Петр Алексеевич под пером автора предстает перед нами прямо в образе порочного и порывистого идиота, правда, весьма при этом энергичного и деятельного. Возможно, косвенным свидетельством в пользу такой трактовки является известный факт признания Л.Н. Толстым, после изучения соответствующих исторических материалов, невозможности создания романа, посвященного эпохе преобразований и самому Преобразователю. Но мы вправе предположить, что у Льва Николаевича руки опустились не только от осознания крайней противоречивости своего будущего главного героя, но и от осознания грандиозности и неподъёмности собственного замысла. Тут, кстати говоря, на выручку ему пришел однофамилец, который, впрочем, свой замысел до конца не довел. В его произведении «Петр I» Преобразователь выведен не только выдающимся историческим деятелем, но и в целом положительным героем и человеком, лишенным как сословных, так и иных предрассудков.
В любом случае не вызывает сомнений тот факт, что в предлагаемом вашему вниманию произведении деятельность Петра I дана очень однобоко. О хозяйственном разорении России и об иных бедствиях, постигших ее в результате преобразований, нам известно и из других источников; но где же объективное освещение достижений? Или автор стоит на той точке зрения, что их и вовсе не было? Похоже, что так.
Вернемся к реформам. Реформы, по мнению автора, начались еще до рождения Преобразователя, но именно он придал им ту яркую и драматическую форму, в которой они остаются в массовом сознании даже по нынешнее время.
Первопричиной реформ, как ясно указывает автор, явился европейский торговый капитализм, который пришел в Россию для того, чтобы продать свой готовый товар и на вырученные деньги приобрести русское сырье для его дальнейшей обработки и продажи опять в Россию, как то: лес, полотно, кожи, ворвань, пенька, меха и др. Как говаривал один литературный герой: «Паниковский вас продаст, купит и снова продаст, но только дороже».
«Мы уже тогда были для Западной Европы той колонией, характер которой во многом сохранили доселе». Написано приблизительно сто лет тому назад о временах и вовсе трехсотлетней давности, а как звучит! Триста лет боремся за «технологический суверенитет», а воз и ныне там.
Торговый капитализм XVII века, шедший в Россию через остзейские порты, имел огромное влияние и на внешнюю и на внутреннюю политику московского правительства. Не случайно Петр начал великую Северную войну походом на Нарву, воскрешая тем самым операционную линию Грозного. А когда он осаждал Ригу, то «являлся, в сущности, освободителем плененного шведским засильем остзейского торгового капитала. Рига должна была стать русским портом, так как русская торговля уже выросла из Архангельска; с другой стороны, Риге нужно было освободиться от шведских пут, так как иначе ее убил бы Кенигсберг, который год от году отбивал у Риги ее клиентов, пользуясь тем, что кенигсбергские пошлины были в несколько раз ниже шведских». То есть пруссаки были поумнее шведов.
Идти в устье Невы и строить с невероятными усилиями Петербург пришлось в силу того только, что не удалось завладеть Нарвой. Хотя, с коммерческой точки зрения, Петербург долго не мог конкурировать естественным путем не только с Ригой, но даже и с далеким Архангельском. «Пришлось для обоих портов создать целый ряд ограничений: запретить ввозить в Ригу и Архангельск товары, торговлю которыми должен был монополизировать Петербург». При этом русское правительство всячески старалось облегчить Риге конкуренцию с Кенигсбергом.
Отсюда видим, что знаменитая «редукция», то есть отобрание Швецией у лифляндского дворянства захваченных им в прошлые годы коронных земель, в числе причин, обусловивших войну, занимает далеко не первое место.
«Война повлияла и на внутренне развитие страны: для ведения военных действий нужна была крупная промышленность, и для нее существовали уже необходимые условия – были капиталы, хотя, отчасти, и иностранные, был внутренний рынок, были свободные рабочие руки. И, однако же, крах петровской крупной промышленности – несомненный факт. Основанные при Петре мануфактуры лопнули одна за другой, и едва десятая часть их довлачила свое существование до второй половины XVIIIвека. Самодержавие Петра и здесь, как в других областях, создать ничего не сумело, но разрушило многое».
Беда Петра была в том, что он руководил капиталом исключительно административными методами и выполнял эту работу не только со свойственными ему энергией и натиском, но с наивной верой в силу царского указа, который все может превозмочь, надо только навалиться посильней и про контроль не забывать. В серьезности и основательности подобных мер Петр был глубоко убежден и объяснял неудачу их тем, что «не крепко смотрят и не исполняют указы». В дубину, как инструмент экономического развития, он веровал твердо.
Для обеспечения новых мануфактур рабочими руками, владельцы оных мануфактур, как из старых гостей-купцов, так и из новых «птенцов петровых», ничтоже сумняшися, били по-старинушке батюшке-царю челом, чтоб приписал к фабричке деревеньку, другую. К подобным челобитьям государь относился вполне снисходительно, но, очевидно, что фабрика, содержащаяся трудом крепостных крестьян, во всяком случае, не была уже капиталистическим производством.
Пожалуй, одной из действительно экономических мер, а потому и эффективной, был таможенный протекционизм. Защищая русский рынок, Петр не стеснялся накладывать самые жесткие пошлины на ввозимые товары.
В момент своего наивысшего подъема торговая буржуазия, пользуясь тем, что государство испытывало нужду в капиталах и в капиталистах и, имея возможность предложить государству, то есть государю, и то и другое, оттеснила на задний план «петровских сатрапов», и они не решились даже серьезно ей сопротивляться. Но уже очень скоро, еще при жизни Петра, его любимцы, превратившись правдами и неправдами в новую феодальную знать, и до конца использовав своего буржуазного союзника, заставили его вернуться в прежнее политическое ничтожество. А после смерти Петра в высших кругах российской власти о русских капиталистах долгое время никто и не вспоминал. Самое забавное то, что «верховные господа», попрощавшись со своими капиталистическими союзниками, уже при Анне Иоанновне были решительно отодвинуты на задний план дворянством, «и дворяне снова укрепились в седле, на этот раз уже почти на два столетия».
Далее автор уделяет внимание административной реформе Петра, учреждению сената с последующим немедленным реформированием его, учреждению коллегий, учреждению губерний, налоговой реформе, знаменитому фискальству и знаменитой Табели о рангах, но практически ничего не говорит о реформе армии и флота, ограничившись замечанием, что флот, построенный для скорости из сырого дерева, сгнил в пресных водах Кронштадтской гавани, а армейские офицеры и рекруты никуда не годятся.
Странно, по меньшей мере. Ведь благодаря реформам армии и флота удалось победить в Северной войне, и именно в военной сфере отставание допетровской России от Европы было и наиболее заметно, и наиболее трагично. И если оценивать эффективность реформ по результату (а как иначе?), то именно эти реформы оказались наиболее удачными.
Любопытный читатель найдет у г-на Покровского и несколько едких замечаний касательно нравов, царивших при императорском дворе, насколько простодушных, настолько же и развращенных. Едкость некоторых из них такова, что я даже не решаюсь их привести в своих заметках, во-первых, из скромности, во-вторых, из опасения прослыть клеветником и ненавистником по отношению к нашему национальному гению и великому человеку.
Резюмируя итоги петровских реформ, можно сказать, что в результате их «двор» изменился сильно, как внешне, так и внутренне; «город» изменился только внешне; «посад» и «деревня» не изменились вовсе, сохранив свой внутренний мир и быт в неприкосновенности еще на полтора столетия, очевидцем чего стал драматург Островский, а, благодаря ему, и мы с вами.
