Приход в 1861 году к управлению Военным Министерством Д.А. Милютина ознаменовался невиданными доселе масштабными реформами, которые в первую очередь были связаны с сокращением военных расходов. В общем, так обычно в России всегда благое дело и начиналось (заканчивалось же, правда, как всегда, удвоением штатов и увеличением военного бюджета).
Однако решить многие проблемы «с кондачка», простым арифметическим вычитанием, не получалось. К тому же имевший место быть либерализм (в т.ч. и в армии) быстро «споткнулся» на национальных проблемах.
Вспыхнувшее в январе 1863 года польское восстание и подавленное спустя полтора года, имело своим результатом активизацию антипольской политики российских властей (т.н. русификацию Польши). В частности, эта интенсивная политика, проводимая графом Муравьевым-Виленским, выразилась в запрещении использования польского языка в школах, администрации, коммерческой переписке и общественных местах.
В общем, этот мятеж подбросил российским властям еще один рычаг давления на нацменьшинства, проживавшие в империи. Табу на использование родного языка стало тем самым волшебным средством наказания и перевоспитания, с помощью которого государственные мужи пытались влиять на непокорных.
На армию польские события также оказали свое влияние, и тоже в плане использования языков нацменьшинств.
****
17 июня 1866 года за подписью исправляющего должность Начальника штаба Рижского военного округа флигель-адъютанта, полковника барона А.Н. Корфа (в будущем – первого генерал-губернатора Приамурья и виновника Карийской трагедии 1889 года) на имя Начальника Главного Штаба генерал-адъютанта графа Ф.Л. Гейдена за № 3249 пришел рапорт, в котором излагалась сложная ситуация, сложившаяся в Прибалтике.
Проблема заключалась в том, что, приглашая священников к больным для проведения богослужений, военному ведомству ранее приходилось серьезно раскошеливаться, что новые законы не позволяли :
«… За исполнение для больных в Рижском Военном Госпитале духовных треб священникам Евангелическо-Лютеранского исповедания производилось до 1864 года жалование по каждому языку, немецкому, эстонскому и латышскому особо по 28 руб. 57 ¼ коп. сер., всего 85 руб. 71 ¾ коп…».
С назначением Милютина и разгромом польского восстания подобную практику разбазаривания государственных средств решили прекратить и свести траты к минимуму:
«… Вследствие последовавшего в 1864 году приказа Военного Министра за № 117 о том, чтобы священникам, которые исполняют требы в нескольких госпиталях или на нескольких языках, жалование производить по каждому госпиталю особо, но не производить по каждому языку, так как священнику, если он уже прибыл в госпиталь, все равно на каком языке говорить. Конторой госпиталя сделано было сношение с Лифляндской Евангелическо-Лютеранской Консисторией о назначении одного пастора для исполнения духовных треб на трех языках…».
В общем, что хотите – делайте, но найдите Святую Троицу, единого в трех лицах. Естественно, что Лифляндская Консистория сразу же заявила, что такого человека, способного одновременного говорить проповедь на трех языках, у нее на примете не имеется:
«… она не в состоянии выполнить требование Конторы Госпиталя об отряжении пастора, который мог бы отправлять духовные требы на немецком, эстонском и латышском языках, ибо знание вместо обоих народных языков, латышского и эстонского, встречается вообще редко в Прибалтийском крае, и что по законам, оно не может быть требуемо, и затем назначила для исполнения духовных треб в Рижском Госпитале сперва двух пасторов, одного для немецкого и эстонского языков, а другого – для латышского языка, а потом трех пасторов для каждого отдельно, причем Консистория просила о назначении жалования от Военного Министерства занятым в госпитале трем пасторам, каждому по 28 руб. 57 ¼ коп. сер…».
Барон Корф проявил инициативу, решив выяснить, как обстоят дела в других местах:
«… были запрашиваемы Начальники госпиталей Московского и Новогеоргиевского, на каком языке исполняют Евангелическо-Лютеранские священники духовные требы над больными из латышей, эстов и немцев, и каким образом производится их содержание на основании приказа Военного Министра 1864 г. № 117.
Смотритель Московского Военного Госпиталя уведомил на это, что духовные требы для нижних чинов из латышей, эстов и немцев исполняются на природных наречиях тремя пасторами, каждым на одном только языке и что каждому производится содержание из оклада по 28 руб. 57 ¼ коп. сер., на основании приказов Генерал-Кригс-Комиссара от 12 октября 1834 года за № 104 и Военного Министра от 24 мая 1859 года за № 125 и 1864 года за № 117.
Как видно, в Москве продолжали действовать «по старинке», и ничего не выгадывали, а вот в Новогеоргиевске решили проблему по-новому (т.е. экономично и эффективно).
«… Начальник Новогеоргиевского Военного Госпиталя по изложенному вопросу уведомил, что в этом госпитале духовные требы для больных из латышей и эстов производятся одним только пастором, на непонятном им языке немецком и поэтому не встречается препятствий в исполнении приказа Военного Министра № 117…».
