Расскажу вам эту историю с конца. Вернее, с того момента, когда я прикоснулся к ней.
Зимой в Крыму погода может быть очень разной: солнышко, цветы, грибы и через сутки - морозы, ветры и метели.
В тот день на открытом месте было сложно дойти от машины до здания. Минус двенадцать в Крыму при сильном ветре и большой влажности - испытание для пешехода.
Храм был прикрыт от ветра школой. Но все равно было холодно. Я холод переношу достаточно хорошо, плаваю зимой, и все же порадовался, что надел тёплый пуховик, а не пальто.
Открываю храм и вижу, что меня догоняют мужчина и мальчик. Первое, что бросилось в глаза, - легчайшие ветровки у обоих и отсутствие головных уборов. Я даже поёжился. И машины их я не увидел, значит, пришли пешком.
Они поздоровались, взяли у меня благословение и вошли в храм со знанием дела - не случайные люди, не «захожане».
Наши церковные бабушки заволновались, увидев замерзающего, в их представлении, ребёнка. Они норовили посадить его поближе к печке. Ребенок был совсем не маленький, лет десяти, улыбался, на жалость не реагировал и норовил все осмотреть, все ощупать.
С его отцом Владимиром мы говорили долго. Они с сыном Димой приехали на новогодние каникулы из Твери. Они поисповедовались. А потом речь зашла о супруге Владимира Ольге.
У неё было тяжелое заболевание легких, и нужно было восстанавливаться. Владимир присмотрел для этих целей наш Православный центр «Фавор».
Я подтвердил, что мы сможем ее принять. Будут в одном месте изумительный горно-морской воздух Крыма, хорошая православная компания и молитва. И врачи, конечно, присмотрят.
Мы уже заканчивали разговор. Слышу, в храме какое-то движение. Кто-то из наших сердобольных бабушек уже сбегал домой и притащил тёплую куртку для мальчика, шарф, шапку и варежки. И теперь все вместе они уговаривали Диму все это надеть. Дима с малиновыми от смущения ушами отнекивался и призывно поглядывал на отца.
Владимир посмотрел на происходящее и спросил, есть ли у меня ещё буквально несколько минут. Я подтвердил. И Владимир рассказал удивительную историю.
Прадеду Владимира Василию было около сорока лет, когда началась война. Его призвали сразу. Зимой 1941-42 года он сражался под Москвой, будучи рядовым пехотинцем.
Как рассказывал Василий своим детям, в начале 1942 года он воевал на калужском направлении. 3 января мороз был больше тридцати пяти градусов. Василия контузило. Он уткнулся лицом в бруствер, поджав под себя правую руку, и пролежал так без сознания часов десять.
Когда он пришёл в себя, ноги и левая рука были сильно обморожены. Василий сел и долго держался за голову, покачиваясь и постанывая. Он заполз в блиндаж и лёг ничком, ожидая смерть. Его кто-то тряс за плечо, но он отмахивался и проваливался в полузабытье.
На следующий день стало теплее на несколько градусов, дышать стало легче. Но к вечеру Василия затрясло от высокой температуры.
Наши передислоцировались, и блиндаж, в котором прощался с жизнью Василий, остался позади. Канонада становилась тише. Стрелковая дивизия готовилась к наступлению.
Так прошли ещё двое суток. Температура воздуха поднялась ещё градусов на пятнадцать. А Василий толком не приходил в себя. Обмороженные конечности не слушались. И начался бред.
В полусне виделся Василию он сам, маленьким. Будто мамка доит корову и сразу отливает в кружки Васятке и Дашеньке и приговаривает: «Хорошая у нас Зорька. Молочко у неё сладенькое». Они с Дашкой пьют молочко и смеются. «Дашка малая, ей больше молока оставить надо», - думает Василий.
А мамка говорит: «Пейте! Молока хватит. Зорька на само Рождество Христово родилась. Оттого и Зорькой назвали. Они все здоровее, если на Рождество или Пасху родятся. И вы здоровее, коли молочко от коровки такой потребляете».
Дашка смеётся: «А если я на Рождество себе новые сапожки загадаю, исполнится?» Мамка хмурится: «Тебе бы что путевое, а то сапожки... Есть у тебя сапожки. Попроси ума и смирения, помолись. И чтобы все здоровы были. И чтобы войны не было. И чтобы было пропитание и дрова для печи».
Тогда Даша сложила ручки, посмотрела на окошко, где солнечные лучи пробивались, и попросила обо всех, ближних и дальних.
Васятка стал с сестрой рядом, и показалось ему, что это он, взрослый, от холода и болезни в блиндаже корчится. И так ему жалко стало себя.... Хотя нет, не себя, он не понял, что это он сам.
Так стало ему жалко этого грязного, небритого, обмороженного дядьку, что он чуть ли не закричал: «Боженька, пожалуйста, согрей его, вылечи ему ножки и ручки! Пусть он никогда не замерзает! И детки его пусть тоже не замерзают! И внуки! Нельзя так замерзать живому человеку!»
На мгновение очнулся Василий и вдруг вспомнил, что сегодня Рождественский Сочельник. В мареве полусознания вспомнились шишки на елке в золотой фольге и темная старинная икона Спасителя за лампадкой.
Он потянулся правой рукой к Нему, перекрестился и попросил, вложив в просьбу все оставшиеся силы: «Пусть я умру не напрасно. Мне бы фашистов побольше с собой положить». И отключился.
Проснулся Василий в госпитале в освобождённом Мещовске, с руками и ногами и со зверским аппетитом. Доктора ходили и удивлялись, мол, привезли совсем доходягу, а оказался молодец.
Так Василий и дошёл до Праги и прожил счастливую жизнь до девяноста восьми лет. И сын его девяносто уже отпраздновал.
- И у всех потомков Василия есть одна особенность - мы не мёрзнем, совсем. Уже четвёртое поколение, - подытожил Владимир и улыбнувшись добавил:
- У нас вечная весна. Так Господь дал. И мы в храме стараемся быть почаще.
Мне трудно комментировать эту историю. Невозможно отделить реальные события от больного бреда. Но послевкусие Рождественского чуда остаётся. Как прекрасно! Вечная весна...
Слава Богу за все!
священник Игорь Сильченков.