– Николай Максимович, многие не понаслышке знают, как вы блистательно исполняли в Большом театре принца Щелкунчика. Вы помните совет от вашего педагога перед выходом на сцену? Какие наставления вы даете своим ученикам?
– Все, что касалось версии Юрия Николаевича Григоровича, – все-таки я станцевал в первый раз в эпоху его правления, в 1995 году. Он еще был главным балетмейстером, художественным руководителем. И на Щелкунчика он очень редко назначал новых исполнителей. Два спектакля было, в которых невозможно было получить роль. Это балет «Спартак» и «Щелкунчик».
И когда мне в столь раннем возрасте доверили роль, это был первый признак для моих коллег, что меня рассматривают в очень серьезном ключе. Тогда со мной готовил спектакль правая рука Григоровича, Николай Симачев. Юрий Николаевич посмотрел немножко. Сказал, что самое главное, он не сомневается, что это будет очень хорошо, но я должен помнить одно, что этот принц – это сон. Что это не реальный человек. Что каждое его движение должно быть плавным. Что на самом деле очень сложно. Владимир Васильев как нельзя лучше это передавал. И к сожалению, это является большим камнем преткновения для любого исполнителя. И сейчас, к сожалению, я вам не назову ни одного человека, кто бы делал это очень прилично.
Я беру то, как должно быть. Вот он тогда сказал, что единственное напоминание о том, что этот персонаж когда-то щелкал орехи. Надо сделать настолько четко, что как будто ты щелкаешь орешки, – это напоминание о твоем кукольном прошлом. А все остальное это должно быть не касаясь земли, ни одного резкого движения. Все должно перетекать, как во сне нам немножко сквозь дымку все кажется.
– Вы упоминали о просветительской миссии в контексте «Щелкунчика» и вообще балета. Что вы вкладываете в это понятие, вкладываете ли духовное просвещение, потому что это все-таки особое такое, высокое искусство. И вот вы станцевали свою особую роль 101 раз, даже больше. Как вы вдохновлялись, чтобы выходить как в первый раз, чтобы это была отдача полная; чем вдохновлялись?
– Вы знаете, конечно, просветительская деятельность, я считаю, очень важна. Потому что очень важно людям, зрителю всегда показывать очень хороший продукт. Я, например, не очень разделяю восторг оттого, что в Большом театре сейчас вот так блоком идет 20 с лишним спектаклей. И это никогда не может быть хорошо. Не потому что я там кого-то критикую. Дело в том, что никогда – если вы посмотрите на афишу, пойдете в музей Большого театра, просто посмотрите – никогда два раза подряд «Щелкунчик» не ставился. Сегодня-завтра даже. Никогда такого не было. Потому что умные руководители когда были, они понимали, что организму надо восстановиться.
Этот спектакль очень сложный для кордебалета, особенно для женского кордебалета, сцена снежинок очень сложная, ее нельзя исполнять два раза подряд, не говоря уже о том, что нельзя делать двойник, утро-вечер, это чрезмерная нагрузка. Я за то, чтобы зритель смотрел качественный продукт. И мне очень больно, когда я вижу, что, допустим, 28 подряд спектаклей. Я понимаю, что 27 из них будут всегда станцованы плохо. Потому что людям просто не восстановить свои силы.
Я знаю, что такое балет. Например, принц появляется под конец первого акта. И у него совсем мало, так скажем, по минутам присутствие на сцене. Но это очень виртуозное появление. И надо, чтобы зритель действительно начал аплодировать и получил большое удовольствие, это должно быть очень квалифицированно исполнено. И второй момент, что я говорил, – когда Григорович мне сказал, что это сон, что это надо делать плавно. Без духовного наполнения вы никогда это не сможете сделать. «Когда строку диктует чувство, оно на сцену шлет раба». Чувство в первую очередь, и если ты не являешься рабом этого чувства, то не задышит ни почва, ни судьба, никогда в жизни.
– Чем вдохновляетесь?
– Вдохновлялся – сначала я шел вослед великим исполнителям. Вот очень интересно, пример вам такой приведу. Балет был поставлен Григоровичем в 1966 году. А я в него вошел в 1995-м. Это большой срок. Я был всего лишь навсего тринадцатым исполнителем. Этот спектакль очень мало кому давали танцевать в Большом театре. Не так как сейчас, 28 спектаклей, 28 составов. Даже куклы, которые стояли вокруг меня, – в тот период это был один состав. Второго состава не было, но этот один состав был великолепным.
И когда ты понимаешь, что ты танцуешь тот спектакль, который танцевал Васильев, Лавровский, Владимиров, Андрис Лиепа и так далее. Много можно перечислять. А это все были блистательные танцовщики. Очень техничные. Ну во-первых, тогда вдохновлялся этим.
А потом, 18 сезонов, я всегда танцевал 31-го и 2-го и всегда записывал себя. И видел, что, во-первых, я не менял костюм, для того чтобы соответствовать самому себе. Во-вторых, мне приходилось под конец уже, это было очень тяжело, как Раневская сказала, что она имитирует здоровье. А я понимал, что имитировать молодость и имитировать легкость становится все тяжелее.
Конечно, сначала я ориентировался на моих великих предшественников. А потом вдохновлялся тем, что надо как-то танцевать как Цискаридзе, потому что самому становилось стыдно. И последний спектакль когда был, я танцевал со своей ученицей, Анжелиной Воронцовой. И мы стояли за занавесом, кланялись, я знал, что это мой последний «Щелкунчик», я ей сказал: Лина, все, я так счастлив, что все, это физически очень тяжелый балет. И вдруг она меня обняла вот так, и заплакала, начала: Николай Максимович, не уходите, не уходите, а я говорю: ну это нельзя больше...
– Понимали?
– Да, конечно, понимал. Вот снежинки – это большая картина. Это очень тяжело исполнять. Но первые пять лет, когда я забегал в кулису, я просто стоял, переводил дыхание. Потом, следующие пять лет, я забегал, уже наклонялся, приседал, чтобы отойти. И для того, чтобы дальше выскочить, тебе надо парить, а парить уже моторчика все меньше и меньше. Мне никогда не хотелось опускать эту планку. Я вдохновлялся тем, что всегда надо держать уровень.
Кстати, один из костюмов я подарил музею-заповеднику в Клину. Мой «Щелкунчик» стоит в доме у Чайковского. Для меня это самая большая награда, которая может быть. И вот там сейчас 150 «Щелкунчику» уже. И сделали большую экспозицию, посвященную «Щелкунчику». Там стоит мой костюм. Они его надели на манекен. И мне, знаете, так приятно, что вот моя частичка прикоснулась к Чайковскому. Это круче, чем госпремия.
