24 января 1867 года умер Николай Греч.
«Если б следовало говорить о людях, по смерти их, только добро, то оставалось бы или не писать истории, или сжечь все исторические книги».
Н.И.Греч. Записки о моей жизни
«Я на всех зол, все глупы, один Греч умен…», - писал Вяземскому Грибоедов. Неужели речь об одном из «грачей-разбойников», клевавших Пушкина, о том, чья фамилия в сознании многих неразрывно связана с фамилией доносчика и осведомителя Третьего отделения Фаддея Булгарина? Ну да, о нем. Хотя стершийся от времени образ Николая Ивановича Греча, пожалуй, нуждается в некоторых дополнительных штрихах.
Он был самым известным журналистом своего времени и на редкость успешным коммерсантом. История о том, как скромный учитель словесности без особых связей и протекций, получив в 1812 году от царя субсидию в тысячу рублей, основал журнал, который почти полтора десятилетия был законодателем мод среди тогдашних СМИ, заслуживала бы отдельной статьи. Счастливо сошлись звезды, точнее, несколько обстоятельств – подъем патриотизма во время войны с Наполеоном, нехватка в России серьезных общественно-политических изданий, благосклонность властей и, далеко не в последнюю очередь, предпринимательские способности самого Греча.
В период расцвета его «Сына Отечества» в нем публиковались практически все лучшие литераторы страны - Державин, Крылов, Батюшков, Жуковский, Гнедич, Вяземский, Рылеев, Кюхельбекер, братья Бестужевы и, конечно, Пушкин. Некоторые авторы благодаря журналу Греча сделали себе имя. «Сочинитель, которого статья была в нем напечатана, мог уже считать на авторскую известность и внимание книгопродавцев. Каждое сочинение находило в сем журнале свой приговор… Все, что только было нового в современной жизни России, в ее предприятиях и успехах, в мореплавании, географических открытиях, тем более в литературе, появлялось в то же время в «Сыне Отечества»… Журнал этот отличался не только новостию, но и смелостию. То, чего бы нигде печатать не посмели, находило в «Сыне Отечества» радушный прием», - вспоминал писатель и педагог Иван Лобойко.
Имя издателя и редактора «Сына Отечества» было на слуху значительной части российского общества. «Овладев критикой, Греч присвоил себе суд и расправу над всеми писателями и сделался их грозным судьею, - продолжает Лобойко. - Он никогда не боялся возражений и антикритик и всегда торжествовал над ними силою своей остроумной и насмешливой диалектики… Я никого не знал в Петербурге, кто бы мог пленять и забавлять умом и характером, как Греч. Его острословия расходились по всему городу, и беда тому, на кого они устремлялись». На «четвергах», которые Греч устраивал в своем доме на Мойке, собирался цвет творческой интеллигенции. Пушкин, решивший издавать собственную газету, предлагал Гречу участвовать в его начинании. Оно и понятно: заручиться поддержкой влиятельного журналиста, вхожего в высокие кабинеты, значило обезопасить себя от многих проблем, прежде всего свирепств цензуры.
Несмотря на журнальные хлопоты, «какая-то непонятная сила влекла меня к грамоте и литературе», писал Греч. Его мистико-авантюрно-нравоучительный роман «Черная женщина» пользовался огромным успехом, прежде всего у представительниц прекрасного пола. Особую прелесть повествованию придавала исключительная живучесть положительных героев: несмотря на козни врагов, они в нужный момент всегда успевали воскреснуть. Не заглохла в Грече и учительская жилка: он написал несколько учебников по истории русской литературы и русскому языку. Поверим словарю Брокгауза и Ефрона: «В области грамматики Греч не был ученым, способным на открытия; но он не был лишен филологического такта и сметливости, почему его труды были в свое время шагом вперед».
