Спич был высокий, худой, с залихватским панковским чубом, спадающим с правой стороны на лицо, светлыми от природы волосами, полностью выбритыми с другой стороны на виске, с огромным горбатым носом, большими впалыми голубыми глазами, такими же впалыми щеками и огромным кадыком. Ходил он в военных штанах цвета хаки, берцах и косухе, весь в каких-то скрепках, заклёпках, фенечках на длинных худых запястьях и железными перстнями на длинных пальцах. Всем своим видом Спич воплощал анархизм, нигелизм и отрицание всего и вся, жизни в себе и себя в жизни. Его по молодости, наверное, можно было даже называть симпатичным, благодаря курткобейновской приче, неформальному прикиду и наглому, даже хамскому поведению. Слушал Спич исключительно Егора Летова и «Гражданскую оборону» и знал все Летовские тексты наизусть, даже слова самых длинных и замысловатых песен. Он обладал весьма недюжим умом, очень интересным мировоззрением и жизненной позицией, практически полностью полученным больше из песен и книг, нежели при обучении, которое он по понятным причинам категорически отрицал и, следовательно, не посещал. Хотя всё-таки определенная страсть к знаниям у него была, но весьма специфическая.
Спич умудрился два раза закончить троллейбусную каблуху. Точнее почти два раза, потому что со второго раза, куда он пошёл вместе со Славой Розовеньким больше от безделья и для прикола, чтобы побалдеть, бесплатно пожрать и получать какую-то степуху, наплевав на поговорку «нельзя войти в одну реку дважды», его с позором изгнали, как только всплыли подробности его прошлого обучения и недолгой трудовой деятельности. Ведь водителем троллейбуса он уже к тому времени успел поработать, однако после пары аварий и медицинских освидетельствований был изгнан из доблестного воинства водителей общественного транспорта раз и навсегда и лишён троллейбусных прав до конца жизни. В каблуху он пристроился, нагло наврав в анкетах про свой возраст и всё хвастался - какие дураки всё-таки у нас в гособразовании, где можно получить два троллейбусных образования, при этом пользовать бесплатный проезд, обед и стипендию на время обучения. Но, как и полагается, его как-то раз сняли прямо с пар пьяного в невменяемом состоянии, после чего начали всё-таки проверять, что же это за неформальный субъект у них завёлся, и тут все грязные подобности вылезли на свет и лафа закончилась.
В пору своей недолгой работы водителем на «сохатом», как он называл троллейбус, Спич ездил исключительно пьяный, говорил, что по-другому боится. Ну какие там проверки перед рейсом, это ж были девяностые. «Там все на стимороле», говорил он смеясь и размахивая длинными, как грабли руками. Спич бухал каждый день и абсолютно не стеснялся в предрейсовых возлияниях, что закономерно и закончилось тем, что он с похмела на «сохатом» пропорол бока череде машин, припаркованных у обочины и пытался на нём скрыться на огромной скорости, битком набитый пассажирами, которые летали по салону, как кильки в банке. Но скрыться с места преступления ему не удалось, потому что увы, троллейбус привязан рогами к проводам и убежать на нём очень сложно. Его, как в той песне, догнали, арестовали, велели паспорт показать. А паспорта нету (на самом деле не было, он уже давно был у милиции), ну и сами понимаете, путь Спичу в трамвайно-троллейбусное депо, куда он с такой гордостью пристроился, но не проработал и пары месяцев, был заказан на всю оставшуюся жизнь.
Кроме откровенной панковской наглости и хамства, так импонировавших Саньку, Спичу было присуще уникальное, ни с чем не сравнимое чувство юмора и жизнелюбия, которое он больше не встречал ни у одного человека. Иногда ему казалось, и он всерьёз думал об этом, что даже если его повяжут и посадят в тюрьму, то ему ничего в этой тюрьме не надо, лишь бы там был Спич со своими шуточками. И тогда бы, думал Санек, он бы провёл в этой тюрьме свои лучшие годы, лишь бы его товарищ был всегда с ним, потому что, когда они были вместе все проблемы куда-то уходили и неунывающий оптимизм Спича, которого жизнь шпыняла и кидала всеми частями тела о самые жесткие скалы, но сломить не могла.
По доброй панковсокй традиции Спичу всегда и на всё было глубоко «по х…», что и позволяю ему прожить пусть недолгую, но яркую жизнь в своё удовольствие, несмотря на все беды и страдания, которые творились вокруг. Спич мог съедать одну городскую булку в день и быть полностью абсолютно счастливым человеком. А жить он мог неделю на деньги на мотор, которые ему давал добрый Санёк, чтобы тот среди ночи бухой, после совместной попойки добрался до дома. Спич их прикраивал, шёл домой пешком в любую даль, а бабки использовал совсем по другому назначению.
Жил Спич на третьем этаже в старой, никогда не ремонтировавшейся хрущовке на проспекте Вернадского, родом был из очень скромной семьи. Родители его были простыми работягами, обычными советскими людьми. Их быт складывался бедно, но относительно стабильно и создавал впечатление среднего класса. Небогатый, временами голодный, но всё-таки целостный мир скромного семейного счастья Спича раскололся в одночасье, как разбитое зеркало, вместе с его детством, когда отец его вдруг преставился. Санёк уж не помнил от чего - толи от водки, толи от болезни, следом за ним, не выдержав горя, через какое-то время ушла и мать, когда Спичу не было ещё и шестнадцати, и он остался один, не по годам повзрослевший с тяжёлым, полным ненависти взглядом и с больным лейкемией братом, который, кстати, потом чудесным образом выздоровел, видимо Господь что-то забирает, а что-то даёт. Впрочем, Спич всегда оставался исключительным атеистом и не верил ни в чёрта, ни в Бога. И несмотря на всю тяжесть, которая навалилась вдруг на него, он не потерял присутствия духа, своего уникального чувства юмора и оптимистичной позиции по любому вопросу, что, наверное, и позволило ему пережить такие страшные моменты, которые могут свалить любого бойца менее крепкого духом и реально смотрящего на всю эту бренную жизнь, где мы всего лишь временные пассажиры по полустанке.
