Предыдущая глава здесь
Начало здесь
Уже глубокой ночью поезд прибыл в старинный город. Здесь царствовала настоящая зима. Снег покрыл голую землю пушистым, нарядным одеялом. После Ленинградской слякоти и мокреди Тихвинский легкий морозец казался божьим даром. Высоко в небе ярко сияла россыпь звезд млечного пути. Дышалось легко и вольно. Наконец-то! Только ступив на родную землю Егор почувствовал настоящую радость встречи с милой родиной. Он спешил домой, где его ждали. Что может быть лучше?
Здесь все было по-прежнему. Казалось, городок обошли беды и перемены, поразившие страну. Река у древнего монастыря затянулась синим ледком, а ивы все так же, как и много лет подряд, склонялись над тихой речкой, о чем-то вспоминая. Сонная купеческая улочка мирно отдыхала после шумного дня – да и при свете солнца она частенько подремывала. Провинциальный люд видел десятый сон - не имел привычки шататься по ночам. Егор считал шаги и с удовольствием слушал скрип снега под ногами.
Мама открыла сразу, будто специально сидела под дверью. Обняла сына молча, с той особой материнской жадностью, обреченностью, тяжкой долей всех матерей мира. Сыновья никогда не принадлежат матерям. Подрастут и уходят, едва оглянувшись. И возвращаются только для того, чтобы вновь покинуть дом, где выросли, иногда, так и не узнав, что только тут их любят и ждут по-настоящему.
- Ох, какой ты стал, сынок! Какой ты большой. Взрослый какой! – Алла Леонидовна говорила то же самое, что говорят все мамы на свете своим детям при долгожданной встрече, - ты знаешь, я как телеграмму получила, так от окна и не отходила. Раздевайся, Егорушка. Отдыхай. А я буду тебя кормить!
Она вручила Егору пушистое полотенце, любимое его, китайское, розовое. В ванной комнате все было по-прежнему: мыльница на присосках, старая ванна с отколотой эмалью на тяжелых чугунных подпорках, плитка, кое-где отвалившаяся, шампунь «Кря-кря» на полочке, зубная паста «Жемчуг» и пара щеток в стаканчике. Егор с наслаждением вытянул ноги в ванной и вдруг засмеялся – за пару лет чугунная ванна стала ему маловата – не ляжешь во всю длину крепкого жилистого тела. Лей воду – сколько хочешь, лежи, пока кожа на пальцах не сморщится – никто не гаркнет в ухо: «Рота, закончить помывку!» Хорошо!
На стиральной машинке, в которой мама откровенно побаивалась стирать – била током, лежала стопочка сменного белья: футболка, трусы, любимые Егоровы треники. Домашняя одежда, пахнувшая свежестью, домом, какими-то духами. Алла Леонидовна вечно запихивала использованные флакончики и кусочки туалетного мыла в шкаф с бельем – для аромата. Спортивные штаны оказались коротковаты. Ну да ничего, и это мы переживем.
С кухни доносился аромат жареной картошки. Мама всегда готовила ее по особенному, не жалея сливочного масла. Она поставила перед сыном огромную чугунную, скворчащую сковороду. Он любил есть картошку прямо со сковородки, соскребая прижарку вилкой. Открыла банку с маринованными огурчиками, достала из маленькой кастрюльки томленые в собственном соку котлеты. И компот! Клубничный, ароматный, с легкой кислинкой.
- Я, сынок, водочки купила, но думаю, зачем? Завтра для гостей прибережем, да?
- Да, мамуля, да, - согласился Егор.
Он с удовольствием приступил к еде, а мама, подперев рукой щеку, сидела напротив и любовалась, как сын аккуратно, с аппетитом, похрустывая огурцом, ел. Мягкий свет маленькой лампы «бра» освещал их кухню. Тихонечко мурлыкал холодильник. На подоконнике толпились горшочки с фиалками. Тюлевая занавеска, накрахмаленная и подсиненная, стояла колом.
