Зеркало в примерочной было огромным. Резная дубовая рама, обрамлявшая его, являла собой отдельное произведение искусства. Грозди винограда, целиком вырезанные в дереве, были покрыты черным лаком и глянцево поблескивали, создавая впечатление своей натуральности. Извивающаяся лоза и листья обрамляли безупречно гладкую и чуть голубоватую поверхность зеркала. В настоящий момент в нем отражался в полный рост темноволосый мужчина в идеально сидящем темно-сером костюме-тройке. Без единой складочки классические брюки, бордовая шелковая рубашка, стильный галстук, прижатый золотой заколкой, золотой же браслет часов, блеснувший в свете прощальных лучей солнца, россыпь перстней на пальцах. Образ короля завершали аккуратно подстриженные усы и небольшая бородка, соединяющаяся с ними. В тщательно уложенных смоляных волосах тут и там светились серебряные нити, что придавало облику благородный и величественный вид.
Принц Уильямс рассматривал себя с мрачной усмешкой. В обычно властном взгляде читалось недовольство собой, окружающими и всем белым светом в придачу. Принц с утра пребывал не в духе. В полной мере ощутив на себе тяжесть его настроения, мастер-портной со своими подручными поспешил откланяться, прислуга была отпущена властной нервной рукой, в комнате остался лишь молодой секретарь, только что отчитавшийся по текущим делам.
— Как я выгляжу? — негромко обратился принц к почтительно взирающему секретарю с толстой папкой под мышкой.
Тот от неожиданности вопроса вздрогнул, глаза беспокойно стрельнули по сторонам. В голове пронеслась запоздалая мысль, что не стоило задерживаться после доклада.
— Ваша светлость, вы как всегда прекрасно…
— Я не просил петь мне дифирамбы! — раздраженно перебил принц. — Меня интересует ваше личное мнение обо мне в этом костюме. Какой вид я имею?
— Ваш вид? Вы… простите мою дерзость, — осмелился ответить секретарь. Лучше уж не тянуть и сказать правду. Принц не переносит вранья и лести — это была одна из первых истин, усвоенных молодым человеком на новой должности. — Вы, кажется, взволнованы, — как на духу выдал он и замер в полупоклоне.
— Что-о?! — вдруг рявкнул принц, резко разворачиваясь к незадачливому секретарю. — Вы забываетесь, сударь!
— Но… вы же сами… простите, — залепетал вмиг вспотевший помощник, кланяясь еще ниже.
Яростно сверкнув глазами, его величество пытливо всмотрелся в лицо молодого человека. Тот стоял в весьма неудобной позе — склонившись почти под прямым углом, но при этом с поднятым лицом, не смея опустить взгляд.
— На сегодня вы свободны. Потрудитесь удалиться с моих глаз, — уже спокойнее произнес принц Уильямс.
Повторять не пришлось. Так и не разогнувшись, секретарь попятился к двери, нащупал ее рукой, но толкнуть не успел, поскольку та открылась сама собой, впуская еще одно действующее лицо. Вошедший, удивленно, поздоровался с жаждущим оказаться за дверью секретарем и поинтересовался:
— Здравствуйте, принц, — обратился новоприбывший к нахмуренному принцу Уильямсу. — Ты не скажешь, что это сегодня с твоими приближенными? Прислуга бегает как угорелая. По пути сюда мне встретился портной с подмастерьями, спешащий оказаться как можно дальше от собственной мастерской, теперь вот Таллар… Уж не покусал ли ты их? А то я, пожалуй, пойду.
Проигнорировав ироничный гон своего друга герцога Вильгельма вкупе с фамильярным тыканьем, принц прищурился, сунул руки в карманы, покачался на каблуках и как бы между прочим спросил:
— Ответь мне на один вопрос, Вильгельм. Как я выгляжу? Речи о моей неземной красоте и величии можешь опустить.
— Хм… — Скрестив руки иа груди, Вильгельм заинтересованно обошел вокруг принца, стоящего со скептическим выражением на лице. — Похоже, ты взволнован. Но, принимая во внимание… — Вильгельм не договорил, перебитый тихим шипением:
— Это что, сговор? Взволнован? Я — взволнован?!
— Не вижу в этом ничего удивительного. И постыдного тоже. Перед встречей, которая тебе предстоит…
— А я не вижу в этой встрече ничего, что могло бы вывести меня из равновесия, — невозмутимо отвернулся принц к зеркалу.
Окинул себя еще одним взглядом, поправил галстук, рубиновые запонки на манжетах рубашки.
— Ну, ты вроде к Марии ОРок собрался и к своему сыну.
— Можно подумать, впервые, — хмыкнул принц.
— Но этот случай особый. Ты все еще ее любишь? — утвердительным тоном задал вопрос герцог.
