- Улька, а Улька, чтой-то не слышно тебя? Ты что там, не померла еще? – Прасковья Куприяновна привычно подошла к соседскому забору и заглянула за него.
- Чичас, померла, ага, скажешь тоже. Не раньше тебя, и не надейся. И чего ты орешь, как оглашенная. С рождения ты ,Парашка, дюже горластая была, в кого токо, неведомо. И сызмальства мне от тебя покоя не было, - ворчливо отвечает соседке Ульяна Никоноровна.
Этот ритуал повторяется каждое утро. Уж так получилось, что всю жизнь живут бок о бок Прасковья Куприяновна и Ульяна Никаноровна. Всю жизнь спорят и ссорятся, и всю жизнь рядом.
* * *
У двух соседок родились по дочери с разницей в полгода. У одной после Покрова, дочушка Ульянка, светлая голубоглазая девчушка. Первая девчоночка после трех пацанов, в день ее рождения снег выпал, вот девочка и родилась беленькая, с льняными волосиками.
А у другой соседки к Пасхе дучурка народилась, первенец в молодой семье. Парнишку хотели, но и девчушке тоже обрадовались. Прасковьей назвали, хорошенькая девчоночка получилась, глазастенькая такая. Глазенки как две черные смородинки, смугленькая, чернобровая, волосики тоже черненькие. Девчушка родившись, так закричала, что бабка повитушка вздрогнула, а помогавшая ей соседка перекрестилась.
И все-то было хорошо, но у матери ее не было молока. Пришлось соседке, матери Ульянки, кормить и соседскую Прасковью. И вот диво, девчонки с младенчества не ладили между собой. Стоило только занести в избу Парашу, как тихая Улька начинала ворочаться в люльке и плакать. Только-только ее укачают, как Прасковья точно нарочно раскричится и разбудит Ульку. А заснет у чужой груди насытившаяся Парашенька, так Ульяна, ни с того ни с сего в крик вдарится, Парашку-то и разбудит. В общем, сызмальства девчонки враждовали.
Подросли чуток, на ножках нетвердо по двору ковыляют. Их матери, когда одна их них куда-то уходила, частенько другой дочку для пригляда оставляли. И вот чудо, не успеют девчонки сойтись, уже ссорятся. То Ульянка Парашку за чуб схватит, то Парашка соседку толкнет. И смех и грех.
Время идет, взрослеют девчонки. Уже за ягодами и грибами вместе с подружками в соседний лесок бегают. И опять ссорятся:
- Улька, а у меня туесок березовый новенький, - хвастается Парашка.
- А мне тятенька лапоточки новые сплел, - не остается в долгу Параша.
- А у меня туесок полный ягодок, а у тебя полкорзики. Не умеешь, ты Улька, ягоды собирать, - не унимается Параша.
- Ох, насмешила, у тебя туесочек-то крошечный. Его не диво полным набрать. У меня корзинка побольше твоего туеска будет, - отвечает ей Ульянка.
В Рождество девчушки мирились, рядом стояли в церкви и вместе бегали по соседям, пели колядки. Потом катались на горке и снова начинали ссориться.
- Чтой-то у тебя Парашка лядянка туго скользит. Видать твой батька плохо решето водой залил, - поддевает соседку Ульяна.
- Зато мне тятенька в сарае салазки новые ладит. Завтра, кажись, готовы будут, - дает отпор Параша.
На Святую Пасху девчонки обязательно ссорились. Они, как и другие дети, начинали хвастать, кто больше яичек да конфет пройдя по соседям набрал. Слово за слово, и ссора разгоралась. Успокоятся, только не на долго. Начнут катать яички друг против друга и снова шум и крик.
Время идет, девочки становятся старше, но не унимаются. Подойдут к забору и начинают друг друга поддразнивать.
- Погляди, Ульянка, какой мне сарафан матушка пошила, - хвастается Параша.
- А мне тятенька новую кофту справил, - говорит Ульяна.
- Мне с ярмарки батюшка бусы новые привезет.
- А мне матушка ленты цветные пообещала.
Годам к пятнадцати расцвели девчонки, заневестились. Каждая по-своему красива. Ульяна высокая, в стане тонкая, глаза как васильки, коса в руку толщиной цвета спелой пшеницы. Прасковья, росточком поменьше, в кости пошире. Но хороша по-своему. Глаза как спелые сливы, зубы точно жемчужины, завитки темных волос выбились из косы и вьются на висках, на округлой красивой шее алеют бусы.
В тот год, как сравнялось Ульяне семнадцать, чуть не случилась с ней беда. Просватали ее за нелюбимого, что ж, это дело привычное, главное, что жених был из справной семьи. А Ульяне, как на грех, полюбился Макар, парень из соседней деревни. И видели односельчане как целовалась и миловалась она с дружком под ивой у реки.
