Он был в скрипе цепи на велосипеде. В майском ветре и июльской жаре.
Вечно с рюкзаком на плечах. Вечно в синяках и царапинах. Жилистый, вихрастый. Он знал каждую бродячую собаку, каждую потайную лазейку в малознакомых дворах. Знал, где, что и когда можно найти, наизусть помнил ассортимент каждого магазина в городе. Из еды у него с собой был лишь протеиновый батончик на весь день, и он не видел в этом ничего плохого. Он редко задерживался на одном месте.
Потому и само его имя — Уличный — ему соответствовало.
А она… она была домашней, что ли. Она была в ароматных горячих чашках, в выпечке и мороженом с матчей. В шоколаде и специях. В ящичках с фруктами.
С аромакулоном на шее и всегда в уютной одежде. Даже от её имени — Чайная — исходило тепло. Чай ведь хорош и в холод, и в жару.
Они принадлежали разным мирам. Но человек им был дорог один и тот же; так уж сложилось. О нём — вернее, о ней — они и заботились. Каждый — как умел.
Чайная помогла хозяйке начать худеть поздней осенью. Уличный подхватил её в мае, усадив на велосипед и открыв город заново. Чайная предлагала всё новые и новые рецепты — Уличный отыскивал самые экзотические ингредиенты среди десятков магазинов, встречающихся по пути. Чайная помогала убирать, очищая шкаф от старых огромных вещей, Уличный находил возможность отдать их нуждающимся…
Шагая сейчас по заснеженной площади, Уличный вспоминал летние дни — казалось, они были совсем недавно. Протяни руку и ухватишь, как шар на огромной городской ёлке. Тогда он вёл себя так неловко, заходя в дом — в чужую стихию. Это был первый год, когда их человек начал меняться — и физически, и внутренне. Раньше они сталкивались крайне редко, но вот теперь…
Уличный стеснялся своих царапин и батончиков. Потому что на чистой уютной кухоньке у Чайной всегда безумно вкусно пахло «настоящей» едой. Он смущался, когда ему приходилось разуваться и проходить по кажущемуся тесным коридорчику. Было неловко просить открыть окно: казалось, выпускать эти ароматы с кухни на улицу — преступление. Нарушение какого-то внутреннего уклада, миропорядка. Что-то в духе — попросить самого Уличного больше не колесить по улицам или не заходить в незнакомые дворы.
Однажды, помнится, он рискнул… объединить их миры. Попытаться.
В тот день они с хозяйкой промчались по всему городу ураганом на розовом велосипеде. Но наступил тот неприятный момент, когда человек остановился, выключил музыку и явно вознамерился втащить железного коня в маленькую квартирку на третий этаж.
Тогда Уличный впервые придержал велосипед за руль прежде, чем хозяйка поставила бы его на подножку.
— Можно я кое-куда съезжу? — спросил он. Девушка непонимающе посмотрела на него, моргнула, скосила глаза — видимо, заметила что-то на линзах. Сняла очки, начала их протирать.
— Можно было попросить меня, — удивлённо ответила она. — Мы бы заехали, куда тебе надо.
— Это было не по пути для тебя, — уклончиво ответил Уличный. — Я недолго. Обещаю, с ним, — велосипед скрипнул цепью, будто отзываясь на слова духа-покровителя, — ничего не случится.
— Ещё бы что-то случилось, — улыбнулась девушка. — Не беспокойся. Я тебе доверяю даже больше, чем себе. Конечно, если тебе куда-то нужно — езжай.
Он умчался. Чтобы потом вернуться, на одном дыхании втащить велосипед домой, отыскать Чайную — неизменно на кухне. И застенчиво сообщить, осторожно подбирая слова:
— Я тут ездил с хозяйкой… — Хорошо, что их хозяйка в этот момент была занята встречей с бывшей одноклассницей. Кажется, они увлечённо играли в старую игру их детства, поедая запеканку с овсянкой и вишней. — И совершенно случайно нашёл тебе ту самую специю… которую ты не могла найти. — На протяжении года, стоило бы добавить.
Ну, или не стоило бы. Ведь взгляд Чайной и так наполнился восторгом и благодарностью. Она и так крепко обняла его, всего взъерошенного. По легенде отвозившего велосипед хозяйки на техобслуживание.
На самом деле — прочесавшего за последние пару часов весь город… и, возможно, близлежащий пригород. Летящего что в горку, что со склона на одной и той же скорости. Определённо целенаправленно ищущего эту специю, чёрт бы её подрал, такую дорогую и такую редкую.
Ему, стыдливо прячущему в рюкзаке полупустую пачку чипсов и шоколадный батончик, было трудно понять, кто вообще осмелится съесть что-то, что так трудно найти. Но улыбка Чайной того стоила. Всегда.
