Реформы (куда же без них!) Екатерины и ее нелюбимого сына.
Петр III был устранен с исторической сцены по известному уже сценарию – с помощью наших преторианцев, гвардейских солдат, пав жертвою своих же плохих отношений с супругою. Последняя начала как будто по старинушке, став «полковницей» и «матушкой» для своих благоприобретенных великовозрастных и здоровенных «сыновей». Но впоследствии, проявив недюжинный ум и характер, при всех своих женских невинных слабостях, крепко взяла в руки бразды государственного правления. К неприятному удивлению части «сыновей», полагавших, что вернулось благословенное «елисаветинское» времечко.
Да, пожалуй, и верховных господ, желавших воскресить свое влияние через «Императорский совет» Никиты Панина.
Ставка была сделана на «двухпалатный парламент», в котором роль верхней палаты играл сенат, достаточно многочисленный, что облегчало борьбу с возможной стачкой; роль нижней палаты, в качестве противовеса верхней, привычно отводилась дворянской гвардии, памятуя, что сей «орган» всегда готов отстаивать свои социальные интересы; место Верховного тайного совета заняли фавориты.
Итак, при императрице сложилась довольно устойчивая (на первый взгляд) политическая конструкция пирамидальной формы, призванная управлять государством.
Автор подробно останавливается на известном «Наказе» Екатерины II и на деятельности известной же «комиссии» 1767 года. Памятуя, что деятельность эта была пресечена приблизительно на своей середине за дальнейшей бессмысленностью и охлаждением к ней самого венценосного автора «Наказа» под первым, подвернувшимся под руку, предлогом (в качестве такового выступила очередная турецкая война, начавшаяся в 1768 году), оставим в стороне комиссию и перейдем к «реформам Екатерины II».
Вот они:
- разукрупнены «петровские» губернии;
- уездная полиция отдана в подчинение выборному от дворян капитан-исправнику;
- в губерниях созданы дворянские суды;
- учреждены дворянские опеки;
- уездные и губернские предводители дворянства заняли известное место среди администрации;
- «Жалованная грамота дворянству», изданная в 1785 году, гарантировала дворянам личные гражданские права;
- дворянскому собранию пожаловано право подавать жалобы, через депутатов, как сенату, так и императорскому величеству.
В основном «реформы» касаются предоставления дворянам прав и привилегий, которые были заслужены ими во времена «пугачевщины». Дворяне оказались единственным классом или, если они не заслуживают этого названия, социальной группой, безоговорочно поддержавшей власть.
Трехуровневая пирамида госуправления, казавшаяся такой устойчивой, просуществовала всего до 1775 года.
«Возмущение злодея Пугачева» потрясло империю до основания так, что были забыты все мелкие счеты между сюзереном и его вассалами: у ног их открылась пропасть, куда «чернь» готовилась сбросить сразу и императрицу, и все ее дворянство, от мелкопоместных до верховников. «Пугачевщина» нанесла удар, глубоко проникший в самую сердцевину крепостного хозяйства, и это потому, что она сама была продуктом общерусских экономических условий, которые на восточной окраине проявлялись особенно интенсивно, но отнюдь не были ее местной особенностью.
Восстание крестьян в 1773 - 1775 годах было первым ответом на интенсификацию барщины, и новый Петр III (Пугачев) нигде не имел более верных сторонников, как среди уральских горнорабочих, представителей той отрасли крепостного труда, где интенсификация была доведена до последних пределов».
Страх перед новой «пугачевщиной» не выпускал правящий класс из своих тисков вплоть до реформ 60-х годов следующего столетия. Да и самые-то реформы в значительной мере явились следствием осознания руководством империи необходимости принятия профилактических мер во избежание повторения крестьянской войны.
Как мы знаем, не помогло. Вернее, помогло, но лишь на время.
