„Судьбы неизвестен код,
Но ясен вполне итог —
Мастер в руки берёт
Циркуль и молоток“
Ю.В. Андропов
При рассмотрении решения задачи «Трое пошли в лес» мы, помнится, натолкнулись на один из вариантов решения, при котором получалась довольно любопытная ситуация. Напоминать и саму задачу, и варианты решения этой задачи я, естественно, не буду, поскольку любой в состоянии перейти по ссылкам и посмотреть и то и другое самостоятельно. Отмечу лишь, что при первом и третьем варианте решения задачи раздел полученных восьми монет происходил исключительно между первоначальными обладателями хлебов, и тут можно было говорить о том, правильно или неправильно, справедливо ли или несправедливо делится полученная сумма между солидарными получателями, сделавшими вовсе не равный вклад в такое получение, но сумма эта всё равно делилась именно между ними. То же самое можно сказать и о втором варианте решения, хотя при этом и получается, что часть денег возвращалась к первоначальному обладателю монет.
А вот четвёртый вариант решения дал вообще что-то странное, совершенно не сводящееся к указанному рассуждению. При решении по четвёртому варианту получалось, что по крайней мере часть монет из уплаченных восьми оказывалась вновь у того самого человека, который не имел хлебов, но имел деньги. И деньги эти, вроде бы без остатка отдал.
Нечто несуразное виделось в этом, и эта несуразица состояла именно в том, что по какой бы цене не была произведена продажа первоначально купленных хлебов назад первичными этих хлебов обладателям, всё равно остаток у первичного обладателя денег оказывался более нуля. Разумеется, если только он именно назад продал хлеба, а не подарил их даром.
Но вроде бы такого быть не должно!
Напомню, что первоначально бесхлебный путник приобрёл весь имеющийся у двух других его сотоварищей хлеб за свои восемь монет, отдав одному три монеты, а другому — пять. Заметим, что восьми монет он при этом лишился. При этом он сразу взял на себя обязательство обратной продажи по крайней мере части хлебов за ту же цену, за которую он купил хлеб. Затем приобретатель хлеба отделил от приобретённого хлеба две трети и продал каждому из своих сотоварищей по одной трети хлеба за ту же самую цену, за которую купил у них. В итоге, как мы понимаем, две трети от восьми монет вернулось тому, у кого эти монеты, собственно, первоначально и были, да у него же ещё осталась и одна треть всего количества хлеба. Кстати, обратите внимание, что при втором варианте раздела получается ровно то же самое.
Причём, заметьте, даже если бы этот человек производил обратную продажу своим сотоварищам не по цене приобретения у них, то есть не из расчёта одна монета за одну хлебную лепёшку, а значительно дешевле, скажем, в два раза, всё равно он выигрывал бы по сравнению с ситуацией, рассматриваемой в случае, когда деньги делились бы просто между двумя его спутниками.
По некоторому размышлению легко обратить внимание вот на какое обстоятельство.
При сделке купли-продажи во всех случаях производится измерение в деньгах права распоряжения всего продаваемого товара, в данном случае — восьми хлебных лепёшек.
Восьми?
А вот не совсем восьми! В случае, когда бесхлебный путник за свои восемь монет покупал хлеб у своих солидарно действующих спутников, он покупал… не восемь, а восемь третьих хлебной лепёшки, то есть две и две трети. И измерению в деньгах подвергалась именно такое количество хлеба. Такое и никакое другое. Тот хлеб, который мог кочевать между первоначальными собственниками трёх и пяти лепёшек, никакого отношения к первоначальному плательщику не имел. Он им в деньгах не измерялся вовсе.
А коль скоро только в денежных сделках и появляется цена товара, то мы можем сказать, что при решении задачи по первому или третьему варианту цена была следующая: восемь монет за восемь третьих хлебной лепёшки. Иными словами одна лепёшка стоила три монеты. Именно такая цена была определена в сделке между бесхлебным путником и его сотоварищами.
Что же произошло в случае решения по четвёртому (и второму!) варианту? А произошло то, что в сделку (только во втором и четвёртом вариантах сделки разные) оказались вовлечёнными при том же количестве монет уже все восемь лепёшек. И таким образом, цена одной лепёшки в этой сделке была определена как восемь монет за восемь лепёшек, то есть одна лепёшка имела ценой одну монету — втрое дешевле, чем в сделке, в которой при том же количестве денег участвовала только часть лепёшек. Вот отсюда и явное расхождение. Как мы это увидели.
Давайте теперь анализировать дальше. Первоначально, строго говоря, вовсе не предполагалось, что бесхлебный путник будет вовлекать в правоотношения ту часть хлеба, которую он не будет употреблять. Но при решении по четвёртому варианту он вовлёк этот хлеб в товарный оборот. Оценил его, тем самым (напомню, что по-другому дать цену вещи как сделав её товаром вообще нельзя). И то, что он его не съел, а по произведённой в первой сделке оценке (или вообще — даже ниже неё!) он отдал этот хлеб своим путникам, резко изменило ситуацию. И именно по той самой причине, что цена оказалась определённой не для потребного к обороту хлеба и актуально вовлечённого в него, а всего вообще существующего хлеба, в том числе и того, который ни к какому товарному обороту изначально не предполагался, а предназначался лишь для непосредственного потребления и, тем самым, говоря строго, вовсе не был товаром согласно воле его собственников.
Ну, если в первичную сделку все три спутника вступили совершенно добровольно, то на этом следует сказку, в общем-то, закончить. Хотя в этом случае не совсем понятно бы было — зачем, собственно, потребовалось держателям еды продавать её именно всю своему товарищу. А если они имели в виду затем произвести обратную покупку, то тут, как говорится, вольному воля.
