-авдеев!
– Ещё кто-нибудь может подтвердить данный факт?
– Да. На Иркутской п-пересылке сейчас находится осужденный Леонид Чащин. В лебедянском лагере он п-пробыл недолго, но Авдеева признал сразу.
– А-а-а-а, паскуды дешёвые, волка' тря'пошные! Мало я вас, с-с-сучары, на верёвку вздёргивал, мало стрелял! – вдруг неистово взревел каратель и вскочил так стремительно, что конвойные даже не успели среагировать. Играючи расшвыряв их, он рванулся к Цеплику, ловчась схватить его за горло. Шарахнувшись, тот свалился со стула, беспомощно прикрываясь выставленными перед собой руками.
– З-з-заноскую! – Авдеев занёс ногу для пинка, но в это время старший наряда верткий коренастый сержант, точным ударом кулака сбил его и придавил спиной к полу. Дергаясь в припадке истерики, настоящей или имитируемой, Авдеев бессвязно выкрикивал обрывочные слова, малопонятные обычному нормальному человеку:
–С-с-ука! Пар-р-раша вонючая! Коблота'! На «перья» в зоне пойдёшь, шпидагу'з! В с-с-стос ты, тянутый! Журма'ны зашмендефе'рят ву'смерть на толкови'ще, падла!
Когда его волокли под руки по гулкому коридору следственного изолятора окружной тюрьмы, он вопил, как резаный, слова блатной песни:
–Товарищ Сссталин, вы ба-а-альшой учёный,
в нннауках многих пррросто корифей,
а я парастой сссаветский заключенный,
но не троцкист, и да-а-жжже не еврей!
За что попал в тюрррягу, я не знаю,
но пррркуроры, кажется пррравы,
сижу я нынче в туруханском крррае,
где пррри царе сидели в ссылке вы
***
– Поздравляю с первым настоящим боевым делом, господа! – «Лидер» положил на стол бланк только что зачитанной им шифровки. – Именно в таком направлении и надо действовать: подрывать экономическую мощь Совдепии, бить её в самые уязвимые точки! Одна уничтоженная тонна кобальта или хрома, применяемых как присадки в сталелитейном деле – это срыв производства тысяч танков и орудий. Ощутимо, не так ли?
– Ощущимо… – процедил сквозь зубы Скрынник. – Токо это на бумаге всё складно выходит да на пищалке твоёй, – он презрительно кивнул на распакованную радиостанцию.
– Что вы этим хотите сказать, «Ржавый»? – сделал удивленное лицо разведчик.
– А то! Косоглазым легко указы слать с закордону, а пущай-ка сами спробуют к еродрому подлезть, охрана с их чучелы дырявые быстро поделает пулюмётами!
– Вы отказываетесь выполнять боевой приказ? – «Лидер» вопросительно и одновременно недоверчиво усмехнулся.
– Чё ты лыбишься быдто камерная параша? Мое дело маленькое, Афоня прикажет – хучь к черту на рога поконаю! Я не с тех, кто колёсного скрипу боится, паня'л?!
– Прикажете, Афанасий Акентьевич?
– Обмозговать всё надо, – шаря неуловимым взглядом по землянке, пробормотал тот. – Дело-то новое, непривычное. И вообще, у нас другие планы намечались…
– Остальные члены штаба как думают? – придав голосу официальную жесткость, спросил разведчик.
– Считаю, что надо выполнять приказ! – Дмитрий, по своему обыкновению, крутил пальцем на столе черный, как вороново крыло, «Парабеллум». – Пора нам вплотную браться за краснюков, сколько можно отсиживаться по норам? Стволы позаржавели!
– Голос не мальчика, но мужа, – одобрил «Лидер».
– Всецело поддерживаю Диму! – пылко и вдохновенно воскликнула Шидловская. – Действовать надо немедленно, довольно сидеть сложа руки!
– Не торопися, бабонька, а то слепые ро'дются… – с кривой усмешкой вдруг грязно спохабничал Скрынник и сделал при этом непристойное телодвижение.
– Хам! Мерзкий фигляр! – гневно воспылав лицом, вскочила она. – Ты что это себе позволяешь?
– Ладно, прости, не в цвет мой бо'зар! – спохватившись, извиняющимся тоном прошипел тот под угрозливым взглядом атамана, и, пряча глаза, закончил. – Токо под пули-то не тебе лезти, а нам.
