Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
В мартовском выпуске цикла "... сего дня..." пообещал, что непременно полистаем "Воспоминания" Авдотьи Панаевой. Выполняю. Но, прежде чем начать, озадачился. Слишком уж противоречивые ощущения от прочитанного. С одной стороны - безумно интересно, столько занимательных фигур, даже так - ФИГУР. Подобные живейшие свидетельства оставлены нам, увы, в ничтожно малом количестве. Можно упомянуть "Былое и думы" - если бы мосье Герцен не был личностью столь двуличной, предвзятой и временами откровенно переоценивающей собственные достоинства. С другой - своеобразная подача материала. Более всего напоминает, как ежели бы Толстому (ну хоть Льву Николаевичу, к примеру!) прислуживала долгое время некоторая образованная девица, да и записывала тайком всё, в Ясной Поляне происходящее. Разумеется, именно так, как она это трактовала бы сообразно своему видению хозяйских отношений.
- АВТОРСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ. Позднейшие мемуары - вещь вообще, надо заметить, весьма сомнительная. Кто смог оставить воспоминания о Былом, не скорректировав события и персонажей последнего в несколько непривычном для жадного до волнующих (и не всегда приличных) для обывателя нюансиков? Дескать, вот вы говорите - NN, NN... Да видел я этого NN! А вы знаете, что он после каждой попойки с друзьями вино сливал во фляжку и домой уносил, ась? (Я, разумеется, утрирую). И уж - само собою - персона самого мемуариста исполнена всяческого достоинства и непременного дара предвиденья. А я ему говорил!.. Я им всем говорил!.. Жаль, что NN не прислушался тогда, и что из того вышло?.. Характерные примеры - тот же Герцен с его намеренным окарикатуриванием в стиле Гоголя персонажей, определённых автором быть отрицательными, Смирнова-Россет (чьи мемуары вообще под вопросом - не дочь ли писала по памяти?), и особенно добрый знакомый "Русскаго Резонера" Пётр Андреевич Вяземский, чей авторитет, разумеется, непререкаем, но и чей откровенно ревизионистский взгляд на круг общения прошлого, порою, признаться, немного смущает - особенно неофитов и твердолобых адептов, убеждённых в том, что "принцессы не какают".
Так вот, написав сие отступление, намеренно приведу сейчас отрывок, к нашему сегодняшнему предмету не имеющий ни малейшего отношения. Вроде бы...
"Однажды Ф.М.Достоевский, цаpство ему небесное, сидел у окна и куpил. Докуpил и выбpосил окуpок из окна. Под окном у него была кеpосиновая лавка, и окуpок угодил как pаз в бидон с кеpосином. Пламя, конечно, столбом. В одну ночь пол-Петеpбуpга сгоpело. Ну, посадили его, конечно. Отсидел, вышел. Идет в пеpвый же день по Петеpбуpгу, навстpечу - Петpашевский. Ничего ему не сказал, только пожал pуку и в глаза посмотpел со значением"
Даниил Хармс "Литературные анекдоты"
Хармсовское (или - как теперь выясняется - вовсе не его) хулиганство здесь неслучайно. Мог бы добавить ещё и про Пушкина с Гоголем. Или про Лермонтова. Неважно. Гораздо важнее ассоциативный подстрочник, предательски всплывающий в памяти, когда читаешь "Воспоминания" Панаевой. Так уж они выписаны и построены. Обладай ваш РезонерЪ дарованиями авторов сих баек, не удержался бы, и непременно заваливал бы Дзен опусами вроде "... Однажды Белинский проиграл в преферанс Боткину тысячу рублей, которые до того занял у Панаева для поездки на воды..." Но, пожалуй, удержусь. А вот удержаться от ощущений некоторого подсматривания в замочную филенку за литераторами XIX столетия после Авдотьи Яковлевны - не смогу. Нет, всё понятно, прошло без малого 180-170 лет, за такой солидный промежуток времени многое сглаживается, бронзовеет, портретизируется в непременную патину, но - a propos - всё тот же князь Пётр Андреевич, то ли в силу своего благороднейшего происхождения и воспитания, то ли попросту из брезгливости, избегает анекдотичности своих записок, предпочтя им критичность осмысливания бывших соратников по Парнасу. Панаевой, понятно, такая методология ни близка, ни хотя бы понятна быть не может. Она - как пресловутый мальчик из Уганды, воспитанный жирафами, - может мыслить лишь категориями, усвоенными ею в детском театральном закулисье, либо впитанными о ту пору, когда за её образование взялись апатичный (но небездарный) муж и энергичный соратник (его) и сожитель (ея). Последний - в наибольшей степени. Их совместные "Семейство Тальниковых", "Мёртвое озеро" и "Три страны света", написанные как "прокладки" для дыр в "Современнике", - несомненно, не только солидное академическое образование для Панаевой, но и своеобразный стандарт-диплом для неё. После школы литературного и физического сожительства с этими двумя она - вполне "сам себе режиссёр", что и доказывает с успехом в "Воспоминаниях", совмещая кое-какой писательский опыт с событиями, не только свидетельницей, но и непосредственной участницей в которых ей довелось побывать. Мысль свою о жанре "дневники служанки" поясню.
