В дни Смуты посадская буржуазия и служилый люд выступили естественными союзниками. Этому союзу и памятник поставлен рядом с Покровским собором.
«Ратные люди предлагали свои руки, посадские их покупали на собранные деньги: нельзя лучше перевести «патриотическое одушевление» на язык материалистической истории, чем это сделали простые и наивные русские люди начала XVII века».
Но буря миновала, прошла пора необходимого для победы союза, и коренное противоречие этих двух элементов относительно государевой казны, служаки-помещика как получателя, посадского гостя как плательщика, должно было чувствоваться все сильнее и сильнее.
На знаменитом соборе 1642 года, где решался вопрос, принимать ли Азов, захваченный донскими казаками, под московскую руку, что было чревато прямым военным столкновением с Блистательной Портой, или воздержаться, торговые люди предложили возложить военные тяготы на служилое сословие, на помещиков, благо за ними «твое государево жалованье, вотчины многие и поместья есть; а мы холопы твои, гостишки и гостиныя, и суконныя сотни торговые людишки городовые и питаемся на городех от своих промыслишков, а поместий и вотчин за нами нет никаких, а службы твои государевы служим на Москве и в иных городах… и от того оскудели и обнищали до конца». А так, дескать, мы из твоей воли не выходим, как повелишь, батюшка, так и исделаем.
Служилый люд, дворяне и дети боярские, напротив, полагали совершенно естественным, чтобы именно торговые люди взяли на себя финансовое бремя возможной войны: «А с твоих государевых гостей и со всяких торговых людей, которые торгуют большими торгами, и со всяких черных своих государевых людей, вели, государь, с их торгов и промыслов взять денег в свою государеву казну, ратным людям на жалованье, сколько тебе, государю, Бог известит, …и тут объявится той казны пред тобою государем много». А так, конечно, мы постоим за Бога, Царя и Отечество.
Необходимо отметить, что московское правительство было, конечно, правительством дворянским, помещичьим и свято блюло интересы своего класса. Площадь дворянского землевладения после Смуты выросло многократно, а купеческие капиталы увеличились гораздо менее. «Всякий рубль, шевелившийся в кармане городского буржуа или посадского ремесленника, был на счету у правительства, и оно пользовалось всяким удобным и не очень удобным случаем, чтобы подойти к этому рублю поближе».
Под знаком этого противоречия и борьбы между вчерашними союзниками прошел почти весь век, и только перед огромными задачами, поставленными перед русским обществом, или, лучше сказать, пред всем русским народом, Петром I, пришлось объединиться и забыть на время о противоречиях, так как калибр этих задач ничуть не меньше был калибра задачи, решенной в начале века, называемой «преодоление смуты», и потребовавшей для своего решения напряжения всех народных сил.
Главным событием XVIIвека в нашей истории было, конечно, присоединение Украины. Помимо «Смуты», разумеется.
На нем мы остановимся несколько подробнее. Должен уведомить читателей, что и здесь автор, рассматривая предшествующий присоединению процесс, само присоединение, и последующий процесс, не сходит со своих материалистических, экономических и социальных позиций, оставляя «за кадром» личные деяния участников. Такая последовательность вызывает как уважение, так и интерес, именно потому, что о подвигах героев мы и так уже наслышаны, а вот какова была реальная подкладка тех событий, пусть с точки зрения автора, хотелось бы узнать поподробнее.
К 20-м годам XVII века Московская Русь была отброшена на Восток, приблизительно в те пределы, в которых она обреталась приблизительно за сто пятьдесят лет до того. Все выходы в Балтийское море были наглухо для нее заперты; чужим стало то, что было своим для Великого Новгорода целые столетия. Сухопутная западная граница с Литвой подошла почти к границам нынешней Московской области; Вязьма, как и в те былинные времена, когда Московское княжество было зажато между Литвой с запада и Ордой с востока, стала городом пограничным; Днепр на всем протяжении стал нерусской рекой.
Помимо естественного желания вернуть себе свое, особенно жаль было Смоленска, на поверхность всплывали и другие, не столь заметные, мотивы: началась открытая борьба с Речью Посполитой за право колонизировать пограничный край, частично искони пустой, частично опустошенный Смутой, «левобережную Украину», нынешние Черниговскую и Полтавскую губернии.
«Борьба с Польшей в XVII веке стала борьбой за Украину. Национальная по форме, национально-религиозная по своей идеологии в сознании самих боровшихся, борьба эта была, в сущности, социальной. Боролись два типа колонизации – воплощенные в двух общественных группах: казачестве, с одной стороны, крупном землевладении – с другой. Так как первое рекрутировалось преимущественно из людей русского языка и православной веры, а представителями второго были люди польского языка и польской культуры – католичество же в Польше этой эпохи стало чем-то вроде сословной религии всех людей «порядочного общества» и «хорошего» происхождения, – то национально-религиозная оболочка происходившей здесь классовой войны была довольно естественна». Что не отменяло именно социальной сути борьбы.
Казак ненавидел польского пана, потому что ему, мелкому землевладельцу-хуторянину, не было больше места среди росших со сказочной быстротой и отовсюду надвигавшихся на казацкую землю панских фольварков. А московский помещик потому оказывался союзником этого казака, что он и сам в этих местах был таким же мелким землевладельцем-хуторянином, как и казак, значит, и таким же, как он, социальным врагом панских латифундий.
Основные тенденции этого движения были сходны с тенденциями русского народного движения, победившего Смуту: если в первом случае союзником русского помещика средней руки был казак-хуторянин, то во втором, (по хронологии, конечно же, в первом) его союзником был посадский человек. Именно эта тенденция и привела Украину в 1654 году «под высокую руку» той самой династии, что сидела на московском престоле с 1613 года.
Романтическое представление о казаках, как о союзе вольных людей, не стерпевших крепостного ига и ушедших в вольные степи строить новый мир без господ и крепостных, – это представление очень живуче и по сей день. Отчасти соответствует ему лишь Запорожская Сечь, численность которой, однако, и в лучшие годы не превышала нескольких тысяч человек, а образ правления которой был самый аристократический. Как следует из рассказа Эриха Лясоты, посла германского императора, посетившего Сечь в конце XVI века, запорожское вече, то бишь, парламент, состояло из двух палат: совет старшин и совет прочих обитателей сечи, причем первые прямо называли вторых «чернью». Влияние старшинского совета, как водится, было велико, причем настолько, что «нижняя палата» под этим влиянием могла поменять свое решение на противоположное в очень сжатые сроки. Моральный вес совета старшин подкреплялся материальным фактором – именно старшины были «владельцами челнов», то есть знаменитых казацких чаек, на которых казачество оправлялось кормиться к анатолийским или крымским берегам.
Изучая факты, напрасно вы будете искать ту пролетарскую и демократическую дружину, о которой читали и слышали. «Под именем «казаков» вы везде встречаете мелких землевладельцев, очень напоминающих тогдашнего окраинного помещика и целыми рядами незаметных переходов, связанных с земледельческим классом вообще».
Казацкая буржуазия, в лице Богдана Хмельницкого, и подняла знамя борьбы против польского феодализма. Как и всякая другая буржуазия, она не могла обойтись без «пехоты», чернорабочих, без массы безземельного крестьянства – и благодаря этому была в своих лозунгах демократичнее своей социальной сущности. Но когда боевой момент прошел, экономические отношения взяли свое: казачество разместилось наверху, крестьянство осталось внизу. Все встало на «свои» места.