– Ну, а мне и рассуждать не приходится, – будто бы ничего не произошло, сказал «Лидер». – Приказ есть приказ. Так что давайте, господа, мыслить, с какого боку к делу приступать. А, кстати, где этот самый Могзо'н вообще находится?
– Километров восемьдесят от Читы на запад, – подумав, припомнил главарь. – Отсюда – все сто, если не больше.
– Да, не близко.
– Как собираетесь действовать? – Вьюков рассеянно жевал погасшую папиросу.
– А что, если нам закольцевать оба вопроса в один?
– О чём это вы? – не понял главарь.
– В Могзон идти через Читу.
– Какого хрена там лишний раз маячить, лягавых дразнить что ли?
– Мне необходимо познакомиться со Скляровым, разрешение командования на это теперь есть.
– Ну, познакомитесь, а дальше-то что? – уже нервно-нетерпеливо спросил Вьюков.
– Поставлю задачу, сориентирую, в каком направлении он должен работать, уточню его возможности. А уж потом двинем на Могзон, посмотрим полевой аэродром, подходы к складам, изучим охранные мероприятия, примерный график прибытия автотранспорта и убытия самолетов и эшелонов с продукцией. Работы предстоит много.
– Короче, сколько народу вам нужно? Только больше десятка не дам, и не просите.
– Говорите, «вам», как это надо понимать? – удивился разведчик.
– Очень просто, – голосом, не допускающим возражений, пояснил главарь. – Я-то с вами не собираюсь, оставлять отряд без командира – не дело!
– Пожалуй, вы правы, – подумав, согласился «Лидер». – А десяти человек мне не надо, вполне достаточно четверых. Тут не в количестве суть, а в качестве людей. Формула проста: чем крупнее планируется диверсия – тем меньше должно быть диверсантов. Если аэродром приступом брать, то и роты не хватит, тут нужно по-мышиному проползти, крадучись.
– Логично… Ну, так кого возьмете?
– Нужны наиболее боеспособные, а возьму тех, кого сами выделите.
– Дмитрий, «Ржавый» и Попцов вас устроят?
– О-о, вполне! – похвалил выбор главаря «Лидер». − Кого ещё порекомендуете?
– Возьмите Глотова, − предложил атаман.
− А он подойдёт для такой работы?
− Парнишо'шко проверенный, деловой, могёшь не сумлеваться, – охарактеризовал Скрынник. – Длинной такой, белявый, утресь на раздаче жратвы стоял. Кликуха у ево – «Глот».
– Да, я представляю о ком идет речь. Помнится, стреляет довольно неплохо.
– Во-во! Токо «пером» ишшо лучше робит, охнуть не успеешь – зако'цает! По-зиме одного вохряка в момент завалил: поку'ль тот свой леверпу'пель с кобуры ташшил, прям в сердцевину пырнул.
– Леверпупель, это револьвер, надо полагать?
– Он самый, язык скосоёбишь, покуль вымолвишь.
– Ну, раз уж такой специалист этот ваш «Глот», то быть посему, беру! – с одобрительностью в голосе сказал разведчик.
– Когда думаете отправляться? – уточнил Вьюков.
– Завтра утром и тронемся, время поджимает. Взрывчатки сколько выделите?
– А сколько потребно?
– Килограммов девяносто – сто.
– Вы в своем уме, поручик? – возмутился атаман. – Почти всю уволокёте что ли?
– Ничего не поделаешь, Афанасий Акентьевич, – сожалеюще промолвил «Лидер». – Дело крупное: склады с рудой… И мои мины все уйдут, тут уж экономить не приходится.
– Ну, тогда в добрый час! Как говаривал мой лагерный корешок Колюня-северный: «Желаю удачи да фраеров побогаче!» – Вьюков глянул на сына. – Распорядись, Дима, чтобы лошадей с заимки пригнали, центнер динамита впятером на горбу через тайгу переть будет тяжеловато.
– А может не стоит этого делать, отец? – возразил Дмитрий. – Ты же сам приказывал лишний раз коней не демаскировать, использовать их в самом крайнем случае.
– Считай, что такой случай настал! – категорично бросил атаман. – Чего их беречь, тех лошадей, если потеряем, то еще добудем, всё в наших руках.
– Есть! – по-военному козырнул Дмитрий.
– Насчет явки и связи надо бы решить, – напомнил «Лидер».
– Зачем вам связь со мной, автономно же будете работать?
