Неделю Орловка гудела — старый дом на отшибе, что возле оврага — купили. Было от чего перешёптываться — дом-то принадлежал не абы кому, а Наталье Косаревой — в миру Косуха.
Косуха была ведьмой. В этом сомнения у односельчан не было. Её чëрные, бездонные глазища смотрели прямиком в душу. От этого взгляда некуда было деться. Вроде бы в разговорах с другими спокойно отводишь — зырк в одну сторону, зырк в другую — но только не с Косухой. С ней уж коли заговорил, так, будто взгляд твой и тебя самого приклеили на одно место. Только моргать и получается, а отвести нет.
Потому не больно-то любили местные с Натальей разговаривать: пока по привычным делам разговариваешь незаметно для себя и подспудные мысли выдаëшь. Вроде не хотела никому говорить, что невестка старшего не мила тебе, а вот Косухе выболтала — хоть в подругах с ней не ходила. И что муж третий день к бутылке прикладывается — дело семейное, огласке придавать не хотелось. А язык будто сам решил рассказать.
А Косуха слушает, не перебивает, ни одна мышца на лице её не дрогнет, и не понять о чём думает. А потом будто обрывает кто-то разговор. Разве бывает так, чтобы раз и замолчал человек? Бывает! И вот тут-то Косуха скажет то, от чего сердце три удара пропустит. «Не гони невестку, она в старости за тобой горшок выносить будет, а остальные отвернутся» или «Смерть рядом с мужем твоим дышит, потому и к бутылке прикладывается: страшно, а отчего понять не может. Не пришло его время — уйдёт костлявая. А мужа врачу покажи, кровь у него плохая».
А потом повернётся и уйдёт. А ты стоишь, в спину ей глядишь и сказать ничего не можешь. То ли спасибо крикнуть, то ли бежать подальше.
Потому не любили односельчане с Косухой встречаться, иной ведь и такое услышишь, чего знать не хочешь.
Но справедливости ради надо сказать, что в селе Наталья появлялась редко — всё больше сидела дома, за высоким забором. Продукты ей привозила дочь из города, воду в доме давно провели. А больше поводов выйти в люди и не было.
А может, просто старухе некогда было — каждый день у её ворот машины стояли. Говорят, из самой Москвы люди к ней приезжали. Кто от хвори исцелиться, кто совета спросить. И машины-то большие, дорогущие. Поневоле думаешь: разве у хозяев таких машин могут быть проблемы?
Два года назад померла Косуха. Никто не понял, как это случилось, да только утром ни с того ни с сего Валерка-тракторист пошëл к ней. Сам потом не мог объяснить зачем. Вроде как бензин для газонокосилки попросить, мол, у него кончился внезапно. А почему именно к ней пошёл, не знает. В селе дворов не хватает, что ли? У Натальи ведь траву Славка-юродивый косил, а он хозяйским бензином не заведовал.
Но, как бы то ни было, пошёл Валерка к Косухе, а ворота не заперты, толкнул их, в дом постучался, дверь потянул и вошёл. А там она лежит на кровати возле печки. Вот ведь чудеса: дом снаружи будто новый, а внутри старый. На кой чëрт там печь, когда газом давно отапливают? Только об этом Валерка и подумал, будто других мыслей нет. И кроме печи этой ничего больше внутри не запомнил.
Ну и Косуху, конечно. Лежала она на кровати, что между окном и печью. Руки сложила на груди, и сомнений не было — померла. В общем, дальше обычная похоронная суета — дочери позвонили, в больницу, сельсовет сообщили.
На третий день похоронили. Даже в церкви отпевали, хотя батюшка не хотел — покойная прихожанкой не была. Да только дочь объяснила, что поводов для отказа нет: крещëная, не самоубийца, а что в церковь не ходит и праздники не чтит, так то воля каждого.
На похороны всё село пришло — ждали, что произойдёт что-то необычное. Но нет, всё обыденно прошло, разве только не плакал никто. Лишь дочь слезинки с щëк утирала.
