День ни к чему не обязывающих рассуждений…
Должен признаться, что в свое время я изучил довольно много человеческой литературы.
Чем могу себя оправдать? Ну, мне было любопытно. По-моему, веская причина.
Изучал я и литературу камней, и амазонских ламантинов. Вообще говоря, когда-то меня всерьез завораживала река Амазонка, в частности, рыба Лист. В целях маскировки являет собой почти точную копию упавшую в воду древесного листа. А поскольку деревья там стоят по пояс в воде, то листьев таких там полным-полно… Соответственно, рыбе Листу всегда есть где прятаться.
Разыскал я в библиотечных архивах и сведения о том, что и у рыбы Листа есть своя литература. Но у него она находится на зачаточной стадии развития, на уровне мифов и легенд, - вот почему мой интерес к Листу ограничился лишь особенностями поведения и внешнего вида.
Но сейчас о литературе человеческой. По мне, она и доказывает наличие у людей души. Пусть у них иная, чем у нас. Но она у них есть. Несмотря на то, что некоторые нравственные идеалы, которые у них имеются, оставляют желать лучшего, они у них есть. Уже неплохо.
Кое-что из поразившего меня я даже выписывал для себя в одну из многочисленных записных книжечек.
Позже я мог это прочесть, и тогда воображал себе картинки, самые разные…
Например, Пруст идет-бредет, спотыкаясь, и думает о зле и тщеславии литературы, и… вот это важно подчеркнуть… об отсутствии у него литературного дара. Он вдруг начинает сомневаться в собственном таланте. И правильно. И я о своих способностях вот что могу сказать: я не то что в сомневаюсь в них – я повержен. Повержен в прах, где мне и место.
Или вот, например, по поводу насмешек над самим собой. Вспомним Гессе. Приговор: «Вы приговариваетесь к исключению из магического театра на двенадцать часов!» Хи-хи-хи… «Вы можете собрать и разобрать свою личность» – хи-хи-хи… Не надо, дескать, зацикливаться на том, человек ли вы, волк ли… Смотри дальше, смотри вперед. А то ты слишком уж… увяз в сугубо личных, экзистенциальных проблемах.
Помимо книг, можно порассуждать еще и о человеческих фильмах. Они сильно отличаются от игуаньего кинопроизводства. Однако и они, также как и человеко-книги, имеют свое право на существование.
И еще кое-что о человеческих кинофильмах. Безусловно, всему свое время, и я буду об этом говорить, когда наступит день киноискусства, но раз уж упомянул сейчас, то и ладно. Словом, было в моей короткой, но чрезвычайно ыстной жизни время, когда я очень любил смотреть кино. Смотрел фильм дома, а потом шел в кинотеатр, и там тоже смотрел фильм. В те дни меня спасали от чернодырья лишь книги и фильмы.
Наш игуаний народец я выносил, лишь когда наблюдал на его представителей с экрана. Личные контакты были мне невыносимы. Потом эта мизантропия (кстати сказать, она мучила меня в основном в период поисков творческого «я», то есть тогда, когда Ваш покорный слуга мнил себя худождевателем и печатал натюрморт за натюрмортом, рисуя человеческие манекены, то есть то, что запомнилось на последнем месте работы…) – так вот, потом эта мизантропия частично оставила меня.
Хоть и нельзя сказать, что полностью.
Некоторые фильмы я запоминал, другие сразу улетучивались из памяти. В связи с этим запоминались либо исчезали, ёжась как шагреневая кожа, целые месяцы. Я говорил сам с собой.
Смеялся, стараясь заколдовать чернодырье. «Чернодырьем» я обозначал состояние захлестывающей и почти панической Ысти. Ведь у Ысти тоже, как и у прочих игуаньих чувств, бывают определенные градации, от слабой выраженности, до такой концентрации, которую невозможно выносить, оставаясь на ногах и в сознании.
Фильмы случались разные. Иногда это была мелодрама, типичный любовный треугольник: красавец, красотка и карлик. Симпатии мои, понятное дело, оказывались на стороне карлика. Вряд ли чьи-то еще симпатии были бы на его стороне. А мои вот – на его.
Эти фильмы невольно наводили на мысли о путешествиях. Иногда я даже всерьез подумывал о том, чтобы покинуть игуаний город. Много мест дразнили воображение. Хоть они и были расположены далеко от нас.
Например, Стрекодельфия или Город запрещенного искусства, - мне доводилось читать о революции, которая случилась там давным-давно. Опять же, Замороженное шапито, спрятанное в башне города Имаго – место, где вроде как исполняются любые желания…
Говорил ли я уже, или нет, о том, что от любого путешествия, хоть ближнего, хоть дальнего, часто удерживал лишь страх, что меня не воспримут всерьез… К тому же, ведь можно и погибнуть по дороге… Я и среди своих, то есть среди игуан, нередко чувствовал себя совсем чужим. А уж среди существ другого толка можно вообще потеряться, - так теряется амеба в стакане на обеденном столе. Какой-нибудь великан встретит тебя на лесной тропинке, заросшей орешником, и хорошо, если просто растопчет или съест. А может произойти и что похуже: например, тебя посадят в клетку, для его, великаньего, развлечения.