– А вдруг нам помощь понадобится срочная, да мало ли что еще…
– Насчет связи ни хрена не выйдет, на голубиной почте сапёры поселились! – злобно проинформировал главарь. – А сам «почтарь» бревна сейчас ворочает на строительстве.
– Какие сапёры, какие, черт побери, бревна?! – крайнее изумление и тревога прозвучали в вопросе разведчика. – Почему я узнаю' об этом только сейчас?
– Да не дёргайтесь вы особо-то, – успокоил Вьюков. – Солдатня колхозанам мост помогает строить через речку Джарча, вот и порассовали архаровцев по дворам на постой.
– Ч-черт, как всё некстати! Ну, а с явкой-то как?
– Так у вас же своя есть, – с желчью произнес атаман, – за нумером два и три…
– Мне запасная необходима на крайний случай.
– Если тугач прижмет, то Глотов явку покажет или «Ржавый».
– И на том спасибо, – язвительно поблагодарил разведчик. – Я, пожалуй, пойду, отдохнуть надо, собраться.
Проходя мимо приоткрытого оконца, Крапивин поймал конец фразы Вьюкова:
– … глаз не спускать! Всем ясно?
И низкий голос Скрынника в ответ:
– Да не мороси' ты, Афоня, чуть-чево – самолично ему пуп прострелю.
***
– Вот он! – Дмитрий бесцеремонно толкнул локтем «Лидера» в бок.
Разведчик несуетно повернул голову, окинул взглядом прохожих:
– Который?
– Да вон, вышагивает, грудь – колесом, жопа – ящиком, гренадер хренов!
По противоположной стороне улицы несколько развинченной походкой, сутулясь, шел высокий тощий офицер в тёмной форме НКВД. На вид лейтенанту Склярову было лет тридцать.
– Действуй! – негромко скомандовал «Лидер». Дмитрий торопливо пересек улицу, пошел навстречу Склярову. Увидев его, тот сбился с шага, нервно оглянулся. Дмитрий остановил его и о чем-то спросил, всем своим видом показывая, что ищет некий адрес. Они перебросились несколькими фразами, и офицер пошел дальше, а Дмитрий вернулся к разведчику, сидевшему на скамье в скверике, отрывисто бросил:
– Ноги!
Отпустив его метров на полсотни, «Лидер», не спеша, двинулся вслед. Поравнявшись с Попцовым, мигнул ему: следуй за нами. Возле газетного киоска, глубоко засунув руки в карманы широченных брюк, со скучающим видом, стоял молодой человек приблатнённой наружности. Его светлые глаза взирали на окружающий мир из-под длинного козырька серой кепки-восьмиклинки рассеянно и равнодушно, в углу рта дымилась фасонисто смятая папироса.
«Прекрасно!» – сказал себе Крапивин, узнав лейтенанта Тихонова. – «Значит, наши уже знают, что мы в городе. «Хозяин» моей явки сработал оперативно».
Младшего Вьюкова догнали за перекрестком.
– Передал, – облегченно выдохнул тот. – Вечером придет на явку. У них на службе какой-то хи'пиш, особисты во всю шустрят. Говорит, ладно хоть мы на «квадрат» к нему не поперлись.
– «Квадрат», это что такое?
– Хата по-нашему, – пренебрежительно пояснил Дмитрий. – Жилу'ха.
– А вы не преувеличиваете опасность, Виталий Геннадьевич? – холодно осведомился «Лидер». – Может быть, всё не так уж и страшно.
Лейтенант медленно повернул вытянутую, дынеобразную, с глубокими залысинами голову, его водянистые рыбьи глаза, не мигая, уставились на разведчика.
«А пьёт-то он много», – подумал тот, уловив сладковатый запах водочного перегара и близко рассмотрев отёчное запойное лицо.
– Не думаю, – натужно произнес Скляров. – Раз начали мотать, то размотают, особый отдел НКВД – это вам не ца'цки-пе'цки!
– Но ведь размотать могли и раньше, – упрямо возразил разведчик.
– Как видите, не смогли. А на днях следователь вызывал на допрос всех, кто близко общался с убитым капитаном Остряковым, со мной тоже битый час базарил.
– Конкретные подозрения выдвигал?
– Вроде бы нет. Но ему известно, что мы крупно поцапались – кто-то из наших натре'нькал, не иначе. Я состроил харю тяпкой – ничего, мол, не помню, но «особняк» никак не отстаёт, курвятина!
