Лукьянов обнаружил себя сидящим на крыльце одноэтажного здания.
В голове было туманно, руки дрожали.
— Пить надо меньше, — проворчала женщина, проходившая мимо.
Илья встал на ноги, но потом сел обратно.
Побоялся, что потеряет сознание.
"Кромка льда" 52 / 51 / 1
Когда почувствовал в себе способность идти дальше, поднялся на ноги.
В центре было шумно.
Зловещее слово «вoйна» звучало отовсюду.
Лукьянову даже показалось, что после этого слова становится зловонно, до тошноты вонюче.
Он с трудом проглотил ком, подступивший к горлу.
Люди говорили о нападении Германии, плакали, кричали.
Кто-то был уверен в очень скором решении конфликта, кто-то не верил в это.
Бурлящая каша человеческих речей стала выводить Лукьянова из себя.
— Надо уходить, — сказал он вслух. — Иначе тут и останусь.
Подходил к поселению с тяжёлым сердцем.
Смотрел, как бегают вдоль срубов ребятишки, прислушивался к звуку топоров, к блеянию коз.
Ярослав купил по весне в райцентре козлят. Всё мечтал, что разведёт хозяйство, и молоко будет своё.
— И что я им скажу? — Лукьянов говорил сам с собой.
Но ответа не знал.
Завидев его, ребятишки побежали навстречу с громкими криками:
— Комендант вернулся! Дядя Илья! Ура! Дядя Илья!
Лукьянов дал детям задание, чтобы те объявили взрослым о вечернем собрании.
Рядом с землянкой коменданта к восьми вечера стало шумно.
Люди радовались тому, что Лукьянов вернулся.
Он вышел из своего жилища лохматый.
Потёр глаза.
Хотел было спросить, чего тут за балаган устроили.
Потом вспомнил, что сам позвал.
Не знал с чего начать.
Покашлял, люди притихли.
— Товарищи… — начал Лукьянов и замолчал.
Люди терпеливо ждали.
Потом кто-то из толпы крикнул:
— Илья Ильич, ну чего молчите? Говорите уже, раз все тут. Вроде уже все свои. Или вы не навсегда вернулись?
— Товарищи, — чуть громче повторил комендант, — война… Война, товарищи.
Со стороны казалось, что после этих слов люди даже боялись вдохнуть.
Было лишь слышно, как шумит лес, как ведут перекличку птицы.
А люди замерли, словно их кто-то заколдовал.
— Пока что живём, как жили… Из райцентра пришлют дальнейшие наши действия. Предлагаю подтянуть ремни и сократить расходы. Если не будет хватать, введём карточки. Неизвестно, насколько это всё затянется.
Ни один человек не стал возмущаться. Ни один ничего не сказал против.
— Мы за тобой, Илья, — выкрикнул тот же мужик, который просил не молчать.
— За тобой, за тобой, — всколыхнулись голоса переселенцев.
Даже ветер стал дуть сильнее, как бы поддерживая слова Лукьянова.
Расходились по домам молча и с опущенными головами.
Ничего не было известно, ничего не понятно.
Только страшное слово маячило над головой, пугало, заставляло думать…
Думать и не понимать, как жить дальше.
Иван Иванович пригласил Лукьянова к себе.
— Что думаешь делать? — спросил он у коменданта.
— Ждать… А что я могу? Меня вообще-то арестовать сегодня должны были. А тут такое… Все забыли о делах насущных. Вот ведь время нелёгкое, раз суды некогда вершить и некому, судя по всему.
— Эх, — вздохнул Иван Иванович, — выйдет огромное человеческое море из берегов, растечётся крoвью и слезами по земле нашей многострадальной. Это ж сколько бед нам отмерили, чтобы мы вот так вот существовали. Бог ли это всё решил?
— Бог, не бог — какая разница! Предчувствие плохое у меня, — произнёс Илья.
***
Гуля продолжала жить в палатке с Савелием и детьми.
Они по-прежнему держались в стороне и одни из последних обзавелись жильём.
О Германе до сих пор ничего не было известно.
Часть переселенцев ежедневно забирала машина на эвакуированные оборонные заводы. Поначалу люди возвращались каждый день, потом стали оставаться на заводе по 5 дней.
Поделились на смены. Так было проще. Меньше горючего требовалось машине, развозившей работников.
Савелий тоже попал на завод.
В начале января 1942 года так замело дороги, что было принято решение не меняться, а остаться ещё на 5 дней.
Работали на износ. Люди не спали ночами, все силы отдавали, верили в победу.
Когда уже ноги не выдерживали, отходили от станков, их тут же занимали отдохнувшие.
В одну из таких длительных смен к Савелию подошёл молодой парень с тоненькой длинной бородкой.
Что-то знакомое мелькнуло в его глазах.
— Привет, брат! — произнёс парень. — Вот уж не ожидал…
Это был Абрам.