— Не говори глупостей. Тебе известно лучше, чем кому бы то ни было, — у нас с ней общий сын Филипп…
— И все же ты не можешь её забыть. Она твоя первая любовь. Но Великий Герцог никогда не примит её и тебе это прекрасно известно…Кстати, когда ты ходил к Прорицателю что такого поведал тебе он?
— Я уже говорил — ничего нового. Он лишь напомнил свое старое предсказание и поинтересовался, как я умудрился свернуть с широкого прямого пути. И посоветовал почитать «Притчу об упрямце и судьбе».
— Что он хотел этим сказать?
— Это же очевидно. Он имел в виду, друг мой, что, пока я не покорюсь судьбе, стычки с врагами будут.
— Ты уверен, что это не проклятие?
— Я не верю в существование такового. Обыватели могут сколько угодно судачить, сочувствовать или злорадствовать, но двое мастеров ничего не обнаружили. Да и сам я ничего не чувствую.
— Это я и без твоего Прорицателя знаю, — невежливо буркнул герцог. — Боюсь только, что в этом наряде ты не произведешь должного впечатления на известную особу… Ну, ступайте мо принц, принц Филипп и герцогиня Мария ждут Вас…
Итак, приехав в Париж. Герцог Жан Батист, введенный в Тронный зал, подошел в сопровождении многочисленной свиты к королю и королеве и передал им свои аккредитивные грамоты. Он был в белом атласном шитом золотом кафтане, поверх которого был накинут светло-серый бархатный плащ, расшитый драгоценным жемчугом. Этот цвет, столь неавантажный для человека его лет, доказывает, как хорош был Букингем, поскольку в мемуарах того времени говорится, что «этот цвет шел к нему». Скоро заметили, что все жемчужины были пришиты такими тонкими шелковинками, что отрывались от собственной тяжести и рассыпались по полу. Эта пышность, несколько грубая при странной утонченности, не могла бы понравиться в наше время, при господствующих ныне понятиях о чести, но тогда никто не посовестился принять жемчужины, так радушно предлагаемые щедрым посланником тем, кто, думая, что они оторвались случайно, бросились собирать их и хотели вернуть.
Сам герцог Жан Батист решил для себя «Если принц Уильямс ему не поможет в военном деле, то принца надо устранить немедленно».
Уильямс уехал во Францию и со своей армией пытался посадить на французский трон герцога Жана Батиста, но был взят в плен. Великий Герцог заплатил за сына огромную сумму денег за его освобождение. Старый Герцог был в бешенстве за поведение сына.
Вернувшись в Тольсбург, принц Уильямс направился в кабинет Великого Герцога. Но Эдуард I отказался принять сына. Дежурный офицер передал принцу Уильямсу холодный ответ, что случившегося с ним все равно не исправить, а государственные дела не должны страдать от этого, а Великий Герцог занят сейчас с важными бумагами.
Принц Уильямс поняв, что отец не простил ему измены своей стране поехал к себе во дворец. Он собрал у себя друзей: герцога Вильгельма, графа Джорджа Лекса.
Они веселились, пили вино.
Прошел месяц. Армия принца Уильямса пошла в бой с американцами. Война была страшной, кровопролитной. Американцы не сдавались. Принц Уильямс тоже учавствовал в этой битве. Он был ранен в плечо, но не сдавался. Бой длился месяц. Армия принца была обессилена, а американцы были сильней. Пришлось подписать с ними мирный договор.
Затем принц Уильямс послал письмо герцогу Батисту, он отказывал ему в содействии захвата французского трона.
В середине декабря, принцу Уильямсу охватило неодолимое желание увидеть что-то еще, кроме бесконечных войн. Он приказал секретарю написать письмо Великому Герцогу.
"Я все-таки надеюсь, что Вы понимаете, почему после моего пленения французами и поражением в войне с американцами я ни разу не был в Тольсбурге, — писал он. — Но что бы Вы обо мне ни думали, я знаю, Вы будете довольны, что я собираюсь раз и навсегда исправить ошибку.
Да, вот именно. Я возвращаюсь отец. Я буду примерным и достойным Вас сыном. Вы были правы, пришло время, когда я набрался ума. Навоевался, хватит, — пустое это и мне ни к чему. Что же, так весь век и мотаться на поле боя? У меня жена, сыновья. Я устал, отец, так устал, сам не знаю, что говорю, и нет у меня сил, выложить на бумаге все, что чувствую.
Извини, что мне понадобился тридцать один год жизни, чтобы это понять.
Как только улажу тут все дела, напишу, когда меня ждать. А пока не забывай, что я хоть и по-своему, не по-людски, Вас люблю…Ваш сын принц Уильямс".
Поздно вечером, в субботу 15го декабря 1827 года, у входа в развалины Сандри остановился экипаж, на козлах которого рядом с кучером сидел черный слуга.
