Проснувшись утром чуть позже родителей, вышла она в кухню. Умывшись, прислонилась спиной к печи, растирая поясницу, и поглядывала на мать, хлопотавшую возле печи. В сенях раздался деликатный постук. Дверь, отороченная перевитым жгутом соломы, нехотя распахнулась перед чужим человеком. Свои не постукивают. В дом вошла высокая сухощавая женщина, пальтецо которой и манера повязывания платка безошибочно выдавали не местную.
– Простите, мамаша, а Нагаевы здесь живут? – начала она, обращаясь к бабке Матрёне, но потом увидела выходящую из-за занавески Пашу.
Вы читаете окончание. Начало здесь
– Прасковья? Вы? Вы-то мне и нужны, – робко начала она, расстегнув пару пуговиц пальто, шагнула навстречу.
Паша оглянулась на мать, на Анютку, выглядывающую с печи, в глазах у которых тоже был вопрос: кто же такая ранняя гостья?
Елисей, собравшийся выйти к скоту, поздоровался с нею и заторопился по своим делам, бросив на ходу Матрёне:
– Приглашайте человека к столу. Замёрзла, видать. Потом спытаете, по каким делам.
Увлекая Пашу за занавеску, утренняя гостья, взяв ее за плечи, посмотрела в глаза, и вдруг, упав обессилено на пол, к коленям, стала громким шепотом просить, пытаясь заглянуть прямо в глаза Паше, через мешающий огромный живот:
– Паша... Христа ради, отдайте мне ребенка. Вы молодая. Вы родите себе ещё!
Паша оторопела, не поняв даже сначала, а чём речь.
– Я не понимаю, о чем вы? Как это – отдать ребенка? Какого? Моего?
Заглянувшая за занавеску Матрена, взглянув глаза Пашки, вспомнила их вчерашнее выражение за столом, и тихонечко стала вытягивать незваную гостью подальше от неё.
– Погодите, – взмолилась гостья.
– Погодите, говорю вам! – От её робости и скованности не осталось и следа. Не дожидаясь приглашения, она расстегнула пальто, основательно уселась возле бабки Матрены и торопливо стала говорить уже ей:
– Отдайте мне этого ребёночка. Мы шесть лет прожили с ним до войны. А ребятишек не было. А тут письмо от него, что встретил землячку, Пашу. Винился он передо мной. Ждёт, мол, Паша от него ребенка. Чтобы, мол, я его не ждала, а судьбу свою устраивала. – Ковыряясь ещё замерзшими с дороги пальцами в сумке, достала злосчастное письмо – помятый треугольничек, протянула его Паше.
Паша отпрянула назад.
– У нас с ним все по-честному было, с детдома еще, – зачастила женщина. – Ни у него, ни у меня никого, кроме него, никогошеньки нет. У вас, – снова обернулась она к Матрёне, – понимаете, и муж, и Паша ваша, и девочка вон какая-то. И родит вам она ещё, замуж выйдет, а у меня никого не будет, – горячечно твердила она старухе, моляще глядя в глаза, не отпуская край передника.
– Отдайте! Отдайте мне ребенка! – уже кричала она. – У меня никого! Никого нет!
Паша молча пятилась и пятилась назад, пока не уперлась ногами в сундук у стены. Глаза наполнялись слезами и, казалось, пришедшая женщина плавала в каких-то туманных озерках. Анютка порывисто обняла Пашу и прижалась всем тельцем.
Вошедший с улицы Елисей, поняв по сбившемуся платку Матрёны и заплаканной Пашке, что дело неладно, шагнул к Матрёне.
– Погоди, девка, никавокать-то. Вернётся с фронту, да и простишь его. Пашку мы, конечно, никому не отдадим, а уж дитё тово чудней! Как ты такое удумать-то смогла? – очнулась, как от дурного сна, Матрена.
– Ни боже мой! – и перекрестилась для верности. – Ишь чо удумала! У меня два сына на фронте сгинули. А ты! Иди отсюдова! Ишь, вырядилась! – зашлась в крике Матрена, стала пинать ногами чемоданишко приезжей.
А потом, сев на табуретку посреди избы, заплакала:
– Я двух сынов там оставила, Господь нам ребёнка даст... А ты придумала – отдай его тебе. Иди луччи от греха подальше. Вернётся твой...
Гостья, глянув на обитателей избы непонимающе, закричала вдруг, перекрикивая Матрёну:
– Да умер он! Не вернется! Умер в госпитале от ран… Разве бы я осмелилась к вам идти? Вы поймите, я хочу, чтобы у меня хоть бы кровиночка его осталась, – не сдержавшись, разрыдалась.
– Чтооо? Что ты сказала? – Пашка медленно, как будто сквозь тину болотную, брела шла к приезжей, пытаясь прочесть по губам, что она говорит. Она перестала вдруг слышать, воспринимать её речь, а потом и вовсе стала отталкивать гостью руками, как будто этим можно было оттолкнуть и известие, что привезла гостья.