Короче, есть один пастор на всех и довольно. Лопочет, правда, что-то непонятное. Ну да Бог с ним! И так сойдет!
В общем, подумав, в Рижском Госпитале решили не выплачивать вознаграждение трем пасторам, ссылаясь на приказы вышестоящего начальства:
«…так как приказ Военного Министра 1859 года № 125 относится только для раввинов, исполняющих духовные требы в госпиталях, а на основании именно приказа Военного Министра 1864 года № 117, как выражено выше, можно производить оклад в 28 руб. 57 ¼ коп. только одному Евангелическо-Лютеранскому священнику; что же касается до приказа Генерал-Кригс-Комиссара, то он не может быть обязательным после издания приказа Военного Министра № 117…».
Деньги деньгами, но как в итоге быть с требами, так и не решили. Докладывая о ситуации, барон Корф просил четкого указания от Главного Штаба:
«…не признается ли возможным сделать распоряжение в виду встречаемого в Лифляндской Евангелическо-Лютеранской Консистории затруднений к назначению одного священника для исполнения духовных треб на немецком, эстонском и латышском языках, к исполнению духовных треб Евангелическо-Лютеранского вероисповедания на русском языке, как понятным одинаково всем нижним чинам из латышей, эстов и немцев…».
Министр Внутренних Дел П.А. Валуев, которому доложили по инстанции из Департамента духовных дел и иностранных исповеданий, в письме на имя Милютина выразил сомнения в простом решении данного вопроса:
«… Хотя я со своей стороны не нахожу возражений против изъясненного предположения, но опасаюсь, чтобы не встретились затруднения к его осуществлению в недостаточном знании русского языка…» .
Проблема возникла там, откуда не ждали. Оказалось, что просто так поучать абы кому не дозволялось. В докладной записке, составленной для Милютина начальником 1-го отделения (по устройству войск) подполковником Ф.К. Величко, говорилось:
«… по существующим постановлениям без знания русского языка никто не может быть допускаем к испытанию на право говорить проповедь, за которым следует, по положению, испытание на должность пастора…» .
То есть, конечно, на русском языке говорить можно, а вот для проповеди это мало – нужно было получить соответствующее образование.
Проблема стала напоминать замкнутый круг. Лифляндский, Эстляндский и Курляндский губернатор генерал-лейтенант П.П. Альбединский в своем рапорте в Главный Штаб от 21 мая 1870 года за № 1277 доносил :
«… Лютеранские проповедники в Лифляндской губернии до сего времени были обязываемы отправлять богослужение на немецком, латышском и эстонском языках; к отправлению богослужения на русском языке они не могли быть принуждаемы по неимению на то прямого закона и потому, что в Прибалтийских губерниях едва ли может встретиться лютеранин, владеющий исключительно русским языком.
Хотя же от лиц, допускаемых на право проповедовать Консисториями, на основании ст. 271 Свода гражданских законов книги XI ч. 1 и требуются свидетельства о выдержании в Университете экзамена в русском языке, но удостоверяемы такими свидетельствами познания, по самой программе университетского экзамена, ограничиваются лишь беглым чтением, письменными и словесными переводами, а не достигают той степени усовершенствования в языке, которая необходима для проповеди и назидания больных духовным словом, к чему, как само собой разумеется, невозможна подготовка в каждом отдельном случае.
Впрочем, если лютеранские пасторы и будут приобретать в Университетах познания в русском языке, на … духовных треб, то за неимением практики они неизбежно должны терять навык в течении нескольких лет. Поэтому обусловливать определение на должности лютеранских пасторов способностью исполнять требы на русском языке, было бы мерой настолько же стеснительной, сколько и бесполезной, тем более, что нигде в Лифляндии не ощущалась потребность в лютеранских пасторах, проповедующих на русском языке, да едва ли можно встретить в том надобность в ближайшем будущем…».
И действительно – для пасторов знания русского языка требовались самые минимальные, а вот для нравоучений вольные и поверхностные навыки уже не годились. Мало ли чего там наговорить можно!
****
В итоге, как и предполагалось, специалистов такого уровня в природе не оказалось. Поэтому Военному министерству пришлось вернуться к проверенному способу – т.е. заплатить за троих.
В своем ответе Альбединскому от 19 июля 1870 года за № 386, Милютин сообщал, что «затруднения, возникшие по вопросу о духовном призрении, находящихся в Рижском Военном Госпитале нижних чинов из немцев, эстов и латышей, временно устранены, так как к больным лютеранского исповедания в названном госпитале назначены проповедники, владеющие латышским и эстонским языками…».
Однако пожелал: «для будущего времени было бы необходимо настоять, чтобы в указанных губерниях были пасторы, умеющие свободно изъясняться по-русски, дабы нижние чины могли слушать их поучения на русском языке, а не на иностранном, как уже ныне и постановлено это относительно католических священников».
В общем, учи еще один язык, пастор!