Расписные деревянные разделочные доски все также висели на деревянных гвоздиках – мама не желала ничего на них разделывать, так они были красивы. Еще одна, сыновний подарок, красовалась на почетном месте: на фанерке криво выжжено: « Любимой мамАчке 8 март». Ее семилетний Егор когда-то торжественно вручил.
Все дышало неповторимым уютом, любовью, безопасностью. Казалось, начнись на земле какая-нибудь вселенская беда – здесь, у мамы всегда можно спрятаться, сказав: «Чур, я в домике». И мама никогда и никому тебя не даст в обиду, потому что никого на свете нет сильнее и красивее мамы. Жалко, что на самом деле это не так. И Егор, как никогда, это понял сейчас. Она – худенькая, хрупкая, словно танцовщица из сказки Андерсена, сама нуждалась в сыновьей защите и опоре.
Он обнял и поцеловал мать, поблагодарил ее, помог убрать со стола. Да, прошло то время, когда он, малолетний шалопай, натрескавшись пюре с сосисками, пулей вылетал из кухни, громко хлопнув дверью – во дворе ждали товарищи: третий тайм, а Егорка – на воротах! Не до посуды! А маме не хватало выдержки и терпения, чтобы дождаться взъерошенного и мокрого вратаря, не притрагиваясь к грязным тарелкам – ну-ка, быстро убрал за собой! Она мыла посуду, вытирала стол и вечером укоризненно качала головой:
- Егорушка, ну как же так?
А Егор горячо ей объяснял, что «вот это все» - не мужское дело! Его предназначение – Родину защищать!
- Играя в футбол? – улыбалась мама.
- Ну… я не про это…, - терялся Егор, - я вообще, - и старался смыться к телевизору.
Эх, какого леща Егор дал бы мелкому засранцу – самому себе сейчас. Откуда в маме было столько терпения?
- Егорушка, расскажи, как тебе там было? – спросила мама.
И он рассказывал, старательно обходя больные темы. Не надо ей ничего этого знать. Все прошло. У него в запасе куча смешных историй: и своих, и чужих. Пусть думает, что армия – это так же весело и с огоньком, как в старом кинофильме про Максима Перепелицу.
Мама смеялась, так же стараясь обходить больные темы. Она знала, чувствовала, что это не так. И служба – не комедия про бестолкового солдата. Но зачем Егору обо все этом знать: о бессонных ночах, о страхе, о неведении. Ей ведь не сообщили, где служит сын. Будто бы она права не имеет. Будто бы у нее дома еще пяток запасных сыновей, подумаешь… Все прошло. Прошло, и слава Богу.
Ночь пролетела незаметно. Мама спохватилась.
- Боже мой! А когда ты спать-то будешь? Быстро в кровать, Егор!
Он улыбнулся, мама гнала его спать, как маленького.
- Да ладно, мам, успею. Перенесем «гостей» на завтра, че ты?
Но Алла Леонидовна с несвойственным ей упрямством настаивала на проведении «привальной» именно сегодня.
- Да что с тобой, мама? Не умрут без меня мужики! И тети-дяди-соседи тоже не помрут! Да и вообще, к чему все это?
Вот женщина! Она потупила взгляд, теребя складочки на фартуки, а потом подняла глаза на сына:
- Не в этом дело. Даша придет.
- Когда? – сердце Егора упало.
- К четырем вечера. Мы хотели сюрприз сделать… С ребятами договорились… Чтобы все, как у людей…
У Егора перехватило дыхание. Какой тут сон! Она придет! Значит, простила? Не вышла замуж. Ждала его.
- Ты, Егор, волен делать все, что захочешь. Взрослый человек, и я не в праве тебе приказывать. Но… просто взгляни на нее, поговори. Я все ведь знаю. Я не буду спрашивать, почему ты не писал Даше. А она прибегала ко мне каждый день. Я читала твои письма, и мы вместе радовались, что у тебя все нормально. Она – хорошая девочка. Лучшая. Ты, может быть, не любишь, но… не отталкивай ее. Это жестоко. Глаза в глаза скажи, и не прячься, как…
Егор не спорил с матерью. Какой смысл в ненужном споре? Она была права.