Мужчины обнялись, Савелий пустил слезу.
— Ты как ту? — поинтересовался он.
— Да вот так… Инженерю помаленьку. На фронт меня не берут. Отписки всё время. По здоровью вроде как не положено, я им, мол, тут нужен.
А чего мне тут ловить, когда страна пуп надрывает в борьбе с врагом?
— Как хорошо ты сказал, — произнёс Савелий. — Надрывает пуп… Эх, раввин, раввин… Могли ли мы тогда подумать, что вот так всё повернётся? Не могли… Ты сам-то как? Дети, жена?
Абрам помотал головой.
— Один я… Трудно мне с женщинами. Как-то я смущаюсь и кажется мне, что могу не оправдать надежд. Сразу говорю, что я не тот человек, на кого можно положиться. Все быстро растворяются.
Савелий улыбнулся.
— Ну ты даёшь! Так всех распугаешь.
Абрам махнул рукой:
— Ой, целее буду! А ты как?
— А я… — Савелий отвернулся и опустил голову. — Жену похоронил. Инга, кстати, тоже умерла.
Это ж надо было мне проехать через всю страну и узнать в глухомани, что её больше нет.
Путает нас судьба, Абрам. Запутывает, затягивает вокруг себя волчком. А как вырваться хочешь, так сил нет путы обрезать. Или нечем их резать. Вот так и у меня. Поехали ко мне, Гуля рада будет тебя видеть.
— Гуля? — удивился Абрам.
— Гуля… Она со мной живёт. Помогаем друг другу. У неё мужа арестовали, у меня жена погибла. Вот так и держимся друг друга, как тогда в подземелье.
Абрам пообещал поехать с Савелием после окончания вахты.
***
Варя пытливо смотрела на Тамару.
— Ну! — торопила она актрису. — Я же тебя знаю, могу много чего рассказать.
Тамара перебирала в голове всё, чем Варя могла ей навредить. Но вдруг успокоилась и произнесла:
— Кто ты, девочка?
— Ты чё, Том? Совсем заигралась? Не узнаёшь? — удивилась Варя.
— Нет, — твёрдо произнесла Тамара. — Ты ворвалась ко мне в гримёрную, у тебя мой парик. Я могу позвать охрану, и тебя обвинят в воровстве. Все знают, что это мой парик.
Варя стала озираться по сторонам. Испугалась.
— Томка, не дури! Мне домой надо. Какая милиция? Ты бы спасибо сказала, что парик твой я сама лично привезла.
Тамара засмеялась, потом опять сделала лицо серьёзным.
— Я не Томка. Я Тамара Рудольфовна. Прошу тебя, девочка, сгинуть с моих глаз. А парик можешь оставить себе, дарю! Будешь перед своим репортёром выхаживать.
— Ну ты и дyра, Томка, — зло произнесла Варя. — Я о тебе такое расскажу, такое…
— Расскажи, — Тамара кивнула. — Только кто ж тебе поверит? Я сирота, и некому подтвердить твою правоту.
Варя бросила парик на пол, потопталась по нему и вылетела из гримёрной.
А Тамара опустилась на стул и заплакала.
Варя больше не появлялась.
Тамара покупала все новые газеты, искала разоблачающие статьи о себе, но их не было.
***
Иван Абрамович нервно стучал по столу пальцами. Роня сидел рядом с ним, Соня стояла у Рони за спиной и держала на руках ребёнка.
— Надо бежать, — голос Иван Абрамовича был тревожным и властным. — Нужно собираться и побыстрее ехать в сторону, противоположную от фронта.
— А разве тебе не велели написать новую пьесу? — поинтересовалась Соня.
— Велели, но мне жизнь дорога.
Соня усмехнулась.
— Она всем дорога. Вoйну никто не звал и не ждал. Она сама пришла. Если мы все побежим, то кто останется в городе? — Соня была невозмутимой.
Она старалась не поддаваться панике. Больше всего настроены на панику были Роня и Иван.
Тамара ещё до конца не понимала, что происходит. Она летала в облаках, думала о Жане, ругала Варю, расстроилась, что театр временно закрыли.
Запретили показывать старый репертуар. А нового не было. И Иван Абрамович ничего не писал и не готовил. Актёры ждали, когда их позовут. Трое из них пошли добровольцами на фронт.
Иван Абрамович только и говорил об отъезде. Роня то соглашался, то говорил, что не будет бежать.
И тогда Иван Абрамович в середине августа 1941 года, не попрощавшись, сбежал из города.
Его искали, подавали в розыск.
Через две недели после его исчезновения во время уборки (под придверным ковриком) Соня нашла записку от Ивана.
Прочитала её вслух:
— Я буду далеко, не скажу где. Если вас будут пытать, вам нечего будет сказать. Прощайте, мои родные! Соня, я люблю тебя…
Продолжение тут