А вот что, если вдруг предположить, что обязанность оценивать имущество в виде восьми хлебных лепёшек существовала в силу каких-то обстоятельств у хлебовладельцев изначально? И что, если предположить, видоизменяя задачу, что их к этому каким-то образом обязал именно тот самый их третий спутник, у которого лепёшек не было?
Можно, в силу того, что любая цена всегда предполагает хотя бы потенциальную, мыслимую, куплю-продажу, считать, что этот третий установил правило, согласно которому он за те деньги, которыми распоряжается он, имеет право купить весь товар на их внутреннем рынке, правда, при этом он обязан сразу же произвести и обратные продажи по той же цене, кроме того товара, который потребит сам.
Ничего не напоминает?
Нет?
А давайте пойдём далее и представим себе, что этот самый бесхлебный господин имеет также право получать с двух других субъектов некую плату, точнее, две платы: первую в размере части цены имущества, которым обладает любой из его спутников, а вторую — в размере разницы в стоимостях при любой сделке с товаром.
А если сюда мы ещё и добавим то, что для нас, в сущности, совершенно безразлично: имеет ли право этот бесхлебный доставать из кармана монеты или же изготавливать их (пока деньги лежат в кармане человека и не предполагаются вообще к обороту, она как именно деньги вовсе не существуют, так как основанием наличного бытия денег является их затрата в акте распоряжения), да добавим ещё и установленное правило, что никакими иными монетами будет пользоваться нельзя, то есть все иные меры для определения цен товара, кроме тех, которые установлены их спутником, и именно тех, которые именно имеет он, запрещены, то мы имеем…
Верно, мы имеем модель финансово-налоговой системы государства.
Да, это верно, что правительство государства не может принудить свободного предпринимателя или собственника продать этому правительству своё имущество (хотя в ряде случаев как раз может принудить, причём по довольно произвольной цене). Да, это так, но на самом деле, устанавливая одновременно и ограничение в виде измерения стоимостей любой вещи находящейся у субъекта, пребывающего в его юрисдикции, только и исключительно в национальной, то есть только государством эмитированной, валюте, и одновременно эмитируя именно эту валюту и тут же обязывая производить учётную оценку, государственная власть занимается установлением именно связей в виде двух встречных договоров купли-продаж, каждый из которых существует в потенции и за исполнение обязательств по которым как раз государство никаких обязательств не несёт, а создаёт обязательства на базе таких вполне навязанных оценок в виде, скажем, налогов для своих подданных (не путать с гражданами — подати, налоги платят не только граждане!). Затем именно на основании таких вот оценок и начинает проводиться государственная финансовая политика. Давайте обратим теперь внимание и на то обстоятельство, что весь бухгалтерский, включая не только налоговый, но и экономический, учёт и вся банковская система любого государства работает исключительно в национальной валюте и исключительно в соответствии с правилами, которые устанавливаются не свободными субъектами, как, скажем, правила определения цены в сделках между ними, а именно государством.
Иными словами, государственная власть, и именно она, действуя исключительно в своих, а не своих граждан интересах, и навязывает меру меновых стоимостей в товарном обороте субъектов, которые находятся под её юрисдикцией, и устанавливает правила измерения для получения количественных значений цен имущества, которое даже и не участвует в гражданском обороте, скажем, как товар. И при этом всегда из-за измерения вещей, которые не вовлечены в оборот с государством, навязанными государством средствами государственная власть присваивает себе часть продукта общества. Так точно, как фактически присвоил себе часть денег тот самый бесхлебный путник, если он действовал по алгоритму четвёртого варианта решения задачи (а второй вариант это... да-да... приватизация девяностых).
И во всём этом особенно настораживает то, что в реальном обществе такого рода акты оценивания и вывода уже из полученных оценок производятся властью многократно. А на каждом из этих актов весьма и весьма вероятна ошибка оценивания. Так вот, можно выдвинуть гипотезу, что если только не будет существовать какого-то компенсирующего накопление этой ошибки механизма, то такого рода ошибка оценивания начнёт накапливаться, что будет на определённых этапах приводить к катастрофическим сломам всей системы экономического управления. И всё это будет только из-за несовершенства, а точнее — откровенной порочности юридического способа измерения прав распоряжения объектами.
А тогда вполне возможно предположить, что именно сейчас мы и наблюдаем такой вот момент выхода из-под управления экономической системы, причём мировой, именно из-за накопившихся в системе ошибок оценки (замечу, что статья эта была опубликована 23.08.2009 в 10:01). И тогда, если следовать этой гипотезе, следует признать, что сердцевинная, глубинная причина современного кризиса носит вообще не экономический, а юридический характер. Что мы, люди Земли, что-то неверно делаем при установлении правил денежного обращения, где-то каким-то образом не учитываем именно правовую, а следовательно и универсально общечеловеческую, а вовсе не национальную, как думают некоторые, полагая деньги национальным символом, природу денег. Но такого рода гипотеза, конечно, требует осмысления. Однако, если она подтвердится, можно попытаться найти не только выход из современного кризиса, но и построить такие, кстати, весьма дешёвые, судя по всему, механизмы, которые не дадут впредь наткнуться на него. Или во всяком случае, мы будем иметь возможность довольно точно его прогнозировать. Что тоже, согласитесь, не так уж мало.
PS И всё-таки нет. К сожалению, одними только выработками юридических механизмов тут обойтись не получится. И вот почему. Все юридические механизмы такого рода всегда будут вести к уничтожению именно товарности и, следовательно и прибыли. А вот этого капиталист допустить не в состоянии никогда, хоть бы и под страхом смерти. Именно поэтому разработка таких механизмов регулирования, а главное - их внедрение возможны только и исключительно после отстранения от власти капиталистов как класса вообще, то есть лишь в порядке социалистической революции.