- "... Панаев рассказывал, что на этих вечерах Кукольник за ужином, выпив вина, говорил: «Кукольник велик! Кукольника потомство оценит!» У Кукольника на этих вечерах было очень мало литераторов, собирался преимущественно чиновный люд, который преклонялся перед ним, считая его великим талантом..."
Нус. собственно говоря, отчего бы и нет? Однако же, здесь невольно настораживает фраза "Панаев рассказывал". Милейший (и подслеповатый, добавлю) Иван Иванович был, как известно, весьма подвержен сладкой пагубе зелёного змия. Кто может гарантировать, что на одной из славных вечерин он попросту не смоделировал смутные воспоминания из водочного перебора и обрывков чьих-то фраз? Тем более, что успешность Кукольника тогда раздражала слишком многих... Такими "Панаев рассказывал", кстати, "Воспоминания" грешат преизрядно!
Но это, пожалуй, всё ерунда. В конце концов. рассказывал же муж, а не "кто-то кому-то, а после Панаеву"... А вот что нам делать с непрерывными чаепитиями, разбросанными в мемуарах Авдотьи Яковлевны со щедростью засевающих свежевспаханное поле мужиков?
- "... Глинка не заметил нашей хитрости, что мы за самоваром просидели довольно долго, стараясь развлечь его разговором..."
- "... Раз Кольцов пил у нас чай..."
- "... После музыки Тургенев очень часто пил чай у меня"
- "... Разливая чай в столовой, я слышала, как ораторствовал Кукольник.."
- "... Мне было очень приятно, напоив французов чаем, проститься с ними..."
- "... — Это наш Петр, вероятно, с купанья идет, — сказала я и велела лакею скорей ставить самовар, чтобы напоить Костомарова кофеем..."
- "... За утренним чаем Тургенев сидел в серой охотничьей куртке с зеленым воротником и, сложив руки, облокотился на стол, а В.П. Боткин в беличьем халате сидел, углубясь в мягкое кресло. Перед Тургеневым стоял стакан кофе, а перед Боткиным — чай. Это происходило также в один из их приездов в Петербург, и они проживали у нас... Я зачем-то вышла из столовой по хозяйству и, вернувшись через несколько минут за чайный стол, услышала, что разговор перешел уже к стихам Некрасова..."
Это ж на одном чае издержаться можно запросто! Впрочем, представлен в "Воспоминаниях" в изобилии не только ... чай. И совершенно в духе упомянутых выше "анекдотов".
- "... Когда рассказчику заметили, что Островский, кроме белого вина, ничего не пил за обедом, то на это следовало объяснение, что Островский, приезжая в Петербург, боится выпить рюмку водки, потому что тогда он уже запьет запоем..."
- "... Для меня, как хозяйки дома, было много хлопот. Я должна была принимать гостей, выслушивать всевозможные сплетни, заботиться об обедах, об ужинах и при этом по возможности экономить..."
