До поры до времени моя страсть к отступлениям сходила мне с рук. А из ожидаемых помех календарным занятиям присутствовал лишь холод. Являющийся неудивительной и ожидаемой вещью, которая обычно происходит зимой. А порой случается и летом.
Но и мороз можно использовать во благо, - в очень холодной комнате составление календаря идёт куда успешней, чем в комнате плохо отапливаемой. Не знаю, в чем тут причина, но так и есть. Может быть, трудности вызывают у игуаны особые приступы вдохновения? Недоказуемо, но возможно.
О чем бишь, я? Словом, как начну отвлекаться, в отсутствии способности остановиться на чём-то, и пошло-поехало.
Дабы такого не случалось, я порой для вдохновения прибегаю к запрещенным приёмам, - перекладываю пронумерованные камушки из правого кармана своего прогулочного плаща – в левый, чуть менее дырявый. Или, вот еще что. Есть одна из самых сложных медитаций, способствующих улучшенной работе ума – вычитал о ней в древнем китайском бестиарии, содержащем, увы, в основном лишь зоологические описания крылатых и хвостатых лягушачьей братии.
Но и там, в этом манускрипте, мне удалось за несколько скучных дней раскопать подлинное сокровище. А именно - медитацию сосредоточенности, во время которой нужно вообразить себя пустынной лягушкой, впадающей в состояние, когда время останавливается. Стать лягушкой в трансе.
Так вот, рассказ о медитации показался мне столь чудесным, что я стал упражняться прямо в библиотеке. Там всегда пахнет сыростью, а хрупкий электрический свет мигает из-за неисправности проводки.
Я решил тогда: это лучшее место, чтобы испробовать медитацию разума: в суете, где вечно топчутся усталые студенты главного университета и прочих учебных заведений игуаньего города, в том месте, в котором и я когда-то околачивался в поисках книг, необходимых для моих худождевательных штудий.
И я точно также шумел, как шумят сейчас остальные студенты и прочие остолопы, безямынные адепты самообразования, вознамерившиеся изучить великие словари просто так, от «а» до «я».
Многие от такого переизбытка знаний просто спятили с ума. Вот и я, не спятивши, правда, старательно копировал анатомические таблицы грибниц и скелеты дерева в разрезе. Мои рабочие карандаши стачивались до основанья, грифель скрипел, и я, также как и другие, прихлебывал кофе из фарфорового термоса и хрустел сухариками…
Однако я опять отвлёкся. Чтобы впасть в транс, необходимо было полностью отождествить себя с лягушкой… Знаете, они ведь почти отправляются на тот свет, пока ждут в своих подземных карманах, глубоко под сводами ссохшихся трещин, под той самой коркой, которую солнце делает похожей на корочку пирога, слегка подгоревшего в духовке.
Они почти погибают там, эти безымянные рыцари пустыни, кроткие монашки, символизирующие терпение и сосредоточенность, о которой многим из игуаньего народца остаётся лишь мечтать…
Медитация «песчаная лягушка» не раз мне помогала. Так о чём это я? Ах да, старый новый год…
Последняя возможность для школьников покататься на коньках, последний шанс для аквариумных чистильщиков привести всё в порядок перед рабочими буднями. Последний фейерверк.
Год от года, я заметил, фейерверки над игуаньим городом выглядят всё утончённее. Глядя на них, можно запросто отгородиться от внутренней пустоты и одиночества стеной грохочущих звуков и вакханалией ярких пятен… Когда-то я был знаком с главным городским пиротехником… Это случилось, когда ваш покорный слуга еще пытался стать художником, или был таковым, или только считался им в своим собственных глазах, кто ж теперь разберет.
Кажется, пиротехник пришел на выставку моих люминисцентных полотен так называемого «периода памяти», когда в натюрмортах, обозначенных как «воспоминание номер один», «номер два» и так далее, я пытался запечатлеть малейшие шевеления памяти, а еще мысли о моей тогдашней возлюбленной, маленькой Лауры. Я занимался этими многоступенчатыми натюрмортами воспоминаний, где нежности громоздились на ступени гнева, а часы непродуманной ысти сменялись ручьями подлинных, хоть и крошечных просветлений.
Так вот, главный городской пиротехник взволнованно поведал, что моя выставка подарила ему интересные поводы для размышлений. Хочется верить, что они ему пригодились, когда он разрабатывал для фейерверков формы и цвета. Всегда хочется верить, что твое творчество способно всерьёз на кого-то повлиять. Увы, отрезвление обычно бывает жестоким.
Но закончить день номер тринадцать все-таки следует обязательным упоминаниям о фейерверке. Тысячи искр рассыпаются по ночному небу, как по левому, так и правому.
Натренированный взгляд худождевателя углядит в этой чрезмерности такое, что сам верховный Ывзирь голову сломит: в том числе очертания городов, где я никогда не был, но куда всегда хотел попасть… Их силуэты, вместе с черепаховыми черепичными крышами, башенками и настоящими гнутыми мостами, а не той пародии, что есть в нашем городе, где мостов, гнутых и негнутых, тоже пруд пруди.
В звёздчатых, синих и лемурьих россыпях фейерверка игуанам мерещились эти дальние города, до которых было не добраться… Кто знает, что видели в них дети, крохотными бусинками усеявшие набережную. И хохочущие.
Их смех звучал так, словно сотни несмазанных смычков пиликали по тысячам никуда не годных скрипок.