Прознав об этом отец ее, Никанор, поклялся убить «гулящую» дочь. Никанор был мужиком нрава крутого, искал ее на сеновале, в сарае, где хранился инвентарь, в подполе. Матери Ульяны мужниной нагайки в тот вечер досталось, но та клялась и божилась перед иконой, что дочь не прячет и где схоронилась Ульянка не ведает. Тогда прошел Никанор по домам ее ближайших подружек, может те Ульку скрывают.
Родители Ульяниных товарок своих дочерей допросили, те тоже перед иконами поклялись, что не знают, где она, непутевая, хоронится. Единственная, к кому не зашел разгневанный Никанор, была Параша.
Именно она спрятала соседку на своем сеновале, двое суток, втихаря, носила ей хлеб и воду. Между делом встретилась за околицей Макаром, передала Уле, где будет ждать ее мил дружок. Ничего, обвенчались Макар с Ульяной. Года через два, уже после рождения внучки, простил непокорную дочь и зятя суровый Никанор.
После побега Ульяны долго гудела деревня. Мать Ули, узнав что дочь жива, с облегчением перекрестилась. Прасковья ходила смурная, точно ей не хватало привычных перепалок с соседкой.
Вскоре Параша тоже вышла замуж. Засватали ее в соседнюю деревню, приглянулась девка на ярмарке родителям жениха. Ничего, на смотринах Степан Прасковье понравился, на мясоед сыграли свадьбу. После брачной ночи вышла Параша из избы во двор и услышала знакомый голос:
- Что-то долго ты соседушка на пуховой перине нежишься. Все бабы да молодки спозаранку уже коров подоили, в стадо согнали, скотине корм задали. А ты все почиваешь.
Повернув голову в сторону забора, Параша увидела Ульяну. После замужества Прасковьи они опять стали соседками.
Снова и снова слышался через забор привычный спор.
- Прасковья, глянь, какое платье мне к Рождеству сшили. Макарушка ткань с ярмарки привез, - подзадоривала соседку Ульяна.
- А мне, Уля, валенки новые справили, с галошами. Вот в церковь в них пойду, - отвечала Параша.
В зависимости от времени года предмет перебранки менялся:
- Что-то у тебя, Уля, морковь в огороде совсем не выросла. Это как же ты ее сажала, - привычно поддевала соседку Параша
- Да не иначе как ты, соседушка, косо посмотрела. А вот почему у тебя картоха не цветет, одному Богу известно, - отвечала Прасковья.
Их мужья, Макар и Степан, слушая перепалку жен только посмеивались. Помнил, Макар, как спасла Параша его Ульяну. А свекрови невесток пытались осадить. Нечего без дела собачиться. Уууу, бесстыдницы, от людей аж совестно.
Но женщины не унимались.
- Ты что, Параша, двоих родила и порожняя ходишь? Не дело это, от бабьей-то работы отлынивать. Я вон троих принесла, да опять тяжелая, - кричала через забор Ульяна.
- Так ты Ульяна трех девок родила, это ж разве дело. А у меня два парнишечки. Так что тебе еще рожать и рожать, - звонко отзывалась Параша.
А в сорок первом ушли на фронт сын и муж Прасковьи, в сорок втором получил повестку младший сын. Осталась она вдвоем с десятилетней дочкой Стешей.
Ульяна тоже проводила мужа и старшую дочь, пошла Софьюшка санинструктором. Среднюю забрали в город, работать на заводе. В избе остались младшая Вера и одиннадцатилетний Игнат.
Редко теперь переругивались через забор соседки, не до того было, вламывали до темна в колхозе. Как и все бабы в деревне с тревогой ждали почтальонку, изредка перекидываясь через забор:
- Ну как твои-то, пишут?
- Пишут, сынки, что воюют. А муж в госпитале. А твои-то как?
- От Сонюшки позавчера письмо получила. А от Макара за полгода ни весточки…
Изредка, зимним вечером, вспомнив мирное время, собирались деревенские бабы у кого-нибудь в избе на посиделки. О своих делах разговаривали, письма с фронта читали, носки да варежки для солдат вязали. Точно в добрые довоенные времена подденут друг друга Ульяна с Прасковьей:
- Что-то у тебя, Ульяна носок какой-то кривоватый выходит. Ты деревню-то нашу не позорь, - усмехаясь, говорит Прасковья.
- Ой, Парашка, за собой смотри. Ты вона и нитку неровно спряла, и носок неплотно вяжешь. Глядикось, у тебя решето вместо носка получается. Замерзнет в твоем носке солдатик-то - отвечает ей Ульяна.
Глядя на них, заулыбаются женщины, вспомнят вечные перепалки заклятых соседок.
За четыре года получили Ульяна с Парашей на двоих четыре похоронки, по две на каждую. В сорок пятом вернулся только младший сын Прасковьи Куприяновны, да не один, с тоненькой девчонкой в солдатской шинели, которую называл женой.