Это был экипаж герцога Жана Батиста.
– Здесь находится Гилберт Скотт? – спросил он подбежавшего, слугу.
– Да, Ваша Светлость! Негр соскочил с козел и открыл дверцу кареты. Герцог батист вышел из экипажа.
– Веди меня к нему! – приказал он слуге.
Слуга показывал ему дорогу, слуга-негр шел позади. Он прошел мимо вертевшихся и кривлявшихся прислуг. Дверь башни отворилась, и герцог вошел в залу совета. Граф Скотт находился там.
– Благословляю вечер, в который я удостоился высокого посещения вашей светлости! – сказал он, почтительно кланяясь герцогу.
– Наступило тяжелое и опасное время, – начал Батист, по своей привычке прямо приступая к делу: – Я хочу переговорить с тобой!
– Посещение вашей светлости для меня великая милость!
– Перейдем к делу, граф Скотт, – прервал его Батист. – Я приехал сюда сам, а не позвал тебя в мой дворец оттого, что хотел, чтобы наше свидание осталось тайной. Ты знаешь, какое бурное время наступило! Война и смуты охватили все государство, и происходят события, которые очень меня беспокоят.
– Что же беспокоит Вас?
Герцог опустился на диван, граф остался стоять перед ним.
– Знаешь ты о заговоре убить принца Уильямса? – спросил он вдруг.
– О заговоре, Ваша Светлость? – спросил граф Скотт так искусно разыгранным изумлением, что даже проницательный и недоверчивый герцог Батист был обманут. – Нет, об этом я ничего не слышал! Волнение в столице очень велико! Ты сам знаешь требования недовольных.
– Это значит, что принца Уильямса надо убить.
– Опасность будет уничтожена, если полностью истребить династию Герцогов Висконти.
– Надо уничтожить всех принцев, кроме принца Филиппа, – продолжал Батист. – Не только принцев Уильямса и его сына Гарри, но и Карла, его сына Эдуарда; таков мой совет. Арест должен быть произведен со всей возможной осторожностью и никак не позже, как через несколько дней.
– Да, я согласен с Вами, это необходимо.
– И тогда род Висконти будет истреблен, – продолжал Батист, поднимаясь с дивана. – Я надеюсь, что скоро буду иметь возможность вознаградить тебя за них.
С этими словами он покинул залу совета, у дверей которой его ожидал черный слуга.
Граф Скотт глядел ему вслед с торжествующей улыбкой. Он тоже хотел уничтожить род Висконти.
Ночью случилось событие, еще более ужасное.
В комнату принца Уильямса проник неожиданно граф Гилберт Скотт. Никто не знал, как он мог пройти внутрь дворца; вероятно, стоявшие у входов часовые не заметили его.
С обнаженным кинжалом бросился он на Уильямса, когда тот спал крепким сном, и, перерезав горло принца, убил его. Уильямс только вскрикнул и умер. Принцесса Амалия резко проснулась и увидела безжизненное тело мужа с перерезанным горлом.
На зов сбежались слуги и схватили безумного графа Скотта.
Слуги передали его часовым дворца. Те отвели Гилберта Скотта в тюрьму. Граф Скотт сдал герцога Жана Батиста. По приказу герцога Вильгельма графа Скотта и герцога Батиста повесили.
Дворец Тольсбург
Великий Герцог Эдуард сидел в своем кабинете, читая письмо сына принца Уильямса. Он, дочитав, положил письмо на стол. В дверь постучали, и вошел гонец. Он, отдав честь Повелителю, помолчав, доложил:
- Ваша Светлость, я к Вам с донесением от герцога Вильгельма!
Эдуард кивнул:
- Говори…
- Ваша Светлость, с прискорбием вынужден сообщить Вам, что…прошлой ночью у себя во дворце Хардфордшир был убит Его Светлость принц Уильямс.
Наступила тьма…Великий Герцог согнулся, закрыл лицо руками. Какие-то непонятные звуки срывались с его губ, не смех и не рыдание, что-то среднее, громкие судорожные всхлипы. Принц убит. Всхлип. Уильямс умер. Всхлип. Убит… Уильямс… самый младший, дорогой сынок… Всхлип. Умер, умер.
Но когда он отнял ладони от лица и поднял голову, его оледеневшее мертвое сердце рванулось, больно сжалось, ударило молотом. « Я хочу вернуть своего сына. Пусть он спит в родной земле рядом с могилой матери. Он должен вернуться в Тольсбург».
Как больно! Ничего нельзя поправить, ничего. Моя жизнь взамен его жизни, новые лампы взамен старых, вернуть бы волшебный свет… Как несправедливо, что умер Уильямс, а не я… Уильямса не вернешь. Свет угас, и мне его не зажечь снова.