12 Андрей усадил трёхлетнего сына в садовую тачку на сваленную впопыхах одежду. Малыш крепко держался за бортики и всем своим маленьким телом устремлялся вперёд, словно так он мог помочь отцу скорее увезти его от леденящих душу разрывов бомб. Катя бежала рядом с сумкой наперевес, с обезображенным от страха лицом, и тащила за руки старших дочерей, которые инстинктивно пригибались от осколков. Крыши трёх домов подряд пылали огнём и степной ветер почти ушедшего лета склонял языки пламени к северу. Советская стрелковая дивизия прорывалась в Лисичанск со стороны Донца. Немцы давали им ответные залпы орудий. Город, растянувшийся на 13 километров по холмам Донецкого кряжа, ревел и дрожал, и словно сама его земля в последней агонии пыталась скинуть врагов со своей сгорбленной от работы спины. Андрей с Катей свернули в переулок за крайними домами. Тачка с маленьким сыном быстро затарахтела по просёлочной дороге, мальчик подпрыгивал на каждой кочке и ещё крепче впивался ручонками в железные бортики. Впереди было поле с сухими, колючими стеблями пшеничной соломы. Они пересекут его широкий простор и скроются в дальней посадке.
За девять лет Лисичанск стал для Андрея родным. По приезду из Кисловодска они купили потрёпанный домик и, пока приводили его в более-менее годное для жизни состояние, загостевались у сестры Шуры до лета. Кате пришлось тоже вложиться и она продала своё золото.
Андрей стал работать помощником завмага, занимался поставками продуктов в большой продовольственный магазин. Маричка впервые в жизни стала официально трудиться - она устроилась уборщицей в цех содового завода. Михаил же со своим искалеченным здоровьем был уже не годен ни для какой серьёзной работы, поэтому продолжил плести корзины и сам продавал их на базаре (какая-никакая, а копеечка). На хозяйстве оставалась Катя: сначала из-за старшей дочери не могла работать, так как та не вылезала из детских болячек, а потом один за одним появились ещё два ребёнка. В своё время её мать, модница и рукодельница, научила Катю неплохо шить и она умудрялась из чего попало мастерить для семьи приличные наряды, а в особенности для себя. И хоть в душе она так и осталась благородной панночкой, внешне стала куда более кроткой и смиренной.
В целом же жизнь наладилась. Наконец, семья почувствовала твёрдую почву под ногами и с радостью пустила в неё корни. Андрей видел, как быстро развивается город, как строят новые дома, заводы и фабрики, как со всего союза стекаются сюда рабочие руки. Дым от заводов нависал по утрам над городом и над треугольными терриконами шахт также завораживающе, как тот туман над зелёным Донцом, а днём всегда дул ветер, безветренных дней не бывало, и рассеивал серый дым по долам и полям. Вот только от тумана не бывает беды, а от дыма же... За год до войны у Андрея обнаружилась астма.
Его трижды призывали на фронт и трижды отправляли домой после медкомиссии. Вместе с Катей и другими жителями они рыли противотанковые рвы. Летом 1942 года Лисичанск и ближайшие населённые пункты были оккупированы немецкими войсками. Начались облавы и обстрелы. Более двух тысяч человек были вывезены на принудительные работы в Германию, около тысячи жителей расстреляли. Не минула беда и семью Андрея.
Как и многих других, немцы выгнали их из дома и семья была вынуждена жить в летней кухне. Маричка спала там, на разостланных на полу сенных тюфяках с детьми, а Андрей, Михаил и Катя, пока тепло, коротали ночи в сарае. По двору ходили, как мыши, опуская глаза и переговариваясь вполголоса. Один Михаил глаз не опускал, не мог не смотреть, как немцы паскудят его дом: как во время курения сплёвывают с крыльца слюну на старательно сделанные им дорожки, как чужие, вражеские клешни лапают всё то последнее, что досталось ему после долгой дороги, длиной в прошлую войну, репрессии и побег...
— Шау миш ништ ан, ду бастахд! (Не смотри на меня, сволочь!) - рыкал на него один вечно всем недовольный немец, а его товарищи смеялись и бросали в Михаила окурки.
— Заммест! (Собери!) - приказывал он Михаилу, указывая на окурки.
И Михаил, всем телом вздрагивая от унижения и ненависти, собирал. Домашние ругали его на чём свет стоит:
— Ты на шо нарываешься?! Загубыть всих нас хочешь, старый чьорт драный?! - набрасывалась на него Маричка при всеобщей поддержке.
— И правда, папа, прекращай это! - говорил Андрей, пытаясь утешить сухарём полуголодного ребёнка, которого держал на руках.
— Да я только смотрел на них!
— Ничого тоби там бачить! Засунь свои гляделки куды подали! - кипятилась жена.
— А вы, значит, спокойно можете наблюдать, как они... Того?
Михаил потрясал в маленьком пространстве летней кухни плохо держащейся в руке тростью. Без слов описывал все мерзости фашистов.
— Мы жить хотим! У нас дети! Скоро освободят наш город, а пока - терпи!
В ноябре, когда Андрей вернулся вечером домой с назначенных немцами работ, его встретили обезумевшие с горя глаза жены и матери: Михаила увели в числе других несчастных в неизвестном направлении. Позже семья узнает, что все они были сброшены в шурф шахты "Черноморка". Маричка сделалась чёрной.
В феврале 1943 года Лисичанск освободили от оккупации, но счастье было недолгим - через месяц его вновь взяли немцы. Во время штурма Маричку убило осколком прямо в рабочем цеху завода.
И вот опять их освобождают от фашистов. Андрей страшно запыхался пока тащил тачку с ребёнком по бугристому полю. В посадке они нашли ложбинку среди плотно насаженных деревьев, там и расположились. Теперь только ждать и молиться. Это была кульминация непрекращающихся боёв за город в течение последнего полугода. Все холмы, на которых стоит Лисичанск, были изрешечены пулями. Ужасающее множество забранных жизней... Два дня слушал Андрей бесконечные взрывы. Над городом не утихало оранжевое зарево боевого огня. Звёздное небо как никогда сотрясалось с первого на второе сентября и клубился по нему чёрный дым горькой надежды. Во второй день осени, пахнущей жжёной травой, деревом, кирпичом и трупами, немцы были навсегда изгнаны из города.
В их доме сгорела наполовину лишь крыша. Повезло. Катя с детьми опасливо вошли во двор. Дверь в дом была распахнута, безвольно болталась оконная ставня. Андрей опустошённо прислонился к калиточному столбу с облупленной синей краской. В носу защекотало, но он даже не осознавал, что из глаз катятся слёзы. Он вдруг вышел из безумного тумана войны и окончательно понял, что его родителей больше нет, и что ни мать, ни отец никогда больше не взойдут на крыльцо этого выстраданного ими за многие годы дома.
Ещё два года и закончится война. Ведь всё плохое когда-нибудь заканчивается и жизнь, как тот зелёный и толстый Донец, намучавшись от зигзагов немыслимых поворотов, вдруг начинает держать курс ровно и прямо, и человек с облегчением чувствует, что снова может править лодкой своей судьбы. Но сколько же дорогого было потеряно в тех адских, неподконтрольных простым людям поворотах истории! Словно кто-то брал и об колено ломал прямую линию их жизней. И дробил! И опять ломал! И крушил! А они всё равно выжили. Вопреки всему.
Начало *** Предыдущая
