Случайно или не случайно, но за последнее время мне попалась третья книга мемуаров, причём их авторы – практически ровесники. После москвичей Рождественской и Алешковского – книга петербурженки в четвёртом поколении Елены Чижовой.
Свою книгу она начинает с воспоминаний своей мамы, которая рассказывала ей о корнях семьи, о том, как её бабушка приехала в поначалу в Москву, а затем, уже после революции, в Петербург из деревни под Калязином, как устроилась горничной в графскую семью, как сложилась (а вернее, не сложилась) её семейная жизнь, о судьбах её детей и внуков.
Конечно, как, наверное, у любого коренного жителя Петербурга, основная мысль, основная боль – это блокада Ленинграда. Этому тяжёлому событию, свидетельницей которого стала в своём детстве мама Елены (она родилась в 1931 году), посвящены самые эмоциональные строки книги. Автор не только описывает людей, их поступки, дома, улицы, мысли, настроения, но и пытается ответить на главный вопрос: почему так получилось с Ленинградом? Почему горожане, ленинградцы, «выходцы из деревни, во всяком случае, в своём большинстве» (не буду оспаривать это умозаключение – может, и в самом деле, к 40-м годам представителей старого, дореволюционного Петербурга уже почти не осталось?), даже когда война уже началась, не делали запасов продуктов?
«Читая блокадные дневники, я искала ответы на эти вопросы, пока однажды не догадалась: в полуграмотной стране письменная культура – достояние узкой прослойки. Дневники – нерепрезентативная выборка, значит, к ним нельзя относиться как к общей памяти».
(Ну насчёт полуграмотного населения СССР в целом и Ленинграда в частности к 1941 году – это, по-моему, перебор)
Вторая часть книги – это уже собственные воспоминания Елены Семёновны о своём детстве: о питерских адресах, где они жили, о маме с папой и прабабушке, собственно о родном городе, о детских играх, о школе, о ленинградских коммуналках.
Хорошо вписались в ткань повествования подлинные фотографии, их можно было бы включить и побольше.
Не могу сказать, что книга читается легко. И не из-за плохого языка. Напротив, язык Чижовой хорош, богат, но, как это иной раз бывает, именно это и усложняет восприятие текста. Я бы предпочла прочитать и усвоить одну мысль, а потом переходить к следующей. Но у Чижовой одна мысль перебивается другой, потом, когда уже забыл, с чего предложение началось, происходит возврат к первой, да ещё и сноски, которые чаще всего являются самостоятельными фразами и могли бы логично встроиться в основной текст.
Что мне не понравилось.
Первое. Читаешь, вроде бы правильный текст, правильные мысли, но всё равно чувствуется какая-то негативная подоплёка, какая-то не то шпилька, не то фига в кармане. Ну чем автору, к примеру, не угодило «языковое лото»? Все мы в детстве имели такие настольные игры, и они были, действительно, развивающими. К чему такая недобрая ирония? Только потому, что её настоящая бабушка не была похожа на нарисованную, а дедушек и вовсе не было?
Или эпизод, где Чижова описывает, как погиб её дед.
«Кроме двух его фотографий и заверенной копии похоронки – оригинал прибрали к рукам инстанции, назначавшие вдовью пенсию, - здесь на земле, больше ничего не сохранилось».
Ну что значит «прибрали к рукам»? Видимо, в то время так положено было – сдавали в военкомат не копию, а оригинал документа.
Между прочим, одно из завоеваний социализма старшее поколение до сих пор вспоминает с сильнейшей ностальгией: это бесплатные кружки в школах, дворцах пионеров, домах культуры. Чижова же это называет «кружковым безумием», которое её, к счастью, не накрыло.
О пионерском галстуке:
«Если принять во внимание, что любой галстук по сути своей - удавка, затянутая на шее, - символ более чем сомнительный. Но так далеко советские методисты не мыслили, а тем более не предполагали этой способности у нас».
О да, конечно, советские методисты не мыслили далеко, но ругать их надо не за это, а за то, что они просто взяли и скопировали идею пионерского галстука со скаутского.
Второе. Воссоздавая историю своей семьи, Елена Семёновна не просто описывает события, она пытается анализировать поступки своих предков, пытается объяснить, почему её прабабушка поступила так, а не иначе, правильный это был поступок или нет, а это не всегда верный путь: залезть в голову людей другой эпохи нелегко, а, может, и не стоило бы. Просто погрузиться в ушедшую эпоху было бы не менее интересно.
В самом деле, может, прабабушка, вернувшись в послереволюционный Петроград, пошла работать нянечкой в больницу не предвидя какие-то каверзы со стороны новой власти, а просто потому, что больше никуда не смогла устроиться, да и с питанием в больнице не было проблем. И жить к себе в квартиру пустила тех, кому жить было негде, не потому, что предвидела «уплотнения» и решила сыграть «на опережение», а просто потому, что… пустила? И дочь свою воспитала в «крестьянских» традициях не потому, что предвидела, что «ужасами Гражданской войны дело не обойдётся», а просто потому, что так получилось.
Третье. В своей неприязни к советской власти, которая, между прочим, дала автору и бесплатное образование, и медицинское обслуживание, и бесплатное жильё, заметны некоторые передёргивания.
