Есть мнение, что историю пишут победители. И мнение довольно обоснованное, особенно, если речь идёт о популярной версии для широких масс. Даже если с прямой подтасовкой фактов возникают проблемы (а они обязательно возникают, если речь идёт о сколько-нибудь масштабных событиях), у победителей всегда больше возможностей решать, что назвать мятежом, а что восстанием, кого оккупантом, а кого освободителем, кого шпионом, а кого разведчиком. А там, глядишь, та же самая история, но воспринимается совершенно по-другому. Случается, однако, что, написав историю, победители спустя какое-то время начинают её переписывать. То ли эволюционируют сами победители, то ли в их стройные ряды незаметно просачиваются потомки побеждённых, а скорее, и то, и другое. Ну, например, в советской культуре образы белых офицеров, поначалу карикатурные, постепенно становились, всё сложнее, трагичнее, многограннее. В позднесоветском кинематографе белогвардейцы вызывают даже больше сочувствия, чем в постсоветском, когда, вроде бы, стояла задача обелить белое движение (извините за каламбур). Адмирал Колчак из «Моодзунда» (1987) мне гораздо симпатичнее, чем из лубочного «Адмирала»(2008).
Но речь у нас пойдёт не о белом движении, а делах куда более давних. В средневековой европейской истории есть эпизод, ушедший в массы в изложении, явно несущем на себе сильный отпечаток точки зрения побеждённой партии. Я имею в виду один из ключевых моментов британской истории - норманнское завоевание Англии (1066 г.). Почему-то наиболее широкое хождение получила версия, что нормандский герцог Вильгельм сел на английский престол исключительно по праву завоевателя, после того как законный король Гарольд II из саксонской династии пал в битве при Гастингсе. Но всё было несколько сложнее.
Для начала, крепкой королевской династии в донорманнской Англии не было. Какая степень родства требуется,строго оговорено не было, вопрос престолонаследия сплошь и рядом решался голосованием пополам с военной силой, и короли-иноземцы были не в диковинку. Скажем, в 1016 – 1035 гг. там правил датчанин Кнуд Великий, и вообще Англия составляла единое государство с Данией и Норвегией. Кстати, по матери Кнуд был поляк, а женился на нормандской принцессе Эмме, близкой родственницей Вильгельма, ранее успевший побывать замужем за другим, крайне неудачным, английским королём, этническим саксом.
Сын Кнуда и Эммы Хардекнуд стал английским королём в 1040 году. Своим наследником он объявил единоутробного брата, сына Эммы Нормандской от первого брака. Брат Хардекнуда - Эдуард Исповедник, правил в 1042 – 1066 гг. Как видим, накануне завоевания между нормандским и английским правящими домами имели место теснейшие родственные связи. То же касалось и остальной высшей знати. При этом в вопросах престолонаследия наблюдалась некоторая чехарда.
Эдуард Исповедник умер бездетным в январе 1066 года, и состоявший с ним в близком родстве Вильгельм, к тому же успевший жениться на правнучке прославленного саксонского короля Альфреда Великого, вполне мог претендовать на английский престол. Сложившиеся традиции позволяли. Но он был не единственным претендентом.
Граф Годвин не был столь близким родственником Эдуарда Исповедника как герцог Вильгельм, зато он был крупнейшим саксонским магнатом, главой сильной политической партии и правой рукой короля. Его сын Гарольд унаследовал не только земли отца, но и его политический капитал, а поскольку на момент смерти Эдуарда был фактическим правителем государства, то стал естественным претендентом на освободившийся трон. Вроде бы, такова была и предсмертная воля почившего короля. Дело почти выгорело. Витенагемот (совет знати) поддержал кандидатуру Гарольда, и архиепископ Йоркский спешно провёл коронацию. Увы, слишком спешно, что дало впоследствии повод к обвинению в нарушении процедуры.
Тем временем, партия Вильгельма не дремала, а вытаскивала из рукава один козырь за другим. Сначала объявили, что Эдуард задолго до смерти называл своим наследником вовсе не Гарольда, а Вильгельма, потом, что и сам Гарольд давал обет признать того в будущем своим королём. У историков нет единого мнения, насколько серьёзные доказательства при этом предъявлялись, но совсем уже неправдоподобным враньём эти заявления не выглядели. При жизни Эдуарда они с Вильгельмом общались довольно тесно. Эдуард слыл норманофилом и провёл юность в Нормандии, Вильгельм наезжал с визитами в Англию. Основания занять трон у нормандского герцога были всяко не меньшие, чем у самого Эдуарда. И за историей про обет Гарольда точно что-то стояло, хотя в чём именно он поклялся Вильгельму, никому доподлинно неизвестно.
Но независимо от того, говорили ли сторонники нормандского герцога правду или бессовестно врали, они серьёзно подходили к юридическому обоснованию вторжения на остров, а не так, с бухты барахты, поплыли, захватили и стали владеть по праву сильного. Их позиции ещё укрепились после того, как претензии Вильгельма поддержал папа римский, который в то время был вместо ООН. После этого можно было приступать к полномасштабному вторжению.
Собственно, ничего из ряда вон выходящего, невиданного прежде в английской истории, именно в октябре 1066 года, когда случилось вторжение и разгром армии Гарольда, не произошло. Претенденты на престол и раньше не раз использовали иностранный вооружённый контингент в качестве аргумента. Крутой перелом наступил позже, когда вместо привычной по отношениям с данами мягкой взаимной ассимиляции случилась тотальная норманизация правящей элиты и радикальные реформы государственного устройства. Обычно это объясняют тем, что подверженные французскому влиянию нормандские норманны, в отличие от выходцев непосредственно из Скандинавии, принесли на остров развитую континентальную культуру, освоившую римское наследие. Архаичная саксонская культура не могла с ней конкурировать. Но это верно лишь отчасти. Дело было не только в высокой культуре романизированных франков, усвоенной франко-норманнами. Централизованное устройство Нормандского герцогства было новаторством и для континента. Вильгельм с энтузиазмом принялся внедрять уже отработанные в Нормандии новые политические технологии на захваченном острове , и в кратчайшие сроки вывел государство, которое возглавил, на совершенно новый уровень. Это касалось как внутренних институтов, так и вовлечённости в международные процессы.
Как видим, не слишком насилуя факты, а лишь чуть-чуть их подравняв, можно было прочно внедрить в умы следующую официальную версию: при восшествии на престол короля Вильгельма I, кузена и законного наследника Эдуарда Исповедника, случился мятеж, возглавленный Гаральдом Годвинсоном. Мятеж был успешно подавлен, а затем проведены прогрессивные реформы.
Этого, однако, не случилось. Интересно, почему? Возможно, причина в слишком резком смене культурного фона, но я бы не сказала, что она была более резкой, чем в петровской России или в Японии эпохи Мэйдзи. Как мне кажется, важную роль сыграла «Англо-саксонская хроника». Ранняя английская история оставила мало письменных источников, и «Хроника» - один из самых ярких и полных. Всякий, кто всерьёз интересуется вопросом, неизбежно с ней знакомится, погружается в её атмосферу. Потом, вольно или невольно, начинает идентифицировать себя с её авторами и транслировать их позицию. А одним из авторов поздних дополнений к «Хронике»предположительно был кто-то из окружения архиепископа Йоркского, короновавшего Гаральда. Как следствие, фигура Вильгельма Завоевателя в национальной культуре несколько двойственна. То ли он супостат-захватчик, то ли отец-основатель современной британской государственности.