Время шло, затягивались раны, народись внуки, подрастали последыши. Проходя мимо домов Прасковьи Куприяновны и Ульяны Никаноровны, соседки улыбались, слушая привычную перебранку двух соседок.
- У тебя, Парашка, внучка, вылитая ты, - говорит Ульяна Никаноровна.
- Дура ты баба, откуда знаешь. Девчоночку-то из роддому только вчера привезли, ты же ее еще не видала, - удивляется Прасковья Куприяновна.
- Да орет так же как ты. У меня от ее крика в избе стекла из окон едва не выбило и керосинку точно ветром задуло. Я с младенчества твой ор помню. Ты же голосила, как оглашенная, - поясняет соседка.
- А как же мне было не орать, если ты все молоко из cиsьки выцедишь. С голодухи и не так порешь. А девка у нас да, горластая, такая не пропадет. Приходи, поглядишь на девчушку-то.
- Приду, Параша, приду. С делами управлюсь, и вечером приду. Ты вот молочка возьми, у тебя же корова еще в запуске, а кормящей-то мамке молоко дюже полезно, - говорит Ульяна, передавая кувшин через забор.
Год за годом длится перебранки двух соседок. Женщины постарели, для односельчан они стали бабкой Ульяной и бабкой Прасковьей. Бесследно пропали былая ловкость рук, быстрота движений, живость взгляда. Но языки были по-прежнему остры и готовы к битве. Каждое утро одна из них окликала другую, предварительно заготовив какую-нибудь колкость.
- Парашка, а Парашка, ты шо молчишь-то? Дрыхнешь что ли, ленивая ты баба, мало тебя покойница-свекровь учила, - кричит Ульяна Никаноровна.
В то утро ей никто не ответил. С резвостью, которой у Ульяны Никаноровны не наблюдалось уже последние десять лет, она кинулась к соседской избе. Прасковья Куприяновна лежала на полу без сознания.
В следующий раз заклятые соседки встретилась в больничной палате. Ульяна Никаноровна приехала на перекладных навестить Прасковью Куприяновну. Больничную палату из будничного забытья вывел ее громкий голос:
- Ох, шалая ты, Параша, истинный Бог, шалая. Так меня перепугала, чуть до инфаркту на довела. Ты, девка, так не шути, я тебя на полгода постарше буду, а таких шуток пока не шуткую, - говорила Ульяна Никаноровна раскладывая на тумбочке деревенские гостинцы.
- За скотину и дом не переживай, мы с твоей невесткой присмотрим. Фельдшерка наша пообещала тебе на дому уколы делать, ежели, нужда будет, - продолжала она.
Через пару месяцев переполох, вызванный «шуткою» Прасковьи Куприяновны стал в деревне забываться. После выписки «фельдшерка» две недели делала ей уколы, каждый день заглядывали невестка, сын или кто-то из внуков. От переезда в дом сына старуха отказалась на отрез.
Как всегда утро начиналось с шутливой перебранки. Шаркая чунями, Прасковья Куприяновна привычно подошла к соседскому забору и заглянула за него:
- Улька, а Улька, ты где, язва? Куды запропастилась-то? Ульяна, отвечай, непутевая, – кричит она через забор.
Но ответа не последовало. Внутри у Прасковьи Куприяновны все похолодело. Вспомнив свое недавнее приключение, она заторопилась во двор к соседке.
- Ульяна, ты где, отзовись, Улька! – кричит старуха, задыхаясь от волнения и подходя к дому.
Соседка ответила ей через пару минут.
- Шо орешь, оглашенная! Ну, в нужнике я была. Ты чаго всю деревню-то переполошила. Шалая ты Парашка, до гробовой доски будешь шалая. И никакого мне спасу от тебя не было, нет и не будет, - сердится она.
- Ох, Улечка, я ужо решила, шо ты померла! – оправдывается Прасковья Куприяновна за поднятый переполох.
- Скажешь тоже, померла. Вот старая дура! Да я еще на твоих похоронах простужусь, и пирогов на поминках твоих поем, - пряча улыбку, ворчливо говорит Ульяна Никаноровна.
- Дай Бог, дай Бог, Улечка, - непривычно соглашается с ней соседка, - я тебе на свои поминки с клюквой пирогов напеку, и с грибами, как ты, Ульяночка, любишь.
- Ну, смотри, Параша, не забудь. А в клюкву ты сахарку-то побольше клади, не жалей. Поминки, они же не кажный день случаются, так ты уж не поскупись. А иначе я на том свете с тебя спрошу. А пока пошли, чайку пошвыркаем, я вчера пряничков прикупила, внучка письмецо из городу прислала, почитаем.
Кряхтя, и поддерживая друг друга, две заклятые соседки медленно поднялись на крыльцо дома.