– А что там у вас, вообще, стряслось, с этим пресловутым Остряковым?
– Разве вас не просвятили по этому поводу? – подивился Скляров и, не дождавшись ответа, заговорил. – Врюхался я из-за него по самое «не могу»! Пили как-то раз, и показалось мне в разговоре, что Советами он недоволен. Я возьми, да и намекни, что, мол, есть возможность направить его недовольство в нужное русло… Тут-то из него и полезло: «Да как ты можешь такое предлагать кандидату в члены компартии! За кого ты меня принимаешь? Я доложу, куда следует, так и знай!» Короче, едва угомонил ссуконца, всё свёл к шутке. А потом ребята его грохнули, чтобы и правда, не вякнул кому-нибудь.
– Так, так... – ничего не выражающим голосом проговорил «Лидер». – Что дальше думаете делать?
– Надоело мне здесь шараёбиться, дёргать надо, пока не поздно!
– Случиться, конечно, может всякое, но, судя по вашему рассказу, торопиться с уходом особых оснований нет, ведь для следствия необходимо какое-то время.
– Нет, я твердо решил сваливать! – с мрачной решимостью процедил лейтенант. – Даже пьяный ночью заснуть не могу, всё мерещится, что на «воронке'» за мной приехали, а потом на допросах почки палками отшибают или клещами ногти рвут… – подчёркнуто недоговорил он и все вдруг увидели, как в его неестественно расширенных глазах загорелся жутковатый сатанинский огонёк. И, наверное, этот зловещий взгляд побудил Попцова задать вопрос:
– Клещиками-то, поди, тоже шурудить наблатыкался, а?
Криво усмехнувшись, Скляров многозначительно смолчал.
– Не стыдно ли русскому офицеру праздновать труса? Ведь таким поведением сами себя на ноль умножаете! – с презрительной укоризной проговорил «Лидер». – Очень жаль, мы с Афанасием Акентьевичем так надеялись на ваше содействие.
– А вам с Афанасием Акентьевичем собственный расстрел снился когда-нибудь, нет? – возбужденно подскочил на табуретке лейтенант.
Разведчик долго молчал, потом, сурово сведя брови к переносице, как-то механически обронил:
– За господина Вьюкова не могу отвечать, а что касается лично меня, то скажу: на своем расстреле мне довелось однажды присутствовать, правда, не во сне, а наяву…
– И почему же сидите здесь: живенький да красивенький? – со злобным ехидством поинтересовался Скляров.
– Потому, что не паниковал, а искал выход из создавшейся ситуации и нашел его!
– Не я вас исполнял! Возле ямы и не такие ушлые выход искали, да только где все они сейчас… – пробормотал лейтенант, выразительно показав глазами куда-то вверх. И закончил безапелляционно. – Короче: если бы вы сегодня не пришли, то завтра я бы сам вас разыскивать подался. Особисты взяли след, можно сказать – в жопу дышат, и вот-вот меня прихватят! А рассчитывать на милость коммуняк не приходится…
– Рассчитывать всегда есть на что. Не за горами то время, когда Советам отвинтят голову и каждому воздастся должное: кому – пуля, кому – орден «Золотого Коршуна».
– Пуля… Коршун… – рассеянно глядя куда-то сквозь собеседника, уныло промямлил Скляров. – Толик, вон, братишка, под пулю, небось, не хотел угодить…
– Ты, лейтенант, не грусти, а то х.. не будет расти! – с похабной ухмылкой сказал Попцов и прошелся по Склярову отчаянно-шалым взглядом. Затем хотел ещё что-то добавить, но его торопливо перебил своим хрипатым голосом Скрынник:
– Смирися, родимый. Брательник твой за нас жизню поклал. Не он ба, дак всех охрана пулюмётами посекла.
– Его как? – напряг желваки на тощих скулах лейтенант. – Сразу, или…
– Сразу! Сразу наповал! – Скрынник мимолётно-предупреждающе глянул на Дмитрия. – Под сердешную сиську пуля чокнула и ноженькой не копнул, беднай. Вынесли мы ево и в землице мяфкой таёжной замогилили по-християнски… А с красножопых за Толяна ишшо спросим!
«Значит, голову и руку Черве, отрубил ты, «Ржавый», – подумал Крапивин, сохраняя безразличие и делая вид, что не понимает, о чем идет речь.