- "... За обедом Дюма опять ел с большим аппетитом и все расхваливал, а от курника (пирог с яйцами и цыплятами) пришел в такое восхищение, что велел своему секретарю записать название пирога и способ его приготовления..."
- "... Тургенев раз за обедом сказал..."
- "... За обедом Григорович потешал всех рассказами..."
Я, разумеется, понимаю, что аргументировать надёрганными к месту и не к месту обрывками цитат - дело не вполне приличное, этак можно дойти до полнейшего абсурда. Но что же делать, ежели - по сути - весь немалый текст исходника прямо-таки изобилует упоминаниями чаепитий, возлияний, застолий и просто... встреч, неизменно сопровождавшихся физиологическими потреблениями чего-либо съестного или жидкого? Обманчивое ощущение неспешности происходящего невольно наводит на мысль - а когда же они все... сочиняли? Слава богу, это всего лишь именно "обманчивое ощущение", ибо всем нам хорошо известно, какой объём работы выполнял, редактируя "Современник", тот же Некрасов, каждодневно выпутываясь из финансовых затруднений журнала, договариваясь с авторами, оттягивая выплаты задолженностей типографии и воюя с цензурою. Из "замочной филенки", перемежаемой со столовой, в которой вечно "разливается чай" или ещё что-то - вечной среды обитания Авдотьи Яковлевны, этого не ощущается ни на волос. Есть некоторая анекдотическая тусовка именитостей, словно в ускоренной киносъёмке - носящихся под аккомпанемент тапёра туда-сюда под авторские титры: "Однажды Щепкин..." или "Как-то Дружинин..." Даже Достоевский выписан Панаевой в несколько клиническом ключе - как "страшно нервный и впечатлительный молодой человек. Он был худенький, маленький, белокурый, с болезненным цветом лица; небольшие серые глаза его как-то тревожно переходили с предмета на предмет, а бледные губы нервно передергивались". Заканчивается в этой главе история знакомства автора и её супруга с Фёдором Михайловичем и вовсе уж совершеннейшим... "Кащенко":
С этого вечера Достоевский уже более не показывался к нам и даже избегал встречи на улице с кем-нибудь из кружка. Раз, встретив его на улице, Панаев хотел остановиться и спросить, почему его давно не видно, но Достоевский быстро перебежал на другую сторону.
Или вот ещё... совершенно в стиле Хармса:
- Чернышевский очень был близорук, вследствие чего с ним нередко происходили смешные qui pro quo: например, раз, придя ко мне в комнату, он раскланялся с моей шубой, которая брошена была на стуле и которую он принял за даму; в другой раз возле него на стуле лежала моя муфта, и он нежно гладил ее, воображая, что это кошка, и т.п.
В этом месте недалёкий читатель, вероятно, должен запрокинуть голову и, вкусно выговаривая каждый звук, захохотать... вот так: - Ха! Ха! Ха!..
На склоне долгой свой жизни князь Пётр Андреевич Вяземский затеял вдруг пересмотреть собственное отношение к... "Горю от ума" Грибоедова, переставив непререкаемое главенствующее для русской литературы значение комедии на более скромное место. Ну - так ему вдруг осозналось. Имеет право, в конце концов, одно время близко сошлись, даже что-то сочиняли вместе, Вяземский пытался перетянуть Александра Сергеевича в свою тогдашнюю религию, да тот не дался, а после и вовсе погиб, да... Но это объяснимо - в конце концов, это Вяземский! Субъективные же (едва не из людской), зачастую весьма именно женские (не в укоризну прекрасной половине человечества) оценки своего окружения Панаевой местами просто коробят своей непосредственностью. Мол, да видела я вашего ХХ (я вновь утрирую - ежели что!), никогда не сморкался, а всё носом вечно хлюпал, даже за столом... И неважно вовсе, что сей ХХ почитаем как непревзойдённый романист, классик, и исследователь таинств человеческой души... А вот - хлюпал! Да ещё громко как! Даже не уверен - хотим ли мы знать о таком физиологическом нюансе ХХ? Кто-то - да, несомненно захочет, на том и зиждется до сих пор "жёлтая" пресса. И милейшая Авдотья Яковлевна на полном к тому основании вполне может претендовать на почётное звание её крёстной матери.
