Добираемся до нужного дома, скользим на крыльце, вроде бы не лед, а крыльцо скользкое, что за чертовщина здесь вообще творится, жму на кнопку звонка, звонка нет, стучу в дверь, дверь поддается удивительно легко, открыто, что ли, это не к добру, что открыто, вхожу, ожидая увидеть все, что угодно, так и есть, вот вам и что угодно, пятьдесят второй ничком лежит на ковре в большом зале с лестницей, ведущей как будто одновременно и вверх, и вниз. Трогаю лежащего за плечо, хотя уже понимаю, что трогать нечего, мертвый он и есть мертвый...
Прислушиваюсь к тишине дома, нехорошая какая-то тишина, я еще не понимаю, что именно здесь происходит, на всякий случай дергаю своего спутника за рукав:
- Пойдемте отсюда... быстро!
Он спешит за мной, если это можно назвать – спешит, да какого хрена ты мешкаешь, ждешь, когда нас пристрелят, что ли, так и есть, как будто сглазил, - тра-та-та-та-та откуда-то сверху, вываливаемся на крыльцо, скользим, падает, чер-р-рт, кто говорит, что года не могут разбивать коленки, ещё как могут, у меня и так от коленок ничего не осталось, лучевые болезни, это, знаете, дело такое, ну вы не знаете, и не надо вам это знать...
Снова выстрелы, скольжу по улице, думаю, где спрятаться, где-то нигде, кто так вообще улицы проектировал, их что, не предупредили, что я здесь прятаться буду...
...тра-та-та-та-та...
Только сейчас догадываюсь, что происходит, отталкиваю назад тысяча триста пятнадцатый год, сам встаю на линию огня – выстрелы прекращаются в ту же секунду. Краем глаза вижу, как тринадцатый исчезает в кабине грузовика, машина трогается с места, вот так, правильно, меня ждать нафиг надо – нет, тормозит, распахивает дверцу, давай, давай, скорей...
- ...какого... какого черта он тебя не застрелил-то? – не понимает тринадцатый, вопросительно смотрит на меня. Я сам до конца не понимаю, и все-таки...
- ...им нужен не я, а ты... вернее, я, но не я, а ты... и другие года.
- Это... это как?
- А ты сам подумай, вот с какой радости меня во всех грехах обвиняют?
- Ну и ты и сказанул тоже, можно подумать, Армагеддон не у тебя был!
- Ну а ты сам поразмысли, думаешь, все хорошо-хорошо было, тихо-мирно, и тут бац – и Армагеддон, как ты изволил выразиться? Ничего, что это годами копилось, противоречия все эти, а потом вот, случилось то, что случилось? Ты знаешь, в каком месяце это случилось вообще? В марте! Хочешь сказать, я за три месяца конец света устроил? Это до меня, там... – показываю себе за спину, где должны быть предыдущие года.
- Значит, по твоей логике надо предыдущие года...
- ...по моей логике да, где-то там копать надо... только у кого-то логика еще дальше заехала, кто-то пошел еще глубже года убивать...
- Ну а я тут при чем вообще?
- Откуда я знаю, может, Да Винчи эту свою Мону Лизу нарисовал, там какие-нибудь страны из-за неё поспорили, или конкистадор этот Бальбоа Тихий океан открыл, из-за океана этого поссорились, или что там в этом океане, или с Антарктидой что связано, или какой-нибудь крестьянский союз Башмака что-нибудь там...
- Ну ты и загнул...
- Так все к одному идет... похоже, теперь кто-то будет методично убивать год за годом, все глубже и глубже в века... Надо найти его, этого, кто все это устроил, - говорю так, думаю про себя, где и кого я вообще собираюсь искать...
Словно в ответ моим мыслям слышу хлопанье выстрелов где-то нигде, думаю, кому из нас бежать прятаться, а кому спешить туда, где выстрелы, хоть увидеть этого, который так старательно убирает якобы мешающие ему года...
Бегу туда в лабиринты улиц, кто так строит, кто так строит, городок кажется уютным, пока по нему не пройдешь, а пройдешь, так заблудишься в одном переулке. Спотыкаюсь обо что-то, это еще что такое, показалось, нет, не показалось, вот он лежит в подтаявшем снегу, вижу, что мертвый, пытаюсь понять, какой это год, ну должен же быть хоть какой-то опознавательный знак, нет, ничего, как будто у года вообще нет номера, а что, так бывает, а ведь бывает, потому что в те времена еще не...
Безвольно опускаю руки, понимаю, что мы проиграли, безнадёжно...
- Все, приехали...
- А что такое?
- А то... смотри сам...
Смотрим на мертвый год, лежащий перед нами, я не тороплюсь, я позволяю тринадцатому подумать, поразмыслить, кого же он видит, ну же, ну...
- А это... это какой год вообще?
- Не узнаешь?
- Да нет как-то...
- ...и не узнаешь... в те времена годов вообще не было...
- Это в какие...
Понимаю, что он и правда не понимает, в его времена еще не знали ни о чем таком, о чем знаю я...
- Что видишь?
- Жуть какая-то... рыбы... рыбы ползут по суше... рыбы...
- Вот-вот... рыбы выходят на сушу...
- Это что... апокалипсис?
- Да уймись ты со своим апокалипсисом, это же тот год, когда все началось... вообще все...
- Что... вообще все?
Отмахиваюсь, понимаю, что все равно ничего ему толком не объясню, он не поймет... я тоже не понимаю, но не понимаю другого – как мы вообще еще живы, если убит тот год, с которого началось все, вообще все... Думаю, сколько нам осталось, а ведь нисколько не осталось, по идее мы должны были исчезнуть прямо сейчас, даже не исчезнуть, а просто – не быть...
Какого черта в самом-то деле...
Первый раз возмущаюсь сам себе, что я есть...
Спохватываюсь, понимаю только сейчас, что случилось, что ничего у него не получится кто бы он ни был, ничегошеньки-ничего, потому что не было такого года, вернее, он был, но не один, а множество-множество, которые остались – чтобы выйти на сушу из воды...
- ...кажется, мы спасены... – выдыхаю, - по крайней мере, ненадолго... Пока он не поймет, что поймет, что ничего не добился...
- ...а этого... искать не будем, что ли? – спрашивает мой спутник. Бормочу что-то невнятное, что лучше на глаза ему не показываться и вообще лучше затаиться – ну не могу же я, в самом деле ловить самого себя... Понять бы еще, какой теперь год застрелить, чтобы перестать быть собой, чтобы стать чем-то большим, чем мертвые, безжизненные руины, мерцания которых никто не видит в темноте ночи, потому что видеть некому...