А Валерка-тракторист аккурат возле своего дома цепочку золотую нашëл. Толстую, добротную, с мудрёным плетением. Косуха отблагодарила, говорили на селе.
Косухин дом дочь сразу на продажу выставила. Хоть по закону ещё время не пришло, но сказала: если договоримся, то пущу сразу жить. А как время подойдëт , так и оформим — рассчитаемся. Но только желающих купить не было. Приезжали из города, смотрели, головами крутили и уезжали. Дом тот же Валера подрядился показывать (за плату от дочери, конечно), но говорит вроде всё есть в доме, уборная внутри, вода струёй в большой палец течёт, окна большие, тепло. Живи — не хочу! А люди походят-походят, плечами пожмут и уедут. А Валера и рад: ему с каждого показа копеечка перепадает. А зимой и то больше — снег почистить надо, дом в тепле держать тоже. Как ни крути, а уход требуется.
Третий год пошёл, как пустовал Косухин дом. О нём уже и говорить забыли. А тут тебе раз и продался.
Купил его мужик один, не местный, откуда приехал никто не знает. Его сразу Колдуном окрестили. Никто его почти не видел, а кому посчастливилось разглядеть, так те взгляд быстро отводили. И было от чего отводить!
Роста мужчина был огромного: через низкую притолоку пригнувшись проходил. Плечи широкие. Волосы, цвета алюминия, едва не доходили до плеч. Он собирал их в пучок, что по мнению сельчан было признаком пижонства или криминала. Лицом он как раз на бандита и походил.
Широкие скулы, жëсткий подбородок. Кожа будто обожженная, вся в мелких щербинках. От правой брови к уху, минуя глаз и проходя по скуле, грубой полосой белел шрам сантиметр шириной. Оттого бровь получилась разорванной надвое. Губы сомкнуты, улыбка их никогда не касалась. Разговаривал мужчина скупо. А если это случалось, то бросал короткие фразы, не распыляясь на подробности.
Сколько лет Колдуну никто не знал. Со спины могло показаться, что нет ещё и пятидесяти. Потому что стоял мужчина прямо, широкие плечи расправив. Однако, седые волосы сбивали с толку. И знающие люди утверждали, что ему не меньше семидесяти. Видно, в спортзале много времени проводил, оттого и не сгорблен временем. Или магия здесь замешана. Что в деревенских мерках почти одно и то же.
Ясность внесли сотрудники бухгалтерии сельсовета — новому хозяину дома Косухи 63 года. А больше про него ничего сказать не могут, не располагает к расспросам.
Ну разве что имя — Смирнов Алексей Викторович.
Народ погудел, пошептался, да и вскоре и забыл о Колдуне. Потому что жил он неприметно и тихо. Так же, как и Косуха за ворота выходил редко. Заехал в июне привезя весь скраб на своей машине. И всё лето односельчане почти не видели его на улицах Орловки. Редкое жужжание газонокосилки, дым костра или из банной трубы, свет в окнах по вечерам и примятая от колëс трава говорили о том, что дом жилой. За всё лето ни разу к нему не приехали гости и сам он уезжал из дома примерно один раз в неделю, по-видимому, за продуктами в город.
Зимой возле его дома всегда было начищено чуть не до земли. Какой бы снегопад не прошёл, а у него всегда чисто. И не узенькой тропкой, а широко, вольготно. Почтальон, разносила счета на оплату и видела в щель, что и во дворе у него такая же чистота. Будто бы человеку заняться больше нечем: с утра до ночи снег чистит. Но никому это не мешало, поэтому и об этом забыли, пошутили только что такая энергия зазря пропадает, мужик то ещё не старый, в 63 года с такой силищей ещё много чего сделать можно.
Так и жил в доме ведьмы Косухи хмурый, неразговорчивый мужик — Алексей Викторович, а за глаза Колдун. Жил уже год, никому не мешал, ни в чью жизнь не лез и в свою не пускал.
~~~~~~
Продолжение ЗДЕСЬ