Все замерли в тягостном молчании. Потом Скляров как-то обреченно спросил:
– Короче, что вам от меня ещё-то надо, неужели мало сделал, а? Отстали бы уж…
– Фраер в шелковых кальсонах, в парусиновых штанах, ишь, как заговорил! – злобно скривился молчавший до этого Глот. Белёсый, щуплый, узколицый, он, развалясь, сидел на стуле, скрестив вытянутые ноги, обутые в щеголеватые сапожки «джимми» и увлечённо играл отточенной финкой, перебрасывая её из одной ладони в другую. Длинные тонкие пальцы безостановочно и виртуозно вертели поблескивающий клинок, имитируя то колющий, то режущий удар. Создавалось впечатление, что руки бандита ткут замысловатый узор из какой-то блестящей бесконечной ленты. Скляров с минуту завороженно наблюдал за этим действом, затем поднял свой рыбий взгляд на Глота:
– Ты где так насобачился ножичком шуровать?
– Жизнёнка поднаучила… – с многозначительной усмешливостью бросил Глотов. – Она у меня сложилась как та песня...
И не дожидаясь реакции Склярова, вдруг пропел неожиданно приятным бархатистым голосом, приправленным блатными интонациями:
– Когда я был мальчишкой,
носил я брюки-клёш,
соломенную шляпу,
в кармане – финский нож!
Я мать свою зарезал,
отца я застрелил,
сестренку-комсомолку,
в сортире утопил!
– Вот такая, в натуре, биография, лейтёха… Но бо'зар сейчас не обо мне, а о тебе. Ты давай-ка коли'сь: уж не свинтить ли от нас собрался? – Глот вдруг рывком приблизился своим лицом к лицу Склярова, вонзился в него немигающим взглядом, храня на губах тонкую улыбку, напевно и вкрадчиво произнес. – Не вы-ы-ы-йдет, друган, у нас клешни дли-и-и-нные, везде-е-е достанем! – и словно в подтверждение угрозы, со всего размаха всадил нож в столешницу, прямо перед испуганно отшатнувшимся лейтенантом.
– Откуда взялся этот духа'рь? – свой вопрос, возмущенный Скляров адресовал Скрыннику, но тот и рта не успел раскрыть, как Глот всё так же хамовито ответил:
– Из деревни Но'во-Ебуно'во, Прохуя'ровского уезда! Усекаешь, фраерюга мочёный?
– А я думал, что из тех же ворот, что и весь народ! – прорычал лейтенант, угрозливо кинув ладонь на кобуру пистолета. – Культурней выражопывайся, соплежуй, а то я быстро на тебе седло поправлю!
– Хер успеешь, понта'рь дешевый, попишу'! – Глот вдруг гибко и стремительно вскочил, вырвал вонзённую в стол финку, выбросил перед собой уже вооружённую руку и неуловимым движением, крест на крест, рассек воздух прямо перед лицом лейтенанта. Видя, что сшибка становится неизбежной, в скандал вмешался Скрынник:
– Харэ' бакла'нить, вы ж не шпана вокзальная! Завязывайте, не то щас обоих кулачишшем угомоню! – Затем повелительно-рявкающе отчеканил. – А тебе, Виталик, не ли'чит[3] за «крючок» хвататься, пацанву' иди пугай, нас не надо, сами каво хошь напугать могём!
– Пускай ваш псих тоже «пером» не машет, не то я ему сквозняков в фигуре-то махом насверлю! – Скляров метал голосом и глазами громы и молнии.
– Я т-те насверлю, урод недоделанный! – злобно процедил Глот, но с места не двинулся, лишь закончил презрительно. – И не пучь на меня свои шале'лки, пока я тебе их не повыкалывал!
Отвернув друг от дружки красные перевозбужденные лица, скандалисты приумолкли. Затем Скляров, пытаясь, видимо, разрядить напряженную ситуацию, повторил свой вопрос, обращаясь к «Лидеру»:
– Ну, так я слушаю вас, зачем ко мне припёрлись такой делегацией?
– Вот это уже другой разговор! Расскажите, каким образом вы осуществляете перевозку заключенных на автомобилях? – «Лидер» в упор глядел на лейтенанта. Тот неопределенно пожал узкими тщедушными плечами, с минуту подумал. – Как предписано инструкцией, так и осуществляем… А что вас конкретно интересует?
– Абсолютно всё: маршруты, количество заключенных и количество конвойных, их вооружение, тип автотехники, система сигнализации… Значение имеет каждая мелочь.
