- Пойдем, Пухильдос, на улочку, - говорю я, отлавливая кота и прижимая ее к груди. - А на улочке-то у нас как интересно и поучительно!
- Животину мучаешь? - интересуется Леха от печки.
- Да переключить ее на зимний режим ращения шерсти надо бы.
- Ага, а то у нас шерсти в доме повсюду маловато!
- Она потому все еще и линяет, что программы сбиты. А при минус тридцать кошачий организм сразу сообразит, что зима и пора укреплять меховой покров! И вообще, пара минут на холоде — это полезная закалка будет!
Кошачий организм на улице вытаращил глаза и замер, вцепившись в мою аляску, но не успели мы догулять до бытовки, как Пуша ловко извернулась и выпрыгнула в сугроб.
- Заметьте, - сказала я, - это не я вас сюда кидала, это вы сами!
Осознание ужаса происходящего посетило Пушу не сразу — несколько секунд она сидела в сугробе и прострации, а потом зашипела, как чайник, одновременно жалобно завыла и помчалась к крыльцу, подскакивая на всех четырех лапках, тряся ими на бегу и пытаясь зависнуть в воздухе, только чтобы не касаться вот этой белой мерзости внизу. Танец продолжился и на ступенях, кот шипел, крутился, подпрыгивал и человеческим голосом громко кричал МЯУУУ!, четко выговаривая звуки и продолжая одновременно плеваться кипятком.
Я еще не успела дойти до крыльца, как Леха открыл на этот концерт дверь - и шипение, яростный звон бубенчика и горестные причитания понеслись вверх по лестнице.
- Она теперь тебя долго не простит, - сказал Леха.
- Да ну! У нее краткосрочная память, как у кузнечика, — сорок пять секунд и программа перезагрузится.
- По такому случаю она это и в долгие списки занесет.
Через минуту киса все же снизошла и потопала к мискам — заедать нервы. И потом еще долго, сидя в платочке на оленьей шкуре, взирала на нас с большим неодобрением.
