Четвертый день игуаньего календаря – один из самых медитативных дней года… В этот день всё злое – дремлет.
Синяя отрава, предназначенная для несносных летучих мышей, чья грубая слюна перепортила столько лучших микросхем, четвертого января мирно спит в стеклянных банках на полках ночных аптек.
Кстати, забыл упомянуть одну деталь: если в эту ночь, ночь с третьего на четвертое, снятся призраки – это только к добру. Они будут сочувствовать Вам даже в крайне бедственном положении. Бывает, что они упрекают Вас в том, что Вы делаете для собственной души то ли чрезмерно много, то ли слишком мало. Но это не страшно.
Ни один историк толком не объяснит, почему в игуаньем календаре сразу за четвертым января следует двенадцатое.
Иногда возле уютных дверей старых богаделен можно услышать, как старушки рассуждают по этому поводу. В их детской болтовне не больше смысла, чем в ыстном ворковании бродячих птиц, которые в период линьки, перед тем как сбросить свои отслужившие хвосты, становятся особенно говорливы.
По мне, так разве это имеет значение – ну, пропали несколько дней? Ну и что с того? Поэтому не случайно Верховный бесхвостый Ывзирь в некоторых календарях и вспомогательных географических картах называет 12 января Днем Наблюдений.
Дескать, наблюдайте, будьте внимательны, не то провороните всё, что еще не успели проворонить, и собственное счастье в том числе. Дескать, это из-за недостаточной наблюдательности эти отсутствующие между четвертым и двенадцатым дни словно мокрая ягуария языком слизнула…
Впрочем, это, возможно, и к лучшему.
Для меня этот наблюдательный день – тоже, в некотором роде, день особый… Год назад именно в такой день я окончательно бросил свои художества. Когда-то давно сведущие люди прочили мне блестящую карьеру на живописном поприще, и я оказался достаточно малодушен, чтобы поверить в это. Так что несколько лет ушли у меня на освоение труднейшего рисовального мастерства. Долгие годы к краскам вообще никто из умников-учеников не допускался.
Потом мне наконец дали краски – помнится, как и всякое игуано-чувствительное существо, я впал от их вида и аромата в столь безудержное восхищение, что завертелся на месте волчком. Мне сразу захотелось нарисовать всё и сразу.
И голубую остановку трамвая, где каждый гражданин игуаньего народца терпеливо ждёт своей очереди, чтобы попасть на работу вовремя.
И синих Пьеро с голубыми лицами, которых недавно выгнали из города вместе с их насквозь перелатанным, расползающимся по швам цирком.
Нарисовать Пьеро так, чтобы было ясно - между прочим, их выгнали за беспробудное абсентное пьянство. Нарисовать много-много всего…
Голубые оттенки бывают особенно приятны. Но мне удавалось сходить с ума и под воздействием иных красок. И лиловые воздушные шары, и белые лилии в ухоженных осенних палисадниках – это меня неимоверно тянуло нарисовать тоже. И растерявшегося ручного хамелеона на клетчатом столике кафе.
Безусловно, всё и сразу нарисовать нелегко, особенно для начинающего худождевателя. А уж если у Вас нет договора на помощь мастера со Слизнекрылой набережной, то и подавно. Поэтому я сточил целых две кисточки до древесного мяса, а сам весь с головы до пят изрисовался вновь обретенными красками. Испачкался в радужных цветах, словно поросенок в фыркающей жиже.
Вот так я и стал худождевателем, пробующим изобразить все закоулки, реки и мосты игуаньего города.