Штрафник
В воинский эшелон он попал после трибунала. Врачи-эксперты установили, что очки у него фальшивые, а это равносильно дезертирству. Очки он носил всегда, для солидности, чтобы походить на начальника. И настолько к ним привык, что и в военкомат по повестке явился в очках. А зрение у него было отменное. Говорил он по-русски плохо. Даже с переводчиком в трибунале ничего не поняли, имел умысел этот толстый, уклониться от отправки на фронт или дурью маялся с очками. По состоянию здоровья был годен к строевой. Его посадили на гарнизонную гауптвахту, где он сидел почти месяц, ожидая своей участи. Сидел в камере и играл грустные мелодии на своей флейте. А что было с ним делать? В тюрьму посадить? Но, если он дезертировать хотел, так цели своей добился бы. Тюрьма не фронт. Отправить просто на фронт? Но дело о дезертирстве уже заведено. Надо было бы его в дисциплинарный батальон, однако еще в августе все дисциплинарные части были ликвидированы и отправлены на передовую. От трибунала же требовали выявлять и судить дезертиров. И трибунал принял, как сказал на очередном заседании военюрист второго ранга Якубов, «соломоново решение» - осудить «очкастого» и отправить на фронт с очередным пополнением, но с документами, что он осужден. Пусть там, на фронте с ним разбираются. Там и особисты и трибунальские – это их дело.
По военному времени дали ему десять лет. Но таких как он, не набралось ни взвода, ни даже отделения. И потому назначили ему конвоира из сформированного только что полка пополнения, поместили в теплушку вместе с другими бойцами. Конвоир, пожилой и молчаливый, держался с ним, как с товарищем, вообще стеснялся своей роли. Вначале в теплушке лишь догадывались, что вот этот жирный, мордастый, с флейтой, едет вроде бы под конвоем. На одной из остановок, конвоир заблудился на станции, отстал от эшелона и так и не нагнал его. И постепенно забылось, что в теплушке осужденный, «штрафник», одним словом. Слово это было новое. Говорили, что у немцев есть штрафные части, которых бросают в самое пекло.
Оно-то, может, и забылось, но как-то ночью один солдат спросил у него:
-Документ при тебе есть какой?
-Нет документ. Документ - у того…у конвой…
-Ну и помалкивай в тряпочку. Благодари своего аллаха. Спросят, скажешь – посеял.
-А вы …никому не скажет? Вон сколько вас… по имени не знаю…
-Дура! Ох, и темная…Протри глаза – то!
Его звали Дусмат. Родом он был из какого-то, аллахом забытого, кишлака, о котором никто из бойцов и не слышал.
Но о Дусмате знали и в соседних вагонах, потому что всю дорогу он играл на флейте – то русские песни, не теперешние, стародавние, то свои, народные, тоже чувствительные. Хорошо играл. Флейта его пела печально и пронзительно. Поскольку продаттестат остался у конвоира, его кормили в складчину, из ротного котла угощали, кто чем мог, и водкой, и домашними пирогами, пока они были. А в конце пути он незаметно попал в общую строевую записку.
Все же он сильно похудел – от холода. Непрестанно он зяб, ежился, трясся, отчего и спал плохо, и был желто-синий, как ощипанная курица.