В итоге я так и не трогался с места. Оставался в своей неподвижной точке, не отправляясь ни в какое путешествие. Зато видел сны о том, как попадают в передряги прочие незадачливые путники. Например, снилось, что рабы в городе Запрещенного искусства вовсю уничтожают книги, сжигая их кострах либо разрывая вручную на крошечные кусочки.
Кто-то старался, всецело отдавшись нелегкому делу уничтожения духовных ценностей, а кто-то с любопытством наблюдал, тараща взоры на фейерверочный беспредел – любое бесчинство и дурость со стороны кажутся абсурдным изысканным танцем. Если только это дело не касается тебя лично… В этих снах кто-то рвал книги, вгрызаясь хищно в прочные корешки зубьями, по крысиному острыми; кто-то говорил за кадром, и этот закадровый голос порой сильно напоминал мне голос нашего Ывзиря…
Он говорил: из этих книг после должной переплавки получается превосходный сыр. Подумать только, ведь в городе запрещенного искусства существует и такая варварская вещь, как утилизация старинных музыкальных инструментов. Вот уж, поистине, в какую яму может завести любовь к повседневности.
А если добавить к ней еще и стремление свести хаотическую неоднородность окружающего мира к одному знаменателю?
Иногда я уставал от сложных художественных фильмов. Тогда я смотрел все подряд. Разные телепередачи, спортивные новости, к примеру.
Смотрел и бормотал себе под нос: «Дожили… Осьминоги предсказывают исходы футбольных матчей… Мир сошел с ума…»
Когда я старался стать худождевателем, часто ощущал тотальное безразличие. Налицо был уход в себя.
Я называл такой уход «цилиндрический». Он казался мне очень-очень глубоким. Без конца и края…
Это было похоже на сомнабулизм.
Вообще-то сам я никогда не страдал лунатизмом. Хотя среди знакомых встречалось много лунатиков разной степени сложности. Интересные они были… Находили тему для размышлений и бурных дискуссий в любой вещи, в каждой теме. Даже в чем-то совсем уж незначительном. Абсолютно ничтожном.
По всему видно, даже непродолжительные ванны лунного света не проходят для игуан даром. Как и прогулки по крышам, по водосточным трубам… Чего стоят только эти многочисленные несчастные случаи – десять игуан из ста, страдающих лунатизмом, попадают под машины или падают с большой высоты.
Возвращаясь мыслями к кинофильмам, которые смотрел тогда, давно-давно…
Был, например, такой человеческий режиссер со звучным странным именем – Гай Мэддин… Когда я смотрел его фильмы, буквально катался по полу от смеха. Иногда, наоборот, рыдал. Вообще-то, игуанам не свойственно ни то, ни другое. Однажды я так увлекся просмотром, что буквально зацепил свой ящеричный хвост между трещинами в паркете. Пришлось звать на помощь соседа. Вот как далеко способно завести искусство. Слушая закадровый текст к ребусам Мэддина, зашифрованным под стилистику немого кино, я готов был пересмотреть свои взгляды на человеческую натуру.
Может, они, то есть люди, не такие уж отсталые, как игуаны привычно считают?
Уж если среди них встречаются такие причудливые писатели и кинорежиссеры? Цитата из Гая Мэддина: «У нас мало выбора, что делать, куда идти, что чувствовать…» - как это хорошо!
Особенно: «Что чувствовать».
Матрасы с пятнами – тоже интересно. Речь идет, как видно, о старых матрасах, которые у людей принято выбрасывать на помойку. Так вот, режиссер говорит: матрасы быстро покрываются забвением под покровом вечного виннипегского снега… Виннипег, кстати, это и есть тот городок, где сам режиссер провел безвылазно всю свою жизнь. Маленькая провинциальная дыра – но она в изображении Мэддина обретает облик зазеркального королевства. Еще одно место, где я хотел бы оказаться.
Увы, иногда я думаю – мне суждено путешествовать лишь в собственных мыслях. Впрочем, что напрасно сожалеть. Вряд ли в этот пресловутый Виннипег пропустили бы игуану. Ходят такие слухи, что в некоторых человеческих городах игуан держат взаперти в стеклянных прозрачных ящиках, которые, кажется, называются «террариусы»… или «тетраниумы»?
Словом, нечто вроде того. Впрочем, я не охотник до подобных сплетен… Я этому как-то не верю, тем более что они и не подтверждены документально.