Скривилась от неожиданного надсадного воя летящей авиабомбы, и вдруг каким-то краешком сознания ощутила, что никакая это не бомба, а завыла она сама. Подхватив в беремя заболевший вдруг резко живот, охнув от резанувшей боли внизу, упала за занавеской на кровать и завыла тяжело, по-животному.
Матрена, оттолкнув гостью к лавке, бросилась, крестясь, за занавеску, где рыдание снова переходило в крик боли.
– Иди, милая, иди, откуда пришла! В улице в доме с белыми ставнями тётку Анну крикни, мол, рожает девка-то, – подтолкнула её к двери.
Приезжая, рванув пальто так, что затрещали и посыпались на пол пуговицы, бросилась к умывальнику, и, торопливо намывая руки, крикнула Матрене:
– Не нужно никого! Я же врач! Готовьте воды, воды побольше, и во что завернуть. Белье какое-нибудь. Только чистое!
Анютка встревоженно занырнула на печку и зажимала уши каждый раз, когда возобновлялся Пашин крик. Метались по дому Матрена и Елисей – с водой, с тазом, с узелками. Плакала Анютка, когда крики Паши становились, казалось, нестерпимыми.
– Слушай меня! Тужься! Тужься, говорю, – властно командовала докторша. Матрёна только успевала исполнять команды приезжей: крутилась по дому с водой, с тазиком, с холстинами.
Утешал Анютку дед Елисей, вызволив с печки под своё крыло, обнимал и тихонько шептал на ухо:
– Потерпи Нюта, не боись. Дело-то житейское. Посидим рядышком. Там без нас управятся.
– Деда, а война скоро кончится?
– Скоро, милая! Скоро! Покатился немец к дому. Теперь ему обратно уж силушки не будет к нам лезть! Ох ты, Господи! Помоги разрешиться от бремени, – крестился он попутно, отворачиваясь к иконам...
А вдруг Пашин крик стал стихать, будто обессилела она совсем. Елисей встревожено закрутил шеей. Не нравилась ему эта тишина, прерываемся тонким стоном. И вдруг стон перерезало детским криком, сначала слабеньким, а потом все более уверенным.
– Дед, у тебя слезы-то в бороду катются, – засмеялась счастливая Анютка, размазывая теплыми ладошками сначала свои, потом дедовы слезы. Из-за занавески вынырнула Матрена, наскоро сполоснув руки под рукомойником, подбежала к Елисею:
– Ой... Слава те, Господи..., внук у нас, Лисеюшка, внук, – обняла дедову голову и расплакалась. – Дай стул-то, присяду. Ноги трясутся. Господи, как будто сама родила. Ой, намучилась Пашенька. Сидите тут! Пошла я к ей.
А потом в кухню вышла и приезжая и тоже к рукомойнику:
– Внук у вас, Елисей Иваныч! Рыженький, в деда, а глаза синие. Папкины, – оглянувшись на занавеску, потянула Елисея за собой в угол кухни.
– Может, поговорите со своими? Отдайте мне ребеноч...
– Тише ты! Тише! Куда отдать-то! Нехристи мы што-ли, своего ребенка отдать? Оставайся тут! Дом у нас фершалицын пустует... Фершала второй год нету. А ты нам позарез нужна. Верка вон с Ганькой сухарят. Верка-то с её телом и тройню принесет! А тут у тебя уже и крестник есть, – убеждал он докторшу, приобняв её, как дочку, вертя перед носом крючковатым черным от дратвы пальцем. – Оставайся! Родней родной нам всем будешь!
– Ой, не знаю я, – колебалась она, беспокойно оглядываясь на звуки за занавеской.
– Что знать-то! Сама ж говоришь, нету никого у тебя. А тут крестник расти будет! Зовут-то тебя как? От, голова баранья, даже и не спросил! Клавдия!? – обрадовался Елисей.
– Оставайся, голубиная ты душа. Сам бог, видать, тебя сёдни к нам прислал, Клава! Погоди! Анютка! У тебя куклу-то как зовут?
– Федо́ра, деда, – Анютка прижала к себе неразлучную свою тряпичную подружку.
– Во как. Значить, у нас Матвейка родился! Вот так вот! Федора да Матвейка у нас сызнова будут! Рыженький, солнцем поцелованный тоже... Можно глянуть-то? – и, не дождавшись согласного кивка, аккуратно ступил в сторону занавески, сообщив на ходу сыновьям на стене новость:
– Парень у нас! Матвейка! От так от! Дядьками вы стали...
Tags: Проза Project: Moloko Author: Чубенко Елена
Начало рассказа здесь
Рецензия на книгу этого автора здесь
Ещё рассказы этого автора здесь и здесь и здесь и здесь
Уважаемые читатели, на этом видео вы можете посмотреть спектакль, поставленный по этому рассказу. В роли Паши - автор, Елена Чубенко.