С раком лёгких четвёртой стадии он курил тайком, пока ещё был на своих ногах. Мы, конечно, были вне себя, мы думали, что он бросил ещё три месяца назад, когда узнал диагноз. Заподозрить его в лукавстве по запаху мы не могли.
Это были не классические сигареты, а электронные, которые не отдают табаком, поэтому раскрыть его «тайну» мы смогли только когда он слёг, и ему пришлось признаться, так как «заначка» кончилась. Зависимость от никотина брала своё, и в очередной поход в магазин за продуктами я попросила продавщицу представить совсем незнакомый мне ассортимент «стиков». Я могла бы отказать ему и надавить на такую очевидную необходимость не убивать свои лёгкие быстрее, чем это делал рак.
На самом деле – не могла. Если пару месяцев назад мы надеялись на годы борьбы, то в момент непростого папиного признания стало очевидно, что считаем мы уже недели, а то и дни. Это слишком мало, чтобы отказывать человеку, который уже не может даже приподняться и перевернуться в постели самостоятельно, в его привычном. Поэтому я покупала маленькие белые коробочки, стала разбираться в их видах, шла сквозь туманку душащего дыма по бесконечно длинной комнате, открывала окно рядом с его кроватью и не упрекала его ни в чём. Ворчала только маме и мужу, что от запаха болит голова, и он въедается в волосы. Так к списку ежедневных ритуалов больного, который уже не жил, а доживал то, что ему оставил рак, добавилось курение. «Каждое утро в нашем заведении» начиналось одинаково.
– Я думала, как я буду это всё делать? Как смогу? Папа извиняется, что мне приходится его мыть, переодевать.
Пока я варила папе кофе и искала трубочку для его стакана, мама с трудом заставляла голос не дрожать. Получалось плохо. Мама смогла осуществлять весь положенный лежачему больному уход, и не было тех чувств, которые она боялась испытать. Это был просто самый родной и любимый человек, который (все родственники не дадут слукавить) буквально сдувал с неё пылинки все годы, что они прожили вместе. 11 августа их стало 32.
Папа, тогда ещё с трудом, но ходил по дому. Он попросил меня съездить за букетом цветов и тортом. В каждом жесте читалось: «А вдруг это – последний август, охапка гербер, нежный чизкейк?» Раньше в этот день они часто ссорились. В этот август праздник вышел тёплый, но печальный, как бы мы ни старались держаться, улыбаться и шутить.
Я налила кофе папе в стакан, закрыла крышкой, вставила трубочку. Он пил всегда зерновой, чёрный, «покрепче», с одной ложкой сахара. Жаль, что его организм не был таким крепким как его утренний кофе. Он выпивал его всё меньше, перестал съедать вкусные ореховые батончики, которые я ему покупала в каждый поход в магазин. В какой-то момент мы стали выносить из его комнаты почти нетронутые тарелки с едой. Он становился всё более замкнутым, развеселить его могла только внучка.
Малышке было меньше двух лет, она, конечно, не понимала, почему деда лежит. Забегала к нему в комнату, наигравшись с ходунками, которые так и не пригодились, она брала кухонное полотенце, которое мы стелили папе на грудь, когда кормили его, и укрывала ему руки, гладила, ложилась головой.
– Мирочка, я так тебя люблю! Дочь, тебя тоже люблю, но по-другому.
Я ухмыльнулась: внуки – это совсем другая любовь. Мира забиралась к нему на кровать, брала ложку и кормила его пловом. Нам приходилось немного тормозить её ответственное усердие, чтобы деда успел прожевать. Мира носила ему яблоки, ароматней которых в августе был только свежий мёд. Если бы любовь внуков была способна исцелить… Но папе становилось хуже с каждым днём. Были мысли о том, что ему могли бы всё ещё помочь в больнице, но врач убедила маму в обратном.
Зачем его мучить? Дома – в тепле, сытости, родные рядом… по определенным физическим признакам она поняла, что времени вместе у нас осталась крохотная частичка, чудом задержавшаяся в верхней колбе песочных часов. Его дыхание становилось всё жёстче, руки холодней, стаканы с кофе полней. В воздухе пропала дымка выкуренных белых палочек вместе с надеждой на чудо. Мы хотели только одного – чтобы стало меньше боли и мучений.
В ожидании конца можно подготовиться, настроиться, дать волю мыслям и чувствам. Мы так думали. На деле – боль обрушивается с такой же силой, парализуя тело, которое после шока возвращается к жизни, способное только содрогаться от рыданий. Настал последний день папы в этом мире.