Но более всего от Панаевой досталось Тургеневу. Вот так живёшь себе, пишешь, воюешь помаленечку с кривизною отечественных укладов, с коллегами, мнящими о себе чорт знает что, с издателями, не ценящими истинные таланты, вводишь потихоньку Панаевых в расход по чайной части, а тебе на старости лет - эвона что! Да ещё добро бы кто - а то ведь вовсе та самая смазливенькая любовница покойного Некрасова (Царствие Небесное, худо, ох, худо уходил Николай Алексеевич, не приведи Господь самому так-то убраться!), что этим самым чаем - будь он неладен - Ивана Сергеевича и поила!
"... в 1842 году я познакомилась с Тургеневым, который также жил летом на даче в Павловске. Он только что начал свое литературное поприще. На музыке, в вокзале, он и Соллогуб резко выделялись в толпе: оба высокого роста и оба со стеклышками в глазу, они с презрительной гримасой смотрели на простых смертных..."
"... Иногда Белинский с досадой говорил ему:
— Когда вы, Тургенев, перестанете быть Хлестаковым? Это возмутительно видеть в умном и образованном человеке.
Тургенев остерегался при Белинском увлекаться в импровизации и искал более снисходительных слушателей..."
"... У Тургенева в молодости была слабость к аристократическим знакомствам и он, бывало, все уши прожужжит, если попадал в светский салон. Он также во всеуслышание рассказывал, когда влюблялся или побеждал сердце женщины..."
"... Появилась в итальянской опере примадонна Полина Виардо, которая сделалась любимицей публики. Такого крикливого влюбленного, как Тургенев, я думаю, трудно было найти другого. Он громогласно всюду и всем оповещал о своей любви к Виардо, а в кружке своих приятелей ни о чем другом не говорил, как о Виардо, с которой он познакомился... Виардо отлично пела и играла, но была очень некрасива, особенно неприятен был ее огромный рот. В типе ее лица было что-то еврейское; хотя Тургенев клялся всем, что она родом испанка, но жадность к деньгам в Виардо выдавала ее происхождение... Любовь Тургенева к Виардо мне тоже надоедала, потому что он, не имея денег абонироваться в кресла, без приглашения являлся в ложу, на которую я абонировалась в складчину с своими знакомыми. Наша ложа в третьем ярусе и так была набита битком, а колоссальной фигуре Тургенева требовалось много места. Он бесцеремонно садился в ложе, тогда как те, кто заплатил деньги, стояли за его широкой спиной и не видали ничего происходившего на сцене. Но этого мало; Тургенев так неистово аплодировал и вслух восторгался пением Виардо, что возбуждал ропот в соседях нашей ложи..."
Если прибавить к уже процитированному (а такого в "Воспоминаниях" Панаевой наберётся изрядно) тонкий, крайне не идущий к массивной фигуре Тургенева, голос и историю с приглашением к себе на дачу на "фестиваль тонких обедов" (гости приехали, а Тургенев по рассеянности мало того, что позабыл о приглашении, так ещё и вовсе отъехал куда-то - как выяснилось, амурничать с кем-то), образ складывается... тот ещё! Читатель неискушённый, ознакомившись сперва с промемориями Авдотьи Яковлевны, пожалуй, и вовсе откажется от Тургенева. И даже от романтизма его платонического романа с Виардо ("... была очень некрасива, особенно неприятен был ее огромный рот". Ну что хорошего может написать такой автор, к тому же влюблённый в столь непривлекательную особу? По прошествии полутора веков смотреть на персонажей Былого глазами яркого, хоть и сомнительного, рассказчика, право же, очень... сподручно, не правда ли?
И ведь памятливая какая! Всякую дрянь помнит. Даже то, как распекал постоянно Белинский беспечного Тургенева за всякие его провинности. Уже процитированный выше "Хлестаков" - ягодки с земляничной полянки по сравнению вот с такой публичною поркой...