Например, пишет Чижова о том, что один из братьев её дедушки был другом и соратником Кирова, и после его убийства он уволился с работы и постарался уехать из Ленинграда как можно дальше. А другой брат дедушки работал охранником на зоне, и именно этот факт почему-то больно ранил Чижову:
«- В смысле… вертухаем?
«Дядя Саша» приходится мне двоюродным дедом, седьмая вода на киселе – но всё равно жмёт сердце.
Трудно дышать, будто окунули в грязную воду времени. Меня – с головой…
Я пытаюсь примерить на себя безумную коллизию: один брат в бегах, другой – подался в вертухаи…»
А, собственно, что особенного произошло? Ведь и первый брат, который соратник Кирова, он такой же представитель советской власти, как и тот, что на зоне охранником работал. Но стыдно почему-то только за второго стало.
Четвёртое. Любовь Чижовой к своему городу иной раз затмевает её разум («Бедный, бедный мой Город, ненавидимый ларвами!» - «ларвами» Чижова называет представителей советской власти) и приводит, на мой взгляд, к совершенно некорректным высказываниям.
«Сколько раз ещё во времена СССР я, приезжая хоть в российскую провинцию, хоть в национальную республику, слышала осторожный, обращённый ко мне, вопрос: а вы откуда, из Москвы? И отвечая: из Ленинграда, видела облегчение и жалостливую радость. Жалостливую – потому что блокада; облегчение – потому что власть: тяжкая, сверхприродная, бесчеловечная, перед которой все, кроме жителей столицы, равны.
Этот, один из главных признаков «столичного текста», в советское время отошёл к Москве. В лицах иных москвичей его знаки проступали так же явственно, как значок доллара в глазах карикатурных, из «Огонька» или «Крокодила», уолл-стритовских воротил. (Надо ли объяснять, что с «нормальными» москвичами – а тем более урождёнными, потомственными, не меньше нашего страдавшими под приглядом Софьи Власьевны, - это соотносится примерно так же, как образ Роди Раскольникова, прячущего топор за пазухой, или Ивана Карамазова, что ни ночь, беседующего с чёртом, - с «нормальными» жителями Петербурга). Хотя дело тут не столько в богатстве – в этом, якобы общем, пироге, от которого нам, ленинградцам, доставались ломтики, тонкие, как ущербный серпик над Петроградской, или, спускаясь с небес на землю, как полумесяц над Соборной мечетью, рядом с которой я теперь живу, - сколько в другом, нематериальном: как, например, звание города-героя, которое Москва себе присвоила, надеясь встать с Ленинградом в один трагический ряд».
Вот так. Не больше, и не меньше.
Пятое. Я не приемлю слишком откровенного выворачивания наизнанку нижнего белья. То есть, описывать некоторые физиологические моменты, наверное, не стоило бы.
Шестое. Иной раз автор, описывая какие-то поступки, свои или чужие, делает выводы, которые, на мой взгляд, совершенно из них не следуют.
Вот, например, страстное желание мамы автора жить непременно в центре Ленинграда. Когда семья вместо комнаты в коммуналке получила отдельную двухкомнатную квартиру на окраине города, то мама сразу начала кампанию по обмену обратно на центр. Потому что жить в многоэтажной коробке она не хотела, потому что во дворах новостроек лежали кучи мусора, потому что жили там в основном рабочие, много приезжих, дети невоспитанные и плохо одетые, дрались двор на двор, в общем, контингент не тот.
Без доплаты поменяться на квартиру не удалось, и семья въехала снова в коммуналку, но уже в две комнаты. И что получили? С соседями ссорились, дом обшарпанный, во дворе те же кучи, дети так же хулиганили и матерились. Но зато – центр Ленинграда! А вывод – как же мама была права!
Или другой момент. Эмоционально описывает Елена Семёновна, как она в детстве смогла постоять за себя в схватке с дворовым «альфа-самцом». Он её, девочку, обозвал, она же схватилась за палку и врезала обидчику так, что вывихнула ему челюсть. Это придало ей силы и повысило её самооценку. Но на той же странице сама Чижова описывает начало конфликта. Почему парень её обозвал? Потому что она ему сказала, что он - мазила, не смог попасть мячиком… в еврейского мальчика, которого они третировали всем двором! Не заступилась за него, чем можно было бы гордиться, а обозвала обидчика мазилой… А вывод – «спасла своё человеческое достоинство».
На протяжение всего текста чувствовалась какая-то обида автора на советскую власть, хотя родилась она уже в довольно благополучное, сытое время (в 1957 году, и, что бы ни говорили о пустых прилавках советского времени, она сама вспоминает, как они с папой ходили в магазин за икрой), и лишь в конце книги стало понятно, в чём тут дело. Если бы не советская власть, то не лишились бы предки Чижовой текстильной мануфактуры, и она теперь была бы богатой наследницей знаменитых Рябининских мануфактур. Если бы, конечно, Василий Рябинин, «отпрыск богатой промышленной династии», не женился на безродной Капитолине, а их дочь, в свою очередь, не вышла бы замуж за еврейского мальчика. Но тогда бы не было на свете самой Елены Чижовой. Эта болезненная тема – полукровное происхождение – тоже никак не даёт автору покоя.
Одна из последних глав книги посвящена «петербургскому тексту». В этой главе я, каюсь, не поняла почти ни единого слова.
В целом впечатление от книги у меня не сказать, чтобы положительное.
Ранее этот материал был размещён мною здесь: https://my.mail.ru/community/knigi/0DEA176B2CBA80EC.html