Ошибка Пугачева, по мнению автора, состояла в том, что после победы над Каром Пугачев вернулся к осаде Оренбурга, вместо того, чтобы двигаться вслед за отступающими правительственными войсками – на Казань и на Москву, и, тем самым, дал время правительству оправиться и собрать силы. «Это была не столько стратегическая ошибка, как думают военные историки, сколько именно политическая. …Элементарный политический расчет показывал – попытаться прорваться в Поволжье и поднять сплошное крестьянское восстание в восточных губерниях».
Позднее Пугачев так и поступил, когда отступая, на бегу, разорил Казань, но это было уже вынужденное решение: он уже не шел вперед, а бежал назад; за Казанью его действительно ждала Москва, но не с хлебом и солью, а с топором и плахою.
С внешнеполитической точки зрения царствование Екатерины II было исключительно удачным: были дважды побиты турки, приобретены Новороссия, Крым, да, кажется, и что-то еще, построен Черноморский флот. Но автор об этих подвигах умалчивает, умолчим и мы.
Павел Петрович тоже был реформатор, правда, на свой, особенный манер. Просидев не по своей воле до 40 с лишком лет за материнской спиной, в отдалении от реальных дел и реальной власти, он, можно сказать, несколько перегорел. И когда он взял бразды правления в свои руки, выяснилось, что не перегоревшим качеством из всех, возможно, когда-то у него бывших, осталась в наличии одна лишь страсть к регламентации всего и вся.
«Предписать всем все, что должны они делать» – основная идея Павла, гвоздем сидевшая в его мозгу, идея, которую он добросовестнейшим образом пытался осуществить, как только власть попала ему в руки. Дворянству и жителям столиц строжайше предписывалось, что носить, как причесывать голову, как говорить, как ходить по улицам, как красить свои жилища… Круглые шляпы, фраки, жилеты и сапоги с отворотами были под запретом. Регламентация коснулась даже шейных платков.
При этом был не чужд социальной демагогии. В одной из комнат первого этажа дворца было устроено особое окно, в которое всякий имел право опустить прошение на имя императора, и Павел хранил у себя ключ от этой комнаты. Каждое утро, в седьмом часу, император отправлялся туда, собирал прошения, собственноручно их помечал, рассматривал, накладывал резолюцию; после чего и прошение и резолюция публиковались в газетах для объявления просителю. Комедия эта продолжалась до тех пор, пока Павел не увидел однажды, развернув очередное прошение, карикатуру на самого себя: окно было немедленно закрыто.
Были осуществлены и некоторые иные меры, направленные на облегчение народной, главным образом, крестьянской, участи: барщина императорским указом была ограничена тремя днями в неделю, был отменен очередной рекрутский набор, прощались недоимки, горнозаводские крестьяне на Урале были частично отписаны от заводов и превращены снова в государственные, раскольникам было разрешено богослужение по старым книгам.
Блага коснулись и рядового провинциального дворянства: был учрежден дворянский банк, выдававший ссуды под залог имений.
Но эти блага распространялись, главным образом, на те слои населения, которые не могли быть надежной опорой в борьбе с дворцовыми интриганами просто по причине огромности дистанции, отделяющей эти слои от дворца.
А вот с дворцовыми интриганами из собственного окружения у Павла Петровича отношения, в силу его характера и особенностей поведения, совершенно не сложились. Это окружение постоянно находилось в стрессовой ситуации из-за угрозы увольнения (за пять лет правления Павла было уволено от службы более 300 генералов и 2 тысячи штаб- и обер-офицеров) или чего-нибудь похуже. Никто из приближенных не мог быть уверен в личной безопасности. Бесконечно так продолжаться не могло.
Помогла, как водится в таких случаях, и заграница: «английская дипломатия сделала для низвержения Павла все, что могла. Английский посланник в Петербурге Уитворт был деятельным членом и финансистом заговора».
В отношении наследника, будущего императора Александра I, автор однозначно стоит на той точке зрения, что он, если и не руководил заговором (этого от него и не требовалось), то, безусловно, был в курсе всех мероприятий заговорщиков. Это справедливо и в отношении второго сына, Константина Павловича. Ход заговора и его трагический финал освещен автором достаточно подробно; подробности – в книге.
