Северное лето было прекрасным, Лиза влюбилась в него с первых июньских дней, и, наверное, по гроб жизни. Такого буйства красок, вдруг вырвавшихся из спрятанной на всю долгую зиму палитры, она не ожидала. Долгая и суровая зима, неприветливая весна не обещали ничего хорошего и летом, но в конце неприятно дождливого мая кто-то всесильный как будто отдернул серый занавес, и со сцены грянула буйная симфония многоцветья. Увертюрой к этой симфонии был взрыв бело-сиренево-розовой пены - на невысоких сопках над рекой зацвел багульник. Лиза в тот день, когда все вокруг залило этим потрясающим светом рванула было в самую гущу зарослей, уж очень ей захотелось наломать себе охапку этих сиреневых огней, но Нина догнала ее у самого подножия, рванула за руку назад, заорала дурниной
- Обалдела, дура? Там и останешься среди этих кустов и дите еще скинешь. Нельзя туда, он цветет красиво, да подло, одурманит враз. Головой надо думать!
…А потом началось… Выбросили свои пурпурные розы лиственницы, предгорья сопок и берега реки покрылись оранжево-желтым ковром жарков и купальниц, потом все засинело какими-то колокольчиками, нежные головы которых клонились до земли, и, казалось, звенели. А потом ввысь выстрелили гордые стрелы кипрея, пока еще смутные, робкие - и все сменялось с такой быстротой, что кружилась голова. Не смотря ни на что - ни на отсутствие весточек от Маймы и Виктора, ни на расставание с Никодимом, ни на отстраненность дочери Лизу не покидало чувство постоянного щенячьего восторга от этой земли. Но самое главное и самое новое, что появилось в ней - она стала собой. Она жила одна, совершенно самостоятельно, не нуждалась больше ни в чьей поддержке и…это ей нравилось. Руки задубели от постоянной работы, спина ныла, как будто по ней молотили, уже приличный животик лишал былой ловкости и подвижности, но она без устали возделывала свой небольшой огородик, потихоньку подкашивала свою делянку - коза хоть и одна, а сена заготовить требуется, с утра до вечера была занята по горло, и у нее не оставалось ни сил, ни времени на всякие мысли и страдания. Вот только Майма… Это был единственный человек, о котором она все время помнила, к которому возвращалась мыслями, но ни спрашивать Марфу, но не искать ответа самой на вопрос почему они ее здесь бросили, Лиза не хотела.
…
В лугах уже начал зацветать кипрей. Это розовеющее море спорило красотой с ярким небом, но цвет его небу пока уступал. Кипрей не вошел еще в полную силу, еще не затянуло волной медово-терпкого аромата все вокруг, поэтому нежный розовый запах отцветающего по берегам шиповника кружил голову, доставая до сердца. Добежав до реки, если, конечно можно было назвать бегом ее потяжелевшую трусцу, Лиза присела на нагретый солнышком камень, опустила ступни в кипень мягкой прибрежной травы и прикрыла глаза. Реку здесь даже и рекой назвать было трудно, она здорово сужалась в этом месте, превращаясь в капризный широкий ручей, который, весело подпрыгивая на торчащих из воды плоских валунах, несся дальше, туда, где река снова набирала свою мощь и ширину. Глубины здесь не было, но вода даже на взгляд казалась ледяной, такой темно синей, даже фиолетовой и густой она выглядела.
“От неба что ли такой цвет, или дно темное”, - подумала Лиза, лениво подставила лицо солнечным лучам и задремала. Правда, долго ей спать не пришлось, на той стороне реки залаяла собака, и Лиза разглядела среди высоких стволов сосен сутулую фигуру человека. Рядом бежал здоровенный пес, его пушистый хвост мелькал среди высокой травы, и Лиза вдруг застыдилась. Вот - ее послали побыстрее сбегать, а она расселась тут на солнышке, как отдыхающая. Быстренько вскочив, она закинула на плечо ремешок туеса, стащила тапки и бесстрашно зашагала по камням, которые, как будто кто-то нарочно выложил в тропку.
Вода обожгла ноги Лизы, как варом. Не зря она казалась ледяной, ледяной она и была, да такой, что ломило пальцы. Хорошо, ноги можно было в воду почти не опускать, скользить прямо по камушкам - по реке, как по суху. Раздухарившись, она решив показать незнакомому пасечнику - какая она уже тут своя и какая ловкая, Лиза прибавила темп, прыгая, как молодая козочка, правда на всякий случай придерживая рукой живот. И вдруг нога соскользнула со скользкой выпуклой поверхности. Еще кое-как удерживаясь, Лиза замахала руками в отчаянной попытке не упасть, но ничего не вышло, как в страшном кино она увидела, что из вод воды торчит углом острый валун, а она падает прямо на него. Чудом извернувшись, обхватив двумя руками живот, она упала на острие бедром, и от дикой боли у нее разорвалось что-то внутри. И сквозь меркнувшее сознание, она услышала лай, как будто сорвавшегося с цепи пса, а потом упав вниз лицом в ледяную воду, начала беспомощно ее глотать, как будто решила выпить. А потом полная тьма поглотила ее.
…
Лицо Димки вынырнуло из небытия разом. как будто проявили фотопленку. То самое - молодое, очень красивое, с серыми, прищуренными глазами, щегольски ухоженными усиками над красиво очерченным сильным ртом, с высокими, немного угловатыми скулами и по девичьи нежными, чуть впалыми щеками. Он ласково смотрел на Лизу, потом его взгляд стал обеспокоенным, сочувствующим, а потом его лицо стало меняться. Откуда -то взялись морщины, глаза прикрыли тяжелые сероватые веки, узкие губы помягчели и углы рта скорбно опустились вниз. И вот уже не Димка - Никодим вглядывался в Лизино лицо, прикладывал к ее лбу что-то прохладное, и пытался просунуть в ее судорожно сжатый рот ложку с пахучей, терпкой жидкостью.
- Не надо. Я не хочу. Уйди, Димка!
Память и сознание Лизы метались между прошлым и настоящим, ног настоящее побеждало, и она потихоньку приходила в себя, отталкивая сухие, бугристые руки настойчивого мужика. Никодим терпеливо пережидал и снова по капельке вливал ей в рот свое снадобье.
- Надо. Лиза, не будешь это пить, опять жар тебя сожжет. Уже неделю лежишь.
Лиза одним рывком вскочила, попыталась сесть на кровати, но голова закружилась, и она снова опустилась на подушку.
- Неделя? А как же Лиса? Там помолвка…
- Отыграли уж без нас все. Марфа сюда приходила, наказала мне тебя выходить, решили не тянуть тебя через ручей, мало ли. Окрепнешь, пойдешь. А сейчас лежи, отдыхай. Я приду через час.
Никодим встал, и Лиза молча смотрела, как скрылась за тяжелой бревенчатой дверью его сутулая спина.