В.С. какой-то не такой, странный: в Новый год идёт мне навстречу; чего-то еле-еле коленцами перебирает; расстроен чем-то весь; и в печали, тоже весь без остатка.
– Всё мне опротивело, всё противно. Никого на Обозе видеть не могу, да и никого не осталось, все по кой-то хрен убрались с глаз моих долой. Ни поговорить не с кем, ни поспорить, тебя пообсуждать и то не с кем. Все разом на Красновский угор на вечное поселение перебрались, на ту сторону, разом опротивели. Снайпер с Винтовкой да Натаха с Галиной ещё колготятся возле домов, взывают радости к Всевышнему, а кроме снега да морозов ничего и не получают. Тоже всё опротивело. Ты хотя бы меня послушай, раз больше некому…
Все мне противны, а почему? Вот ты живёшь напротив меня, но ты почему-то мне не противный, я тебя противным не называю и не зову, потому что ты не противный, а противоположный. А почему? а потому, что ты живёшь через реку от меня на той, заречной стороне. А почему? а потому, что так родители наши тебя и меня определили и положили по разным берегам Илеши, ты – на левом, я на правом, а по середине река – граница между левым и правым берегом, и соединительный мост подвесной между нами. Вот когда избу свою долгостройную достроишь и введёшь в строй, тогда я ещё подумаю, как тебя называть, может быть, «я назову тебя зоренькой», а может быть, стройняшкой назову, потому что ты никак достроить избу свою не можешь; а всего скорей военкомом, чтобы ты власть имел каждого призвать и в строй поставить, раз ты у нас строитель: кого под лопату, кого под ружьё, кого в десант, кого в «дисбад» на подводную лодку определишь…
Вот теперь Новый год, новогодние танцы, пляски, шарады. А знаешь ли ты, что раньше в клубе после танца парни девчонок оставляли посреди зала? Не за чем, а где, говорю же тебе – посреди зала. Если сопоставления с рекой продолжать проводить, то прямо в реке и оставляли, на самой быстрине. Да и на школьных вечерах то же самое, так же: где танцевал, там и бросил, и это считалось всё вполне нормально и прилично. Поют ведь в какой-то песне: «… и за борт её бросает в набежавшую волну…» – вот также, без всякого стеснения и бросали. Танец закончился, ты партнёршу в сторону, и сам бегом до стула, скорее место свободное занять: никакой культуры и вежливости к противоположному полу. Кстати, «стул» – это мебель, а не то, что ты подумал; носом он заводил, зафыркал, брезгливость завыказывал. А знаешь ли ты, почему противоположный пол противоположным называется? по какой такой причине нашего «лесного братства людоедов»? Конечно, откуда тебе знать, ты же всё по девкам да по бабам мастер, а тут: «девчонки противоположного пола» услышал. Да потому! потому что они напротив нас стояли: мы – здесь, они – там, напротив, через танцплощадку, как ты супротив меня через реку. Понял ли теперь почему? Вот, наконец-то понял скандальное сакральное значение вежливых слов.
А когда девушек после танца стали до места провожать? Знаешь ли? Тоже хренушки знаешь. Раньше, ведь, говорю тебе, бросил её по середь клуба и хрен с ней, пусть куда хочет, туда и идёт, никто не провожал до места. Сам налево, она направо и в разные стороны мимо лузы разошлись. Никакой притворной французской культуры и назойливого английского этикета, всё по-русски: искренне и прямолинейно. Зазорно, что ли было, и как-то стыдливо казалось до места проводить «откуда взял». Так и расходились посреди клуба в темноте: мальчики к окнам, девочки к стене напротив. Вспомнил ли? Напротив – это и есть противоположное. Уяснил?! Их, девчонок, и в самые тёмные августовские ночи хоть чуть-чуть, но свет от окошек освещал – им посветлей было, чем нам до места идти. Зато своих подруг каждый из нас, вообще-то, почти видел – уж не совсем на ощупь шли на танец приглашать. Иначе получил бы по энному месту, если бы грабастал всех разом да ручками озорными ощупывал, кого ни попадя. Нет, такого не позволяли, в то время скромность была и приличия и в желаниях, и плотских приглядах и в утехах фривольных. Чего-то там в нас стеснялось и обидеть боялось, контроль чувствительности и притязательности всё-таки присутствовал. А как же иначе?! и партия, и коммунисты были ещё в силе, танцы без их пригляда не делались, всё было по-партийному: смиренно и богобоязненно. На танцах всегда присутствовала женская выездная партячейка последних из могикан Илешского лесопункта во главе с Санькой Шестаковой и Райкой Сосниной. Они хоть и мало что в темноте видели, но всё знали и были в курсе всех баламутств, можно уверенно сказать, что это был самый главный народный контроль на одной шестой части суши. Потому что сидели-и-спали добровольно, без принуждения, в грёзах своей трудовой молодости, спроецированной на современность конца семидесятых, и всё и всех видели и запоминали: кто где, с кем и по сколько. Куда доносили не знаю, но куда-то носили, в закрома родины, полагаю, точно…
Чего ты меня спрашиваешь, как девчонки нас находили?! не знаю я – я ведь не девчонка, неужели не видно?! Правда, один раз был на ихней противоположной стороне – видишь снова: противоположной, запоминай – никого не узнал, только патлатые силуэты в брюках клёш и тельняшках в стороне парней, все на одну харю, как солдаты в строю на параде – поди узнай, кто где, на кого похож. А они как-то там выхватывали своих, ориентировались как-то. Гуси с утками тоже, ведь, как-то ориентируются, когда на юг улетают, может и они так, по инстинктам Павлова или по запаху, может быть, даже по собачьему чутью – не знаю, как нас находили и ни разу не ошиблись.