Воспоминания, написанные Гречем в конце долгой благополучной жизни, содержат немало суждений, раскрывающих его как человека с критическим умом, который никогда не питал иллюзий по поводу окружающей действительности. «У нас злоупотребления срослись с общественным нашим бытом, сделались необходимыми его элементами, - пишет он, размышляя о причинах восстания декабристов. – Может ли существовать порядок и благоденствие в стране, где из шестидесяти миллионов нельзя набрать осьми умных министров и пятидесяти честных губернаторов, где воровство, грабеж и взятки являются на каждом шагу, где нет правды в судах, порядка в управлении, где честные и добродетельные люди страждут и гибнут от корыстолюбия и бесчеловечия злодеев, где никто не стыдится сообщества и дружбы с негодяями и подлецами, только бы у них были деньги…». А вот что сказано о смерти Пушкина: «Нет сомнения, что он погиб вследствие досады придворных дураков на то, что среди них явился человек умный и гениальный. Какого-нибудь Баркова или Пельчинского терпели равнодушно».
В отличие от «Черной женщины», «Записки о моей жизни» и сегодня читаются с интересом: в них автор, отбросив былую осторожность и не стесняясь в выражениях, дает красноречивые оценки многим умершим современникам. Вот некоторые: «Аракчеев не был взяточником, но был подлец и пользовался всяким случаем для охранения своего кармана»; «директор Педагогического института, дурак и пустомеля Дмитрий Александрович Кавелин, жалкий и глупый, но тихий лицемер»; «директор лицея Егор Антонович Энгельгарт, шарлатан, лицемер, хвастун и порядочный сквернавец»; «не знаю, какая скотина был тогда новгородским губернатором (помнится, осел Демпфер)».
Досталось в «Записках» и бывшему другу Булгарину, который стал его соиздателем по «Сыну Отечества» и «Северной пчеле» и с которым он в конце концов разругался из-за финансовых разногласий. «В молодости он был любезен, остер, добродушен, обходителен; эти качества исчезали в нем с каждым годом, и с каждым годом увеличивалось в нем чувство зависти, жадности и своекорыстия, заглушая добрые его свойства. Когда я убедился в возрастании недружелюбия, зависти и злобы в Булгарине, надобно было бы расторгнуть нашу связь, но от нее зависело благосостояние моего семейства». Большинство дурных черт Булгарина мемуарист объясняет его польской национальностью. Неприязнь Греча к полякам такова, что его высказывания на этот счет неудобно даже цитировать.
Выводы, к которым порой приходит автор, не слишком лестны и для русского уха: «Нации холодные, рассудительные, притом нравственные и преимущественно прозаически-протестантские, могут жить под правлением рассудка и права, выражающимся формой представительной. Англичане, шведы, датчане, северные германцы (а не глупые австрийцы), североамериканцы под этой формой живут счастливо и успешно. Народы племени романского и славянского к ней неспособны: у них должна царствовать палка, да и палка».
Во времена Александра I Греч в полном согласии с тогдашними политическими веяниями слыл вольнодумцем и был близок многим будущим декабристам. Те, однако, всегда относились к нему настороженно. Он «служил и нашим, и вашим, т.е. был либералом в кругу литературном и тайным агентом тайной полиции», - писал историк и дипломат Дмитрий Свербеев. Рассказывают, что, будучи в гостях у Рылеева, Греч имел обыкновение заглядывать в разложенные на столе бумаги. Заметив это, хозяин перед каждым его приходом стал переворачивать рукописи обратной стороной вверх. Сам Греч, описывая «пошлого, необразованного» Рылеева, не жалеет красок. «Откуда залезли в его хамскую голову либеральные идеи?.. Этот неуч, которого мы обыкновенно звали цвибелем, откуда набрался этого вздору?.. Рылеев был не злоумышленник, не формальный бунтовщик, а фанатик, слабоумный человек, помешавшийся на пункте конституции. Бывало, сядет у меня в кабинете и возьмет "Гамбургскую газету", читает, ничего не понимая, строчку за строчкой; дойдет до слова Constitution, вскочит и обратится ко мне: "Сделайте одолжение, Николай Иванович, переведите мне, что тут такое. Должно быть, очень хорошо!"».
