Было так, что я организовал Детскую студию дизайна. Дима Винкельман - не думаю, что без него у меня бы получилось.
Помню, как я выразил ему, что места моя - детская студия. Но не такая, как была у меня тогда, когда он, 15-летний, пришёл в ту студию. Та называлась Школой юных архитекторов. Точно так же называлось то, что было в Свердловском архитектурном. И там, в САИ, я впервые встретил Таню. Она, студенткой САИ, вела занятия в этой самой ШЮА при САИ. Я оказался году в 1976-м в каком-то подсобном полутёмном помещении САИ - там были стеллажи под потолок, а на них - масса бумажных, белых, штуковин - это были работы детей из ШЮА. Вот те штуковины мне и запали. Это был момент истины, когда явление само захватывает мои чувства. Неожиданно. Я не знал, куда иду и на что напорюсь. Напоролся я на те композиции. Что-то во мне ждало и искало именно такое что-то - они были именно тем, встречи с чем я как будто бы ждал очень уж давно. Я знаю, что я ждал такого, предчувствовал его где-то с моих лет семи-восьми.
Значит, корень-исток я могу рассматривать в тех моментах, я знаю, в каких.
В начальной школе нам велено было строго-настрого настилать свои школьные парты какими-то большими бумагами - не важно, какими, многие застилали газетами. Это чтоб мы не пачкали парты, не писали на них ничего, не марали их чернилами. И вот я повадился манипулировать на уроках с уголками этих бумаг - газет ли или каких-то бежевых больших листов из плохой бумаги, то ли обёрточной, то ли каких-то толстых листов, цветных на другой стороне - неприятно фисташковых или неприятно розовых.
Я что-то выделывал с этими уголками. На уроке, известное дело, было скучно. Я отгибал уголки, а потом ещё раз отгибал, и ещё - получались такие пирамидки, в которых меня интересовало их таинственное нутро - как будто перспективно уходящий в таинственную глубь интерьер небывалого какого-то коридора или комнаты бесконечной длины. Мне сейчас не понять тех своих ощущений, но знаю точно, что оно меня завораживало. Но можно было вносить какие-то изменения в те интерьеры, если как-то ещё их преобразовывать. например, делать две и три таких фигурки, если надрывать всякими способами угол газеты-бумаги. Устраивать какие-то ломаные кольца... или коробчатые завитки всяких размеров - то очень большие, то средние, то очень-очень маленькие.
Учительница жаловалась маме, что мне мешает газета, мне выразительно запрещали эти мои занятия, но я их продолжал втихаря - с нижними уголками и краями бумаги - там, где учительница не видит.
Мне эти конструкции мои казались какими-то иными мирами, куда я как-то смог бы перебраться из мира этого, большого. Мол, стоит мне очень уменьшиться и вот я войду в эти пространства и смогу пробраться в их недосягаемую мне большому глубь.
Когда я познакомился с Городком в табакерке, я сразу же узнал эту таинственную и прекрасную музыку такого путешествия в инобытиё. И когда, уже взрослым, узнал, что есть такая Алиса, моё нутро отозвалось болезненным родством: мол, это я, я знаю, про что все эти попадания и в норы, и в бесконечные тоннели и коридоры, и через мини-дверцы в мини-садики. И идеи уменьшения себя, чтоб там оказаться - это всё были мои собственные идеи - и вот они оказываются в признаваемых всеми взрослыми и даже сильно почитаемыми ими сказках, а мне такое же теми же взрослыми не позволялось. А я бы - так мне казалось - если бы мне не мешали, что-то бы там придумал бы и однажды со мной случилось бы волшебное превращение. Свидетельствую сам с недоверием, но знаю точно, что тот семи-восьми-девятилетний я преспокойно верил таким чудесам.
Но вернусь к собственно бумажному конструированию. Масштабность. Вот, что было судью тех моих забав. То есть, я не просто абстрактно структурировал бумажные формы, а они были для меня пространством для человека. Точнее - человечка. Это были декорации для существования - попросту говоря, архитектура. Объёмность была для меня пространственностью. Я чувствовал иные миры, зная, какого они размера относительно предполагаемого их жителя-посетителя.
И вот я в САИ, в ШЮА вдруг вижу всё то воплощённым. Каждая композиция обдаёт меня и восторгом и завистью к этим детям. Они в полнейшей дозволенности играют в такое, более того - им и бумагу дают, и ножницы, и клей. И взрослыми такие занятия и благословляются и даже предписываются. И это в САИ, где коридоры увешаны фантастически красивыми и небывалыми для советской действительности картинами объёмов и пространств.
Ира Бак вытащила нас туда, она училась в САИ, а Таня была её одногруппницей. Таня, вся всегда весёлая, всегда улыбающаяся. И вот вдруг Таня распределяется в Уфу из Свердловска. К осени 1977 такое оказалось. И я сразу же делаю эту самую студию - под Таню, чтобы всё то, что в САИ - чтобы воспроизвела мне Таня ШЮА.