– При автомобильных перевозках используются стандартные «автозаки» – машины-фургоны марки ЗИС-5«В», – уверенно заговорил Скляров. – Число заключенных, как правило, не больше десяти человек. Существует положение, что на каждого зэка должно быть двое конвойных, но это почти никогда не соблюдается, острая нехватка личного состава. Вооружение: старший наряда, офицер, снабжен табельным пистолетом «ТТ», водитель и конвойные – автоматами «ППШ», реже – винтовками «СВТ»[4]. Что касается маршрутов перевозок, то они разные: если конвоирование на «луну», то везем за Смоле'нку[5], в расстрельную зону. Там уже готовые ямы и дежурный расстрельный взвод. Сдаём приговоренных, возвращаемся за новой партией. Работа тяжелая, за ночь, бывает, надо сделать семь-восемь рейсов, а то и больше, уматываешься в прах… Кроме этого, часто приходится помогать расстрельщикам, а у них тоже работа не сахар, сами понимаете… – Скляров прервался, трясущимися пальцами извлек из пачки «Беломора» папиросу, закурил, выпустил из ноздрей дым, сквозь него, вприщур, посмотрел на притихших вдруг бандитов. – Если конвоирование на этап, то тут проще: привозим зэков на железнодорожный вокзал к прицепному «столыпинскому» вагону и сдаём сопровождающему наряду. Ну, вроде всё вам доложил, – закончил своё повествование лейтенант.
– Два момента упустили, – напомнил «Лидер», – устройство этого самого «автозака» и сигнализация при следовании.
– А, да… – спохватился Скляров. – Фургон машины расположен отдельно от кабины водителя и разделён на две половины: передняя, она больше, для зэков, задняя, поменьше, для конвоя. Снаружи и изнутри фургон оббит листовым железом. Имеются две двери: одна в отсеке с заключенными, другая в отсеке конвоя. Запираются внутренними замками и засовами. В дверях по одному зарешеченному окну. Через них конвой контролирует поведение зэков и осматривает пространство за автомобилем. Переднюю сферу осмотра «держат» водитель и старший наряда, они также обозревают и тыл в зеркала заднего вида. Сигнализация действует так: старший в кабине нажимает на кнопку – в отсеке конвойных срабатывает электрический звонок, типа телефонного зуммера, только громче. Один звонок означает: «Внимание», два «Опасная обстановка», три «Нападение», четыре «Всё нормально», ну и так далее…
– Понятно, − «Лидер» глубоко задумался. Потом снова поднял взгляд на Склярова. – Скажите, Виталий Геннадьевич, в связи с событиями, которые вас так встревожили, вы не отстранены от служебных обязанностей?
– Пока нет.
– А как часто вам приходится конвоировать заключенных?
– Почти каждый день. Кого на «луну», кого на доследование, кого в этап на пересылку или на фронт в штрафники. Да мало ли…
– Военных среди них много?
– До хрена и больше, – криво усмехнулся Скляров. – Особенно в последнее время.
– Прекрасно… А вы автомобиль водить умеете?
– Я бы да не умел...
– Тогда слушайте меня очень внимательно, лейтенант…
– Да не желаю я ничего слушать! – снова взорвался тот. – Я уйти хочу! Понимаете, вы это?
– Уйдёте вместе с нами.
– Когда? – тусклые глаза Склярова загорелись надеждой. – Когда же?!
– Что-нибудь дня через два-три… – уверенно пообещал «Лидер». – А под занавес ещё и дверью хлопнете. Да погромче! Чтобы большевики вас до-о-о-лго помнили…
[1] Перо – нож, финка (жарг.)
[2] «Бан» – вокзал. «Угол» – чемодан. «Щипа'ч» – вор-карманник. «Мальцы'» – указательный и средний пальцы. «Кожа» – кошелек, бумажник. «Хрусты'» – деньги. «Скула'» – карман. «Бока'» – карманные часы. «Мусора'» – от аббревиатуры МУС – Московский Уголовный Сыск (жаргон).
[3] Не ли'чит – не к лицу. Харэ' – хорош, хватит (жарг.)
[4] «СВТ» – самозарядная винтовка Токарева калибра 7, 62 мм, образца 1930г.
[5] Смоле'нка – таёжный посёлок в пятнадцати километрах на север от Читы. В его окрестностях было казнено более тридцати тысяч человек. Ныне на этом месте расположен мемориал жертв политических репрессий.
Продолжение