После суда над декабристами «Сын Отечества» лишился не только казненного Рылеева, но и многих других авторов, сосланных в Сибирь, и стал превращаться в заурядное полуофициозное издание. Зато только что созданное Третье отделение нашло в лице Греча исполнительного и инициативного помощника. Журналист собирал для шефа жандармов Бенкендорфа информацию о настроениях в обществе, неблагонадежных литераторах, писал отзывы на политически сомнительные произведения (стараниями Греча Николай I запретил публикацию и постановку пушкинского «Бориса Годунова»). Занимался он и тем, что много позже назовут контрпропагандой, - публиковал в иностранных газетах опровержения «лжи и клевет, вымышленных злодеями России». Все эти усилия не пропали даром. «Государь Император… соизволил объявить Вам особенное Монаршее удовольствие за полезные Ваши труды», - писал ему Бенкендорф.
Еще раз обратимся к Брокгаузу и Ефрону: «Хотя он запятнал себя дружбою с Булгариным, но на одну доску их ставить нельзя. Конечно, этика Греча не отличалась ни высотою, ни устойчивостью; но он не занимался ни доносами, ни предательством».
Как бы то ни было, «полезные труды» Греча не нашли понимания в обществе. В глазах либеральной интеллигенции сотрудничество с тайной полицией было черной меткой, родимым пятном, изобличающим отсутствие моральных принципов. Однажды известным людям в Париже были разосланы визитные карточки Греча с надписью по-французски «Великий русский шпион». А живший во Франции Александр Тургенев, брат декабриста, писал Вяземскому: «На улице встретил Греча. Сперва не вспомнил, кто он, и оттого подал руку. Он успел сказать мне, что собирается из Гейдельберга в Италию, но что детям вздумалось предпочесть Париж, и он привез их сюда. Русские думают, что это не совсем так, а что он здесь по особым поручениям для русских же; впрочем, о ком этого не думают!».
«Монаршее удовольствие» было главной движущей силой журналистской и прочей деятельности Греча. Он пользовался любым случаем, чтобы продемонстрировать свою лояльность, справедливо полагая, что верноподданнический пафос в данном случае уместнее реальных фактов. «Кончина Государя благодетеля поразила благодарного Карамзина жестоким ударом: он впал в изнурительную чахотку», - писал он, сообщая о смерти автора «Истории государства Российского». («Чахотка была плодом поэтического воображения издателя «Северной пчелы» и как нельзя лучше согласовывалась с политикой», - отмечали литературоведы В.Э.Вацуро и М.И.Гиллельсон). Другую статью Греча о Карамзине Александр Тургенев в письме брату прокомментировал так: «Что-то такое рабское и писателя недостойное».
В каком-то смысле его можно назвать человеком, шагавшим в ногу со временем, но едва ли это будет похвалой. «Стихотворения Державина представляют любопытную картину поэтического флюгарства. Он хвалил и Екатерину, и Павла, и Александра!» - писал Греч. Не менее любопытную картину «флюгарства» представляет личность самого Николая Ивановича, не имевшего великих талантов кроме одного - держать нос по ветру. Талант этот гарантирует благополучие при любой власти, а когда на смену оттепели приходят очередные холода, открывает перед его обладателем новые, еще более заманчивые возможности.
Другое дело - память потомков. Истинный масштаб видится на расстоянии, и для большинства людей, по-настоящему неравнодушных к русской истории и культуре, журналист, писатель, филолог, переводчик Греч останется прежде всего одним из «грачей-разбойников».
Если статья понравилась, наградой автору будут лайки и подписка на дзен-канал "Строки и судьбы". https://zen.yandex.ru/stroki_i_sudby