С годами Спич становился только ещё худее, желтее. Он заболел желтухой, а по-научному гепатитом. У него сгнили зубы, стричься он стал налысо и клоками, от чего стал похожим на зека-бомжа. Забросил панковский прикид, одевался в какие-то спортивные обноски, так что даже местный авторитет Пьяный стал звать его «Спич-венерич». Санёк прекрасно помнил момент, когда он пришёл во двор к Спичу и первая новость которую он услышал, толи от Киндера, толи ещё от кого, что Спич пожелтел. И реально он увидел Спича, тот был жёлтый, как бегемот в мультике, белки глаз сделались у него желтками, а и без того жёлтая кожа стала похожа на жёлтый горчичник. Спич было сунулся в Клинику, которая благо была прямо напротив его дома, но после того как узнал, что с ним там будут делать, плюнул на всё, сбежал из приёмного покоя, по панковской традиции наплевав на диагнозы и анализы. Со временем желтизна немного спала, правда сам Спич стал заживо гнить, называя своего младшего брата, вскрывающего ему бритвой абсцессы на ногах, «доктор Менгель». Но даже тогда он старался не замечать плохого и ко всему относиться философски и с чувством юмора.
Кстати почему Спич? Ну во-первых фамилия у него была Спичкин, а во-вторых он был похож на тонкую длинную спичку, так что и фамилия и внешность у него были соответствующие.
Первый раз Спича к Саньку в квартиру привёл Глеб, потому что там стояли барабаны и можно было покурить элитных сигарет.
- Так вот, - рассказывал Глеб какую-то очередную байку про ставшего мифическим Спича, - я слушал, ну сам знаешь, что мы слушали, ну «Ласковый май», ну иногда «Кино», ну и всякую попсу, там «Комбинация», «Мираж». И вот ко мне пришёл Спич, посмотрел на мои кассеты, сгрёб всё в охапку и выкинул в помойное ведро, представляешь? И дал он мне вместо всех магнитофонных кассет пару альбомов Егора, «Русское поле экспериментов» и «Некрофилию», слышал, нет? Я до этого кроме как «Всё идет по плану» и не слыхал ничего из ГО. А тут, представляешь, перевернуло, ну короче, с тех пор я только ГрОбов слушаю, а всё остальное в топку. Вот так Спич сделал меня из попсовика лоховского нормальным панком.
Санёк с сомнением глядел на высокого чувака с чубом, раскинувшего худые ноги в камуфляже у него на диване.
- А другой раз, прикинь, идём мы со Спичем вечером от рынка в сторону моего дома и нас встречает троица таких гопников, в кепках и адиках, здоровые такие, я аж пересрался, и закурить у нас спрашивают. А Спич достаёт пачку Bonda, вынимает оттуда сигарету, прикуривает, ну точно Цой в "Игле", выдыхает дым самому огромному в лицо, и нагло так заявляет: «Не курю и вам не советую». Я честно скажу обосрался. Думаю всё, люлей нам не избежать. Ан нет, представляешь, они молча мимо прошли, наглость - второе я.
Санёк конечно не поверил, глядя на этого высокого худого улыбающегося жёлтыми прокуренными зубами панка, что он способен на такую смелость, но со временем, всё больше и больше узнавая характер Спича, понимал, что такое вполне могло быть, собственно, и погиб-то Спич примерно при похожих обстоятельствах, пройдя огонь, воду и медные трубы, но так и оставшись несломленным, и так и не сумев перебороть свой панковской наглый характер.
А про элитные сигареты это отдельная история. Санёк пол лета впахивал, копая траншею на метрострое, потом на полученные деньги купил электрогитару «Аэлита» в единственном тогда в городе музыкальном магазине «Элегия», потом зачем-то продал эту гитару Глебу, а на вырученные деньги купил огромную гору самых дорогих тогда сигарет. Чего только не было в его табачной коллекции. И длинное чёрное «More», и чёрный «Davidoff», и «Rothmans», и французские «Gitanes» и даже сигареты «Sky» с нарисованным чистым голубым небом, и сладкий вишнёвый «Кэптан Блэк», да чего только, какого эксклюзива там не присутствовало, это был дым уходящей эпохи, сладкий запах империализма. Сигаретная пещера Алладина была упакована в белый кожаный кейс с кодовым замком, который бывает только у африканских дипломатов и который каким-то образом оказался у Саньковского отца.
Гитару Глеб принес Саньку обратно, потому что барабаны всё равно были только у него, и они подключили ее у их общего знакомого Ждана, умевшего паять, к Саньковскому магнитофону «Весна», дававшему мощный сочный дисторшн без всяких примочек, а-ля звук студии ГрОб-рекордс. Так же у Санька был красный самопальный бас, который делал ему в пальцах дырки по причине того, что струны были в нём безбожно натянуты, так что под гриф было подложено аж два карандаша. В ответ на аренду гитары они играли в комнате андеграунд, ругаясь с соседкой снизу, курили в подъезде элитный табак, каждый раз новый, и наслаждались эстетическим балдежом...