- " - ... К чему вы разыграли барича? Гораздо было бы проще взять деньги за свою работу, чем, сделав одолжение человеку, обращаться сейчас же к нему с займами денег. Понятно, что Некрасову неловко вам отказывать, и он сам занимает для вас деньги, платя жидовские проценты. Добро бы вам нужны были деньги на что-нибудь путное, а то пошикарить у Дюссо! Непостижимо! Как человек с таким анализом, разбирающий неуловимые штрихи в поступках других людей, не может анализировать таких крупных, бестактных своих отношений к людям. Эта распущенность непростительна в таком умном человеке, как вы. Ведь вас заслушаешься, не нарадуешься, как вы рассуждаете о нравственных принципах, которыми обязан руководиться развитой человек, а сами вдруг выкидываете такие коленцы, которые в пору ремонтеру. Подтяните, ради Христа, свою распущенность, ведь можно сделаться нравственным уродом. Мальчишество какое-то у вас, как бы тихонько напроказить, зная, что делаете скверно. Сколько раз вас уличали в разных пошлых проделках на стороне, когда вы думали, что избежали надзора. Бичуете в других фанфаронство, а сами не хотите его бросить. Другие фанфаронят бессознательно, у них не хватает ума; а вам-то разве можно дозволять себе такую распущенность?!"
На момент выхода в печать "Воспоминаний" Тургенев уже шесть лет как упокоился. А то бы каково было прочитать о себе такое? Дело тут даже не в том, что ангелом Иван Сергеевич точно не был. Мы все - те еще... сильфиды... И я ни разу не претендую на амплуа моралиста. "Резонёра" мне вполне достаточно. Но должна всё-таки быть соблюдена какая-то грань между информацией, которой поделиться допустимо и даже нужно (раз уж так повезло), и... бурным потоком "а я всёоо пооомнююю..." Между девушкой, загорающей в бикини, и ею же, лежащей в гинекологическом кресле, - две огромные разницы. Панаева частенько этой разницы не ведала, намеренно или по недомыслию заставляя нас подглядывать за именитостями буквально с точки "зрения" практиковавшего некогда простодушного (или не очень) проктолога.
Любопытную фразу о Панаевой, её книге и оценке отношений Тургенева с Виардо впроброс кинул крайне деликатный в формулировках русский писатель-эмигрант Борис Зайцев, написавший прелестные пронзительные портреты-эссе о Жуковском и Тургеневе.
- "... Повсюду её превозносил. Говорил о ней много, жадно - злые языки утверждали, что слишком много. Быть может. Но что поделать, он ею заболел. Нравилось произносить самое имя её. Незаметно для себя стремился навести разговор на неё - и наводил. Ядовитая дама Панаева высмеивала его за это... Ничего не осталось в истории от её шипения, а о любви Тургенева пишут и будут писаться книги..."
"Шипение..." Подчеркну ещё раз: Зайцев - очень сдержан в оценках, даже не очень благовидные тургеневские поступки по молодости пытался как-то оправдать, задрапировать.
Однако же, довольно исполнять "буги на костях", давайте признаемся: ежели бы "Воспоминаний" Панаевой не было, их стоило бы выдумать. Иначе, откуда бы мы узнали столько интересных подробностей о, например, Добролюбове, оказавшемся на поверку нескладным, рассеянным и несчастливым умницей-"ботаником"? О театральном закулисье первой четверти XIX столетия? И даже о каких-то сугубо "человеческих" чертах Белинского, порою дьявольски напоминающего Владимира Ильича Ульянова (вот откуда возникла симпатия последнего к критику-демократу! Он точно читал Панаеву!) Или о том, что в жизни Михаил Евграфович Салтыков поведенчески удивительно точно соответствовал выражению лица на своих же портретах? Да, желание даже очень культурных и воспитанных людей (каковыми, без сомнения, являются все читатели "Русскаго Резонера") иной раз приблизить к себе кумиров прошлого посредством некоторого магического увеличительного стекла - пусть даже и сомнительного происхождения - пожалуй, неистребимо. И я, прочитав "Воспоминания" от корки до корки, расстаюсь с ними, не стану скрывать, даже не без сожаления... Было странно, но интересно!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "Внеклассное чтение", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании
