Ночь всегда меняет отношение к городу, особенно в занюханной провинции. Ковыляя по сугробам, я сжимаю в кармане брелок-кастет. Дурацкое оружие скорее успокаивает, чем помогает. Ну, и то хлеб.
Я еле переставляю ноги: давит моральная усталость. От выученного смеха болит за ушами. И почему все так любят развлекать консультантов своим больным стендапом? После двадцатого: «Мне такой ноут, чтобы хорошо тянул порно, ха-ха» хочется купить монтировку и ка-а-ак… Останавливает одно: уволят.
Вдалеке слышится вой. Так мог бы выть я после рабочего дня в салоне электроники. Но молчу.
Обычная улица, не гаражи, не пустырь, не посадка. Видно тёмный супермаркет. Собаки тоже обычные: пегие, чёрные, рыжие, всклокоченные, тощие дворняги, некоторые с бирками. Стая. Смотрит недобро, приближается, рычит. Чёрт возьми, лучше б гопники!
— А ну, прочь! Давай, пошли! — замахиваюсь я, но голос дрожит.
Вожак скалит зубы; холка вздыблена. Ворча, псы надвигаются на меня с голодным блеском в глазах. Крепче стискиваю лямку рюкзака, надеясь зарядить первому в морду.
— Сказал: валите на… — пытаюсь во второй раз.
Снежинки вздрагивают в воздухе, на секунду прерывая полёт.
Рычание умолкает. Тишина ночной улицы становится абсолютной. Расширив чёрные глазищи, псы смотрят то ли на меня, то ли на что-то позади и дрожат. Чувствую за спиной движение, словно кто-то подходит вплотную.
Скуля, стая бежит прочь, и снег летит из-под лап, как от взрыва земля.
Кусаю губы. Таки гопники? Нет, что они псу. Местный Чикатило? Старуха-призрак с клыкастой пастью? Судорожно глотаю. Пальцы дёргаются назло острому желанию не двигаться, дыхание режет грудь. «Оно» ещё там. Воздух над плечом колеблется, и я круто оборачиваюсь.
— Зарежу, тварь, не подходи!
Ночь. Грязный снег, пивные банки, тусклый фонарный свет. За спиной никого. Я один.
***
Ира пьёт сидр, запрокидывая голову, и шея вытягивается так, что сводит меня с ума. Едва не ёрзаю на диване, представляя, как накинусь, сорву одежду. Держусь: надо ждать. Если я с ней сперва не побазарю, весь мозг съест.
— Смотрела сегодня «Сволочей», — говорит моя девушка, взбивая рукой кудряшки. — Ужас, и как дети живут без родных, не представляю. Ты, кстати, никогда не рассказывал.
Вздохнув, убираю руку с её плеча. Класс, лучшая прелюдия.
— Что рассказывать? Выжил, как видишь. Приют не концлагерь.
Ира участливо гладит меня по ладони. Меня бесит её любопытствующая жалость.
— Так как умерла твоя мать? Что случилось?
— Не знаю, — бросаю нехотя. — Никто не рассказывал. Сначала я спрашивал, потом забил болт. Что толку? Спасать-то поздно.
— А как же истина? Знание правды? — тихо ножом по венам. — На твоём месте, я бы хотела всё выяснить.
Ну-ну. Побывай, Ира, в моей шкуре, ещё посмотрим, чего захочешь.
Я встаю и отхожу к окну. В комнате курить не люблю, хоть и тянет. Обычно иду на балкон.
— Хватит, Ир. Давай о чём-нибудь весёлом.
Сзади звучит шумный вздох. В тёмном стекле движение: девушка вскакивает.
— Так и скажи, что не хочешь со мной личным делиться! — в голосе как по команде слёзы. — Может, мне вообще уйти?
Я устало прислоняюсь лбом к стеклу. Сзади хлопает дверь. Прикрываю глаза, поддаваясь встревоженным воспоминаниям.
«Чё, Сопливчик, хочешь снег поесть? Мы устроим!»
«Не трогай его, ну нахрен».
«Не-е-ет, меня его рожа давно бесит!»
Снова вижу лицо Валька с глумливой улыбкой: то показывается, то исчезает за сугробом. Отплёвываюсь, ещё только догадываясь о скорой простуде.
Валёк погиб в своей постели — «задохнулся во сне». Он стал одним из длинной цепочки жертв приюта, который спустя пять лет в спешке расформировали.
Выжил. Да.
***
В очередной раз открываю диалог, чтобы попялиться на непрочитанное сообщение. Усмехаюсь сквозь зубы. И наш педант не идеал? Жаль, себе начальство штраф не влепит.
— Ждёшь Дракулу? – заглядывает через плечо коллега. — Давно нотаций не выслушивал?
— Наоборот как раз, — смеюсь горько. — Я вчера в такую задницу попал, приятель…
— Не похвалил новый галстучек?
Отмахиваюсь уже зло — не до веселья. Опять лезу в мессенджер. Да ответь ты, гад!
— Телик свистнули в мою смену, — бросаю с проскочившей злостью. — И консультировал я. Угадай, с кого двадцатку спишут?
— Ну ты влип…
— И я о том же.
Заходит девчуля как из ленты видосов: эльфийские ушки, юбка длины «хентай», ошейник. Иду навстречу, надеясь отвлечься, но девчуля «походит-посмотрит». Вздохнув, возвращаюсь на место.
— Увольняться надо, — сетует коллега, теребя бандану на запястье. — Я заработать хочу, а не Дракулу спонсировать.
— Думаешь, в других местах лучше? — поддеваю я. Взгляд скользит по технике стоимость в пять зарплат. — Чёрт, как же бабки нужны…
Девчуля упархивает. Входят два полицая, и, пожав плечами, я шагаю вперёд.
— Здравствуйте! Чем могу помочь? — с улыбкой по кодексу.
Тот, что помоложе, хмуро смотрит в ответ.
— Кто вчера работал в магазине?
Подходит коллега. Удивлённо переглядываемся, читая в глазах друг друга вопрос: неужели Дракула всё же накатал на вора заяву?
— Я и Олег Ефимов.
Страж порядка кивает. Подаёт знак второму.
— Нам нужны адрес и номер телефона гражданина Ефимова. А вы пока, — взгляд мне в глаза, — покажите сумку.
Я таращусь в ответ. Чего? Оборачиваюсь: приятель уже ищет номер в памятке шефа.
— Мою сумку? На каком, простите, основании? — уточняю с вызовом.
В лице полицая мелькает неприязнь. Откашлявшись, он продолжает громче:
— Вчера вашего начальника Мирзу Исмайлова жестоко избили на складе. Камеры отключили. Украли кошелёк с наличными на сумму сорок одна тысяча пятьсот рублей.
Мне становится неуютно под изучающим взглядом. Пытаюсь переварить новость: кто-то ограбил Дракулу? Олежа? Да быть не может.
— Откройте вашу сумку, — повторяет с угрозой мент.
Зыркнув в ответ, иду в подсобку. «Страж» за мной. С детства их ненавижу, больше пафоса, чем пользы! Под пристальным взглядом расстёгиваю рюкзак. Помню я лопатник Дракулы: красная кожа, золотая молния — без понтов никуда. Так и думал, что от бабла распирает.
Я вздрагиваю и роняю рюкзак на пол. Ухмыляясь, полицай наклоняется следом.
— Толян, пакуй его. Пальчики на улике не смажь.
Среди вещей тот самый красный крокодил, и к горлу подкатывает тошнота.
***
— Да мне подкинули его, отвечаю! — доказываю с отчаянием.
— Возможно, отпечатков-то нет. А может, ты их просто стёр.
— Вы сами подумайте, кто станет лопатник с собой носить?! Деньги забирают, кошелёк выбрасывают.
— У тебя из детдома такой опыт?
Я бессильно бросаю руки на стол. Не верю, что это реальность. Холодный свет допросной, суровые лица, сухие вопросы. Кто со мной так? За что? Олежа подставил? Тогда почему бабки на месте?
— У тебя есть алиби на вчера с семи до восьми вечера? — поднимает бровь следак.
Кусаю губу. Какое там алиби: после очередного выноса мозга от Ирки по улице шатался. Нашёл когда, оказывается!
— Нет. Я гулял.
— Гулял, угу. Полагаю, с этим рюкзаком. Чего ж не по магазинам? — усмехается мент.
Сжимаю руки в кулаки. Внутри всё дрожит: вспоминаю знакомых, которые закончили тюрьмой. Недалеко я от них, ой чёрт…
Мужик берёт папку и бесцеремонно вытряхивает на стол.
— Посмотри на фото, Кирилл. Узнаёшь?
Бросаю взгляд и не могу оторваться. Дрожь нарастает; меня колотит. Вывернутая рука, разбитый висок, кровь. Я смотрю на бурые пятна, закрытые глаза, подкрашенный красным рот и чувствую, что задыхаюсь. Бит в ушах всё громче: тум-тум, тум-ТУМ, ТУМ…
Меня рвёт, и полицай отскакивает с криком.
— Какого хрена, парень?!
Не могу остановиться. Стылый ужас выворачивает внутренности и буквально, и фигурально. В секундную передышку отшвыриваю фото в сторону отчаянным броском.
— Я боюсь крови, — шепчу хрипло.
Мужик кидает на меня злобный взгляд и замахивается.
— Пошёл вон! Ты у нас на карандаше, помни!
Шатаясь выхожу из участка. Мир плывёт. Пытаюсь прогнать образ Дракулы, ставшего жертвой, и бессознательно шепчу одно и то же. Лишь успокоившись, разбираю слова:
— Никто не посмеет, никто не посмеет…
Теряю сознание, едва шагнув на переход.
***
— Конечно, это Олежа! Наверняка понял, что палку перегнул, и на тебя свалить решил.
Ира массирует плечи. Сегодня она само понимание, тихая, ласковая. Я морщусь, то и дело хватаясь за ноющую голову.
— Может, и он, — ворчу безучастно.
— А ты узнай, как расследование идёт! Его наверняка проверяли.
Качаю головой. После обморока в мозгу роятся странные образы, и я балансирую между тошнотой и удушьем.
— Не хочу.
— В кого ж ты такой нелюбопытный!
Пальчики Иры давят на шею чуть сильнее. Прикрываю глаза. Вздыхаю. Была бы тут мама… Везёт другим, есть к кому идти.
Воспитательница говорила, мама любила меня.
— Коть, я с подружками погулять хочу. Ты ж не в обиде? — мурлычет между делом Ира. — Ну мась, пожалуйста!
Смеюсь, на мгновение забывая о случившемся. Так вот почему она шёлковая! Могла просто спросить.
— Иди, конечно, я справлюсь, — пожимаю плечами.
— Обожаю, мась!
Объятие душит шею, и я сдавленно крякаю. Отлипнув, кудрявое счастье закапывается в шкаф. Мы давно съехались, почти сразу. Моя однушка нравится Ире больше, чем трёшка предков — самостоятельность.
Из шкафа выныривает коктейльное платье, сверкающее, как приманка для сорок. Лицо Иры за блеском теряется.
— Побежала! — щебечет та и целует в щёку. — Хорошего вечера, милый!
Ира убегает раньше, чем я открываю рот. В комнате остаётся шлейф духов; хлопает дверь прихожей. Вздыхаю, отгоняя давние подозрения — она просто любит наряжаться. Всё в порядке, Кир. Не накручивай.
В доме тихо, даже соседи таятся, как крысы под обоями. Перевернувшись на живот, лезу в ленту — прекрасное завершение отвратного дня. Листаю видос за видосом, пялясь на глупые мини-сериалы. И я когда-то пробовал снимать. Бросил; не моё.
Палец вверх, вверх, вверх… Я моргаю, пытаясь сфокусировать взгляд. Красные лайки бегут вереницей и красят палец, ладонь, руку. Бросаю телефон. Вскакиваю. На чистых руках мне чудится кровь, и снова горло дёргается в рвотном позыве.
«Никто не посмеет…» — звучит в голове безликий голос.
Вместо избитого Дракулы я вижу женщину. Красивая. Рука держится за грудь, губы улыбаются, будто утешая. Силюсь сквозь муть разглядеть лицо. Ну же! Я всегда мечтал вспомнить её!
Под ногой трескается чашка. Я озираюсь, гадая, как оказался на кухне. Воспоминание испаряется, оставляя неясную панику.
Должен поделиться!
Впервые нарушая свои же правила, лезу в планшет Иры. Её аккаунт блестяще сдаёт адрес квартиры, и я одеваюсь на скорость. Я знаю, что Ире плевать. Что закатит скандал. Что подружки, кто бы там ни были, поддержат свою. Пофиг.