К вечеру нагрянули пацаны, девчонки, тети, дяди, соседи, в общем, все, кто любил Егора, в полном составе. Многие из ребят обзавелись семьями, у некоторых уже родились дети. Но это были все те же друзья, веселые, шальные, не потерявшие надежды на будущее. Все они выживали, как умели: кто-то хуже, кто-то лучше. Как ни странно, мало кого пугал бардак в стране. В отличие от старшего поколения, они не впадали в уныние: работали, любили, рожали и радовались жизни. Молодость – могучая сила, когда все по плечу.
Каждый из гостей, пощадив Аллу Леонидовну, избавив от хлопот и поисков продуктов и кухонной вахты, принес с собой блюдо собственного приготовления. Тетя Фрося с десятой квартиры напекла гору пирожков с капустой и клюквенных ватрушек. Григорьевы с пятой – холодец. Валерка и Светка сварганили салат «Мимоза». Ленка Иванова, дородная деваха в шубе, делающей ее еще больше, похваставшись обновкой, достала с пакета еще одну – из свеклы и селедки.
Мишка с Игорем подозрительно звякали стеклянной посудой в спортивных сумках. Генка, заклятый соперник в детских дворовых играх, вымахавший за два года под потолок, притащил целую авоську ароматных, зеленоватых мандаринов. Алла Леонидовна начистила целое ведро картошки, натушила с заморской тушенкой «Китайская стена». Так себе, консервы, с нашими и рядом не стояли, но на безрыбье и рак – рыба. Такую картошку, как у хозяйки, не испортишь и Китайской стеной!
В квартире стало шумно, весело! Егор, вновь одетый в форму, обнимался с друзьями, радуясь встрече. И тянул, тянул шею, напрягал слух, ожидая звонка в дверь.
И она пришла. На пушистых ресницах таяли снежинки, поблескивая в свете электрической лампы. Серые глаза смотрели на Егора вопросительно, испытующе, все понимая о нем. Егор обнял ее и прижался щекой к ее прохладной щеке. Она сомкнула руки на шее Егора, и их губы наконец-то встретились.
Где-то смеялись, разговаривали люди, гудел лифт, играла музыка, бормотал телевизор, лаяли собаки, но они не слышали земного шума. Там, где они сейчас были, бесшумно плыл спутник, и звезды холодно сияли в ультрамариновом, бескрайнем пространстве. Под ними сверкала маленькая планета. Моря, океаны и континенты казались нарисованными, кукольными, сказочными и удивительно беззащитными среди таинственного великолепия, окружавшего крохотную Землю.
- Пойдем, - одними губами сказала Даша.
Егор все понял. Оставив гостей, он быстро накинул на плечи шинель и выскользнул вслед за девушкой. Они шли по заснеженному городу, не разбирая дороги, слепо натыкаясь на прохожих, непонимающе смотревшим им вслед: пьяные или обкуренные, что ли? А потом Егор поднимался по лестнице за Дашей. А потом был полумрак теплой Дашиной квартиры, лишь светилось окно от ночных фонарей. Шорох одежды, земляничный запах шелковых волос, впадинка на тонкой шее, и ресницы, прикосновение которых было похоже на трепет крыльев нежной бабочки.
- А я тебе духи привез, - сказал Егор после того, как они вернулись на Землю. Вдруг он хмыкнул, - марки «Шанель». Нету-у-у, потерял…
Даша рассмеялась.
- Ну, на Афоню ты не очень похож. Точно потерял?
- Дома оставил, - Егор снова прильнул к ее нежным, прохладным губам.
В город, мягко ступая на пушистых лапах, кралась снежным барсом зима.