Тем вечером он впервые вышел на улицу вместе с ней. Отвёл в особое место — старый полузаброшенный дом, где сквозь провалившуюся крышу было отлично видно звёзды на чистом синем небе. И ничего ей не сказал. Не решился. Да и к чему было что-то говорить? Достаточно было того, что они сидели, прижавшись друг к другу, укутавшись в плед, и смотрели на звёзды. Обжигали пальцы о чашки с горячим шоколадом. Безумно ароматным благодаря той самой специи.
Так, если бы Уличного попросили написать об этом в сочинении, он бы и рассказал о лете. Они с хозяйкой гуляли. Он носил подарки Чайной, радуясь каждой её улыбке.
И молчал.
А потом хозяйка постепенно пропала с улицы. Сначала у неё началась учёба и она просто стала реже выходить гулять, оставляя Уличного скучать в одиночестве. Потом похолодало — и велосипед вовсе вывезли на машине куда-то на другой конец города. Перезимовать.
Справедливости ради, в городе было полно других людей — тех, что любили зиму. Сноубордистов, лыжников, маленьких детей, катающихся с горок. И полно было других духов в их домах. Да и на улицах — в любом кафе, в каждом переулке. Но к чему ему были другие духи, если дорога была лишь одна Чайная?..
Пусть другие уличные выбирали себе по несколько подопечных. Он так не хотел. Просто не мог.
Потому для Чайной он, собравшись с другими духами, украшал зимние улицы. Наряжал ёлки на площадях, хоть и знал, что она — дух домашний. Знал, что она, скорее всего, почти ничего этого не увидит. Что их человек не любит зиму — если ей приходится куда-то выйти, она всегда спешит в тёплое место, почти не поднимая головы и не глядя по сторонам. Уличный знал, что хозяйка не будет ничего фотографировать, чтобы показать Чайной, потому мог бы ничего, в самом деле, и не украшать.
Но во имя любви делаются красивые вещи. И он продолжал делать их так, словно они были кому-то нужны.
Ведь, в самом деле, больше ему ничего не оставалось. Он смирился; понимал, что лишь навредит своему вечно простуженному человеку. И Чайной вновь придётся ухаживать за хозяйкой — к чему это всё? Нет, вредить тем, кто ему дорог, Уличный вовсе не хотел. Не после этого чудесного лета.
Потому ради здоровья хозяйки и спокойствия Чайной он просто оставил их в покое. И вот сейчас, шагая по всё той же заснеженной площади, думал: в самом деле, всему своё время. Пусть он будет одинок, пусть будет скучать без них — но Уличный точно знал, что так будет лучше. Что дорогие ему люди — вернее, человек — сейчас с Чайной. А ей он доверял больше, чем себе.
И потому ушёл. Ведь ещё наступит новая весна и он вернётся. Обязательно вернётся.
Сейчас они вместе — значит, им хорошо…
А в следующем году он ей скажет. Обязательно. Чтобы, может быть, остаться с ней на всю зиму. Или хотя бы время от времени навещать. Или…
Он остановился как вкопанный. То, что он видел прямо сейчас, никак не вязалось с реальностью.
***
На самом деле чай вовсе и не был для неё основой основ. То есть она покровительствовала не только ему: и кулинарии в целом, и уборке, и уюту, и тысяче домашних дел и мелочей разом. Дому, может быть, вообще.
Но так уж повелось: именно в чае концентрировался уют всего мира. Ложкой мёда в правильной чашке, щепоткой молотого имбиря и одной крошечной сухой гвоздичкой она была способна заполнить целое живое сердце. Согреть и дать силы верить даже в то, во что не хочется верить совсем.
Она была духом домашним. И могла бы, может, уйти в другие дома — поближе к центральным улицам, где было видно праздничную подсветку и украшения. Но не делала этого — потому что знала, что однажды Уличный вернётся к хозяйке. Именно сюда, в эту маленькую квартирку на третьем этаже. Снова ворвётся майскими ветрами и скрипом цепи велосипеда, в такт которому билось его горячее сердце.
Из их окон почти не было видно, что он делает для неё на улицах. Но Чайная вглядывалась в редкие случайные фотографии, которые делала хозяйка, — и отмечала каждый крошечный подарок. Она скучала по нему.
И однажды, после одной особенно звёздной ночи, решила действовать.
За этот год хозяйка сильно изменилась — Уличный сделал для неё и её здоровья столько ценного, так ей помог, а потом просто ушёл, ни на чём не настаивая. Чайная понимала почему: ради неё же самой, чтобы ей не приходилось постоянно сидеть у постели вечно простывшего человека.
Но Уличный недооценил себя — больше хозяйка не была беспомощной и больной. Ещё сама не понимающая новых границ собственной выносливости, порой она по-прежнему боялась осенних сквозняков и зимних морозных дней. Порой даже плакала, боясь возвращения бесконечных простуд.