Хотела же выяснить, как погибла моя мать!
Вылетаю на лестницу, едва не споткнувшись о кота из соседней квартиры. Извиняюсь, лечу вниз. Да, я хочу знать правду! В затылок дышит страх, и мне чудится, что у него есть глаза.
Квартира подруг находится на седьмом этаже, и адреналин тащит меня к ней без лифта. Взлетаю, кажется, за секунду. Налегаю на звонок. Давай, Ира, родная моя стерва, спасай беднягу! Мне нужна твоя логика! Внутри слышится копошение, шорохи, потом тишина. Звоню снова, слушая трели. Нетерпеливо дёргаю дверь.
Так не заперто.
За порогом студия в стиле «кринжовый уют». Спотыкаюсь о единственные женские туфли, наступаю на ботинки. В нос шибает смутно знакомый неприятный запах. Из прихожей виден край кровати, и я иду на тихое шуршание не разуваясь.
— Подружки, значит? — окликаю с горечью в голосе. — Шлюха ты, Ира! А я ведь тебе…
Кровать показывается полностью. Сглотнув, я смотрю на голую парочку. Бесстрастные глаза. Окоченевшие объятия. Узнаю запах…
Ира и неизвестный любовник лежат с перерезанным горлом.
Сбоку звучат шаги. Зажмурившись, я бросаюсь прочь из квартиры, натыкаясь на стены. Бегу как спринтер. Скатившись по лестнице, вылетаю во двор, несусь, наверное, целый квартал, пока не падаю без сил в сугроб. Помогите… помогите… Кислый привкус во рту нарастает с каждой секундой.
Над головой стоит лицо Валька и слышится издевательский смех. В ушах, как тогда:
— Никто не обидит Кира…
Только голос был женский, и слышал его лишь я. Теперь вспомнил.
— Никто не обидит Кира, — звучит рядом.
На плечи ложатся руки холоднее, чем снег.
***
— Вы были слишком молоды, чтобы рассказывать, — поясняет директор приюта, поглаживая личное дело. — Даже взрослым не всем такое по нраву.
Дышу хрипло, через раз — сказалась вчерашняя пробежка. Из полиции больше не звонили, и это единственное, что радует.
— Моя мать торговала наркотиками?
— Да, и… собой. — Директор мнётся, подбирая слова. — Она любила вас, Кирилл, и в те тяжёлые времена лишь этот заработок нашла ваша единственная кормилица.
Выкручиваю себе пальцы в нервном движении. Вчера я многое вспомнил. И ту ночь тоже.
— Её застрелили? — глухо под нос.
Директор с сочувствием кивает.
— На неё вышла полиция. Думаю, дилер испугался, что ваша мать назовёт имена.
Губы болят от постоянных укусов, но грызть я их не прекращаю. Сдерживаю ругательства. Говорил же, от ментов один вред!
— Вас она спасла, — ласково продолжает директор. — Себя не успела.
Я прощаюсь и выхожу из кабинета. Спускаюсь, едва замечая реальность. На улице валит снег; он целует лицо с нежностью любящей матери. Слишком любящей.
— Ты мне дороже всех, — звучит из потаённых воспоминаний. — Я всегда защищу тебя. Я знаю, как лучше.
Перед глазами проходят лица всех тех несчастных, кто меня обидел. Хулиганы из приюта, Дракула, Ира… А водители, подрезающие на пешеходниках? Не ждёт ли их за углом авария? Не умирают ли в агонии те, кто нахамил мне в магазине, не захлёбываются ли кровью воришки гаджетов?
«Никто не посмеет обидеть Кира».
У меня есть мать. И даже с того света она порвёт за сына любого.
Круто развернувшись, я иду обратно. Сойдёт и чужой участок. В тюрьме я вряд ли смогу причинять другим вред, а если и сумею — преступники не люди с улицы. Глотая слёзы, спешу к маячащей надписи «ПОЛИЦИЯ». Я должен. Я выбираю их жизнь. И это мой выбор!
Нога едет по льду вперёд. Вскрикнув, я взмахиваю руками и падаю. Колено режет адской болью, но онемевший язык не кричит.
— Я лучше знаю, как надо, — шепчет за плечом мама, и голос полон угрозы.
