Он был, сколько я помнил себя. Я рос — он не менялся. Один и тот же. Всегда.
В три года мама возила меня через ворота в коляске; чтобы не видеть его, я отворачивался, утыкаясь в стенку. В пять радовался, когда со мной гулял отец: он сажал меня на плечи, и так меня было не достать.
— Чего ты боишься этого дедушку? — каждый раз спрашивала мама. — Он просто нищий. Просит милостыню.
В семь меня начали отпускать одного. Я пересекал двор, подбегал к воротам, толкал железную створку. И, выскакивая, всякий раз видел его. Старик косил на меня. Молчал.
В четырнадцать я впервые возвращался домой поздно. Не хотел задерживаться, но Оля…
Многоэтажка наплывала, сияя бусинами окон. До подъезда было метров десять, не больше. Я набрал воздуху и бросился через двор. Нёсся, надеясь проскочить калитку на всём ходу, надеясь, что его не будет...
Старик выставил руку, и я налетел на неё, как на чёрную перекладину. Мгновенно вышибло воздух.
— Подай, парень, — почти дружелюбно предложил он.
Потряс перед моим лицом морщинистыми, сложенными лодочкой ладонями.
— Подай.
— Не в этот раз, — выпалил я и рванул прочь.
— Не в этот, так в следующий! — крикнул старик, скалясь.
В пятнадцать я снова столкнулся с ним один на один.
— Пора уж, — вздохнул он, заступая путь. — С каждым годом ведь дорожает. Скоро…
Я оттолкнул его. Убежал. Он рассеялся под дождём,
Но в шестнадцать пора перестать верить в страхи.
Старик вырос в воротах, как чёрный столб.
— Отдавай, пока добром можно.
— Отвали, — грубо велел я.
— Последний день сегодня. Дай, пока не поздно.
— Отвали от меня! — крикнул я и со всей силы толкнул скрипучую створку. Темнота двора дрогнула; в глазах поплыло. Я шагнул, нащупывая тропинку, но снова уткнулся в калитку. Развернулся. Отошёл. И опять упёрся в забор.
— Подай? — окликнул голос из темноты.
Я повернулся, побежал, налетел на ограду. Шаг назад — снова решётка. Кеды вязли в земле. Забор. Калитка.
— Подай… — донёс ветер. — Не пройдёшь...
— Да что тебе надо? — отчаянно крикнул я.
— Плату.
Он вынырнул из темноты — высокий, прямой, как палка, с жёлтыми огоньками глаз. У меня заложило нос; руки повисли, как плети.
— Чего тебе?.. — выговорил я.
— Друзей. Дай.
— Каких друзей? Что за бред?! Как я тебе их отдам?
— Сначала потихоньку. Понемножку. И не заметишь. А там привыкнешь. Разъедетесь… Собираться перестанете. Забудешь.
Старик приближался, пованивая нафталином; я отскочил, спиной упёршись в ледяные прутья. Жалобно спросил:
— Зачем тебе?
— Плата, — почти мягко проговорил он. — За расставанье с детством. Отдашь?
— Да что за бред! Пусти!
Старик покачал головой, приблизив ко мне голову. Зашипел:
— Все отдают... Никто дальше без этого не пройдёт...
— Пусти меня!
— Отдай!
— Да подавись!
Я задыхался. От него смердело старостью, тленом. Наплывала тьма.
— Подавись!
Окна дома мигнули красным. Я побежал. Хлестало в лицо.
Опомнился, только когда оказался у подъезда. Оглянулся.
Пустота.
Автор: Дарина Стрельченко
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