Но Чайная уже видела — зря. Хозяйка действительно изменилась. В лучшую сторону, и бояться этого не стоило — хоть человек, напуганный такими резкими переменами, долго не мог поверить в то, что теперь будет жить по-новому.
Тогда-то Чайная и поняла — настал её черёд. Вновь, но теперь — не совсем такой, как раньше. Хозяйке, на самом деле, больше не нужна была её прежняя зимняя забота — она всё ещё нуждалась в помощи, но совершенно в другой. Даже сама не до конца понимала, в какой именно.
Так что Чайная поступила так же, как поступил весной Уличный, — приняла эстафету, подхватив его труды.
У неё созрел план. Она собралась с духом — забавный каламбур — и приступила к его выполнению. И первым делом, где-то — хитростью, где-то — волевым усилием, Чайная заставила хозяйку научиться вязать.
Хозяйка терпеть не могла учиться. Одно только слово, хоть отдалённо связанное с обучением чему угодно, немедленно вызывало у неё желание очистить желудок. Она не любила даже новых игр — и тем не менее поддалась. Пусть со скрипом и ворчанием, с еле слышной руганью себе под нос. Чайная эту ругань игнорировала — и благодарила всех богов, о которых хоть когда-то слышала, когда её человек, морщась на словах «Приветствуем вас на N-м уроке вязания нашей школы…», вновь брался за спицы.
И пусть порой они были близки к ссоре, но Чайная хорошо понимала: то, что у неё вообще получилось заставить хозяйку посмотреть хоть один урок, уже означало многое. Означало, что человек всё же движется вперёд, продолжает меняться. И ей, значит, тоже пора было измениться. Не только заставлять и толкать хозяйку, ответственность за которую легла на неё целиком и полностью, но и самой сделать волевое усилие… объединить их миры.
Ещё хотя бы разочек. А там — будь что будет.
И она убедила хозяйку наконец накупить себе той самой ярко-жёлтой пряжи. Связать то самое супермодное ярко-жёлтое платье, на которое та заглядывалась в магазине. Связать к нему и огромный мягкий шарф, больше похожий на плед. Связать шапку, рукавицы. Освободить себя, доказав себе же — она и правда это может. Даже если ей так почему-то не кажется.
А теперь вот они обе — стоят, нарядные, у окон какой-то кофейни с настолками, куда их хозяйка раньше ни за что бы не пошла. Ведь и там придётся учиться, читать новые правила, общаться с людьми, да ещё и зимой…
Они переглянулись, понимая, что обе думают об одном и том же. Поверили бы они год назад, если бы кто-то вдруг сфотографировал их сейчас и принёс эту фотографию в прошлое? Хозяйка покачала головой; Чайная придерживалась тех же мыслей.
— Лариса! — позвал кто-то, приоткрыв дверь кофейни, звеня колокольчиками над ней. — Пойдём уже! Потрясно выглядишь, сама сделала?..
Хозяйка отступила назад. Взглядом указала куда-то за спину Чайной.
Та обернулась. В нескольких шагах от неё стоял Уличный — всё такой же взъерошенный, с неизменным рюкзаком за плечами. Из приоткрытого кармана торчала изумрудная мишура.
— Да, ладно, мне пора, — неловко закинув на острое плечо свисающий до самой земли шарф, заторопилась хозяйка. Они проводили её взглядами — и, когда звон колокольчиков выразительно стих за закрытой дверью, Чайная неуверенно взглянула на Уличного.
Они смотрели друг на друга несколько мгновений, не зная, как сказать то, что хочется. Наконец Чайная неуверенно протянула к нему руку — ей казалось, это рождественский сон. Уличный крепко сжал её ладонь в смешной розовой варежке, доказывая обратное.
— Пойдём, — предложил он, нарушая неловкое молчание, — тут совсем рядом площадь. Я покажу тебе ёлку. — Которую украшал для неё, чтобы она увидела её хотя бы по телевизору в новогоднюю ночь.
— Пойдём, — согласилась Чайная. Молча сунула свободную руку в глубокий карман зимнего пальто, вытянула оттуда большой термос с поцарапанным боком, который когда-то летом привёз ей Уличный. Протянула ему. Он открутил крышку — выпустил горячий пар, поднявшийся облачком в морозном декабрьском воздухе. В нос ударил пряный аромат специй, мёда и хвойного чая.
И они, взявшись за руки, вновь обменялись своими мирами — потягивая горячий чай и шагая под пушистым снегопадом в сторону огромной разноцветной ёлки.
Что-то изменилось в тот день. И не только потому, что Лариса впервые в жизни с удовольствием выучила правила новой игры.
Но ещё и потому, что двое наконец поняли, чего им не хватало в жизни.
Ёлки. И хвойного чая.
Автор: Лана Земницкая