В своей работе автор много и с удовольствием цитирует маркиза де Кюстина, я, в свою очередь, прямо отсылаю читателя к книге упомянутого маркиза «Россия в 1839 году». От объективности эта книга далека, так как автор в ней судит о России лишь по своим впечатлениям от знакомства со светским, придворным обществом; выводы же делает обобщенные. На самом деле, как и чем живет Россия за пределами указанного общества не знал не только маркиз, но и само это общество, интересы и сама жизнь которого были заключены в довольно тесные рамки. Должен напомнить, что творение француза насколько сатирическое, настолько же и познавательное, требует к себе, как и всякое другое творчество, критического отношения.
В своей книге маркиз много распространяется о жандармском режиме, царившем в России в описываемое время. Остановимся и мы на этом моменте.
Известный Бенкендорф таким образом наставлял своих агентов: «Свойственные вам благородные чувства и правила должны приобрести вам уважение всех сословий, и тогда звание ваше, подкрепленное общим доверием, достигнет истинной своей цели и принесет очевидную пользу государству; в вас всякий увидит чиновника, который через мое посредство может довести глас страждущего человечества до престола царского, и беззащитного и безгласного гражданина немедленно поставить под высочайшую защиту государя императора». Так-то вот!
В этой связи вспоминается то место из книги А. Зиновьева «Сталин нашей юности полет», где он пишет, что для улучшения его жилищных условий, то есть для получения однокомнатной квартиры, оказалось достаточно одного телефонного звонка «куда следует» офицера КГБ, «беседовавшего» с самим Зиновьевым на предмет лояльности последнего. В то время как всевозможные ходатайства и письма из самых высоких инстанций оказались бессильны перед инерцией государственной машины.
Таким образом, жандармы и офицеры КГБ оказались ангелами-хранителями «беззащитных» и «безгласных» граждан.
Николай Павлович очень ясно понимал, что «злоупотребления помещичьей властью» являются постоянной причиной всех возможных волнений в общественных низах, отсюда, с одной стороны, его демагогические устремления «к защите крестьянства от произвола господ», с другой – еще более сильное стремление к «наведению порядка».
Следствием этих устремлений явились указы от 19 июня и от 3 июля 1826 года: первым из них предписывалось дворянству христианское и сообразное законам обращение с крепостными крестьянами, а вторым учреждалось Третье отделение собственной его величества канцелярии, то есть жандармерия.
Как изящно выразился в этой связи автор: «Что в конечном счете наклонности демагога и обер-полицеймейстерские обязанности должны были нейтрализовать друг друга и привести к тому топтанию на одном месте, которое носит название «попыток крестьянской реформы при Николае I», – это можно было предвидеть заранее. Но мыслительный аппарат Николая Павловича был не так устроен, чтобы видеть на большое расстояние вперед, и в субъективных его намерениях «вести процесс против рабства», как он однажды красиво выразился в одном частном разговоре, не может быть сомнения».
Ведя свой «процесс против рабства», Николай I всякий раз, делая шаг вперед, немедленно совершал два шага в противоположном направлении: учредив 6 декабря 1826 года комитет и поставив перед ним задачу подготовить предложения по улучшению участи крепостных крестьян, он засекретил деятельность комитета до последней степени, боясь, по-видимому, более всего, как бы не узнали о его намерении те, ради спасения которых комитет и был учрежден. «Ни разу у него не хватило духу открыто высказаться перед обществом насчет своих намерений».
Во внешней политике Николай шел от победы к победе, и, если бы не несчастная Крымская или Восточная война, он бы остался в благодарной памяти потомков, как сильный государь, усмиривший персов, турок, поляков и венгров, а посредством последних, – и Австрию.
В качестве примера укажем на то, что во время войны турецкого султана Махмуда со своим египетским вассалом Мегемет-Али, Россия получила повод для внушительной военной демонстрации, сильно подействовавшей на воображение не одних турок, а и Западной Европы. Черноморский флот пришел в Босфор, и русский вспомогательный корпус высадился в окрестностях Константинополя. Злые языки поговаривали, что русские не прочь были и остаться на этих выгодных позициях.
Русские позднее ушли, но, как говорится, осадочек остался. Благодаря этому осадочку и зародилась мысль в европейских головах, что Россию пора несколько осадить. Особенно в головах английских и французских, что и привело, в конечном счете, к войне.
Необходимо также отметить, что по Ункиар-Искелесскому миру между Россией и Турцией от 26 июня 1833 года, последняя была обязана по требованию России закрывать доступ в Дарданеллы и Босфор (и, стало быть, в Черное море) военным кораблям других держав. Черное море окончательно становилось русско-турецким озером. «А султан становился сторожем на русской службе при единственной калитке из этого озера, причем, если, по требованию России, эта калитка всегда могла захлопнуться снаружи, то, по тому же требованию – этого не было в трактате, но это разумелось само собою, – она могла легко открыться изнутри. Ни французская, ни английская эскадры не могли войти теперь в Черное море без разрешения русского императора, но ничто не мешало кораблям этого последнего появиться на море Средиземном».
В 1836 году русские появились в Афганистане, на самой границе Индии, в 1839 году началось «освоение» Средней Азии. Вследствие этих действий англо-русские отношения накалились до крайних пределов. «С этой поры и до самого Севастополя война носится в воздухе».
«В русской исторической литературе стало общим местом, что Россия была к этой войне не готова, что война свалилась ей как снег на голову».
Это не совсем так. Еще в 1833 году, после упомянутого выше Ункиар-Искелесского мира, император предполагал возможность войны с Англией. В этом же 1833 году была принята новая судостроительная программа, предусматривавшая ежегодную закладку двух линейных кораблей и одного фрегата на петербургских верфях и одного линейного корабля и одного фрегата в Архангельске. Был увеличен калибр корабельных орудий – до 48-фунтовых и число их на вновь строящихся кораблях: вместо 74-пушечных линейных кораблей стали строить от 84-пушечных до 126-пушечных. В маневрах 1836 года участвовали уже военные колесные пароходы (винт тогда еще не был изобретен). Перестраивались или заново строились колоссальные оборонительные сооружения в Кронштадте и Севастополе. Обе крепости с моря были неприступны. То есть меры были приняты серьезные, но изобретение пароходного винта уже к 40-м годам обессмыслило всю флотскую программу 1833 года, а от нападения на Севастополь с моря союзники благоразумно воздержались. Оба других нападения с моря, на Соловках и на Камчатке, были благополучно отбиты.
Выходить на парусниках против винтовых кораблей – значило идти на верную гибель. Вот что сделало бесполезным огромный флот Николая Павловича. «Не хватило не энергии и предусмотрительности – не хватило техники. Но техника данной страны определяется ее экономическим развитием; ключ к катастрофе русской внешней политики первой половины XIX века приходиться искать в экономической области».
Экономика – это буржуазия. Мысль о зависимости от буржуазии, хуже того, от западной буржуазии, без которой невозможна была техническая революция, была невыносима для Николая.
«Европейская буржуазия – а с нею буржуазный строй вообще – могла проникнуть в Россию только через его труп».