А тут «Смоки» кто-то из города привёз – из Коды, наверно. Они модные тогда были уж, прям, очень, особенно, What Can I Do?: «вод-ки наль-ю», самый главный белый танец был для подражания двуХногим от носителей культуры на английском языке. Год, наверно, эдак, семьдесят седьмой, я как раз чуть ли в армию не пошёл: летние вечера и танцы, пока горит «ленинская свеча» от электростанции, а в 23 часа уже всё гасло, и темень до утра, весь свет кончался. Короче, после кино времени на танцевальные лихоимства всего ничего, а тут «Смоки» кто-то из города привёз в сельский клуб на окраину посёлка. Белый танец объявлен, девушки поскромней, выдержав паузу приличия, проследовали на перехват партнёров, а самые уставшие «скромняги» остались у стены, не понимая, что за новое такое зазвучало «из-под полы диск-жокея». У противоположной стены «знатных» парней тоже не всех разобрали – нешуточный конфуз противоположных полов ни откуда нарисовался. Смоки поют-надрываются, хрипотой слезу гонят, слов же не разобрать, в школе только немецкий преподают, «шлит ши лауфен на лыжах» да «дер киндер из дас на коньках», а тут уж сильно надрываются: «вод кен ай ду-у-у, вод кен ай ду-у-у», вот-вот голос сорвут. Чего так просто стоять, коли «…никто не приглашает на танцы…»?! и к середине первого куплета кавалеры «местной кавалерии» вскочили на тачанки и ринулись разбирать самых уставших дев второй половины человечества противоположного пола себе: кто на марсельезу, кто на мазурку…
Я чё-то отвлёк один глаз от своей половины противоположного пола, и глядь вторым, смотрю, а Пашка Романов уже с ней ни марсельезу, ни мазурку, а крендельки вытанцовывает, нажимая на самые потаенные места моей чувствительности. Не просто целомудренно телами шуршат, а чего-то там ещё и молча без слов болтают обо всём. А в темноте же видимо не видимо ничего, ни какой реакции не проследишь, темень одна, может, Пашка уже уболтал твою подружку на нюансы следующей партии в поддавки, а ты и не зришь. Долго вглядывался в силуэты «скользящих мимо пароходов», словно вечностью ревностной страсти измучился, а те всё заладили да заладили своё, поют надрываются: «вод-ки налью, вод-ки налью», а сами ещё и бутылку, похоже, что не открывали. Моим ревностным силам уж капец подступает, кровь вскипает, вот-вот забурлит да хододом завьюжит, а танец не заканчивается. И тут, вроде как, прозвучало последнее: «Кен ай ду-у-у… вот-вот и бац» и бац – образовалась длинная пауза. Ну, слава богу, думаю, конец Пашкиным Романовым танцам. А песню же первый раз слушали, и все белотанецные партнёры побросали своих партнерш, как обычно, по среди зала, и как шары по лузам стали расходиться в разные стороны, и Пашка тоже нехотя отлип соблазнять мою пламенную подружку. Но тут Смоки снова захрипели навзрыд «Кен ай ду». И партнёры с партнёршами, кто не успел далеко уйти друг от друга, догнали их и вновь прильнули друг другу. Смотрю, Пашка тоже настигает мои ушедшие ревности, хватает их за руку и разворачивает к себе, пытаясь сблизиться встречными форваторами. И тут Смоки опять выдали «вот вот» и замолкли. Толпа танцующих, не понимая, что такое происходит, вновь начала расходиться. И тут снова Смоки выдают: «Кен ай ду… вот-вот и бац». Многие пары, махнув рукой, сближаться более не стали, а Пашка, гад, поняв западную хитрость капиталистического развращения советской молодежи, ещё какое-то время щекотал мои нервы в надежде новой порции «Кен ай ду» и натиском грубой мужской силы преодолевал яростную оборону партнерши.
Так под эти «Кен ай ду…» парни впервые, дотанцевав, вынуждены были проводить своих партнерш до места на противную сторону: вдруг музыка снова заиграет. А моя вырвалась и в следующие белые танцы ни мгновения не мешкалась в простое «белого теплохода». Понял ли, чего тебе рассказал? Понял ли, какую тебе секретную тайну открыл, доверил?! Вот тапереча и ходи с ней, держи её за зубами и никому не рассказывай. Помни о нравственности и долге перед Обозовцами…
Ты будешь ли меня дальше слушать, или спешишь куда? Я про другие секреты буду рассказывать, не про танцы… О! Вот вспомнил, чего тебя давеча спросить хотел:
Продолжение: https://dzen.ru/media/id/5eb6b77aa19aea5aa92feebc/vs-o-kupanii-v-polnoch-i-babeanne-63b8536851ee5b461fd15d53
18.12.22. 17:28…18:35, Москва