О скорости умирания художественной литературы и о том, как ее реанимировать, мы поговорили с писателем-фантастом Аркадием Шушпановым
Аркадий Шушпанов – филолог по образованию, писатель-фантаст, педагог-дефектолог, автор романов «Школьный Надзор», «Камень без меча», «Дозор с бульвара Капуцинов» и т.д.
В одном из своих интервью Вы говорили, что литература умирает. Как Вы пришли к такому выводу?
Как медицинский работник, могу сказать, что у меня есть идеи, как ее реанимировать! Сферы искусства и целые науки умирают, у любых областей срок действия заканчивается. Когда-то они казались вполне адекватными, но впоследствии были опровергнуты. То же самое происходит со сферами искусства, но их жизненный цикл отличается от цикла биологических объектов или наук. Потому что сферу искусства, в отличие от науки, нельзя опровергнуть, она может только выйти и употребления. На глобальных искусствах это трудно продемонстрировать, но на частях – возможно. Есть танцы, которые больше не танцуют, например, танец кекуок, упоминавшийся у Заболоцкого (ред. – стихотворение «Меркнут знаки зодиака»). Есть другой вариант, скажем так, своеобразная хроника отложенной смерти, когда направление стагнирует. Например, классический балет уже не развивается, но еще сотни лет будет ставиться.
Невозможно написать новую классику, но можно ей подражать. В литературе это жанр трагедии. Их уже лет 100-150 не пишут, но лучшие трагедии до сих пор ставятся. Эпические поэмы в духе Гомера можно подделать, но не написать заново. Живым искусством это уже не будет. Уже две тысячи лет их не пишут. Жанр умер, но произведения остались. С художественной литературой в целом произойдет то же самое, то есть лучшие ее образцы умрут только вместе с человечеством. Надеемся, конечно, что человечество никогда не умрет. Сейчас мы наблюдаем процесс, когда литература перестает развиваться. Со мной могут многие поспорить, мол, есть же инновации. Но они происходят на микроуровнях. Не на глобальных. Естественно, сами художественные книги из употребления не выйдут, как не вышли сонеты Петрарки или поэмы Гомера. Просто нет уже профессиональных аэдов или трагедиографов. Комедиографы есть, а трагедиографов – нет.
Есть еще один аспект, более научный. Искусства сменяют друг друга, в одной из своих нехудожественных книжек я называю это технологическими платформами. Это название придумал не я, хотя не могу вспомнить источник термина. Рукописная литература сильно отличалась от печатной, даже религиозная литература вынуждена была соответствовать новой технологической платформе – книгопечатанию. Когда появилась регулярная периодика, художественная литература подстроилась и под это, появились романы с продолжением за авторством Дюма, Ж. Верна и других. Фантастика именно так и появилась в массовом варианте – не через книжки, а через газеты и журналы.
В качестве примера: театр как технологическая платформа остался, но ходит туда людей уже меньше, чем двести лет назад, когда не было кино. Сейчас мы наблюдаем умирание и кинематографа, отход его с места главнейшего и важнейшего из современных искусств, смещение интересов в сторону интерактивных платформ – компьютерных игр и интернета. За последние три-четыре года мы наблюдаем глобальную фазу, можно назвать ее искусственной из-за условий пандемии, когда кинотеатры были закрыты. Это простимулировало уже идущий процесс ухода кино с больших экранов на другие носители. То же самое происходит с литературой, ее сменяют другие технологические платформы. Ведущая технологическая платформ – та, через которую перекачиваются ресурсы. Грубо говоря, где есть деньги. Есть ли деньги в литературе? Вряд ли. Есть ли в театре? Вряд ли. Есть ли в балете? Разве что в балете Большого театра. Есть ли деньги в интернете? Есть! И в интернет-литературе, их там их едва ли не больше, чем в печатной. Важный момент: новое направление живет до тех пор, пока в нем есть что-то такое, чего не могут предложить бо́льшие технологические платформы. Оно начинает стагнировать, но еще живет. То же самое происходит с театром, который сильно уступает кинематографу в зрелищности, но у него есть незаменимая «фишка» – эффект присутствия. Живого человека, который играет перед вами, никакая голограмма пока что не заменит. Да, мы с коллегами шутили, что рано или поздно мы придем в театр города Иваново или Екатеринбурга, сядем в кресло и будем смотреть спектакль из Москвы, который транслируется на сцену так же, как сейчас популярные спектакли показывают в кино.
В литературе тоже это есть что-то незаменимое кинематографом или компьютерными играми. Мне кажется, одна из вещей, которую нельзя пока заменить – это рефлексия. Когда человек читает – он думает. При некоторой читательской подготовке еще и удовольствие получает от размышлений в процессе чтения. В случае с кинематографом так не получится. Даже над фильмом очень высоколобого режиссера сложно думать, пока его смотришь. Кинематограф – это искусство сопереживания. В театре то же самое. Бертольт Брехт пытался сделать так, чтобы зритель не сопереживал, а думал во время просмотра. Брехта до сих пор читают, смотрят и ставят, но мне кажется, что эту его идею не воспринимают как что-то отдельное от театра.
Литература позволяет читать и вдумываться, соответственно, давить надо именно на это. А сейчас пытаются облегчить ее еще больше, чем кинематограф. Ни одна на свете развлекательная книжка не сравнится с собственной же экранизацией по развлекательности. А вот по глубине и рефлексии сравнится. Даже если эта книжка массовая. Развивать нужно интеллектуальную часть литературы, которую пока что не может заменить другой носитель.
Также у литературы есть функции, которые со временем утрачивались. Как филолог могу сказать, что когда-то давно искусства даже не делились на виды и роды – лирику и драму. Сейчас такое можно наблюдать у традиционных народов. Когда произведение искусства одновременно пьеса, песня и танец – синкретическое. Потом у каждого рода появилась своя функция, жанр. У литературы есть интересное свойство, которое с трудом может закрыть кинематограф, но достаточно хорошо с этим могла бы справиться компьютерная игра – это свойство в том, что древняя литература создавалась не для развлечения, а для хранения знаний и обучения. Даже сказки. Студенты-филологи обычно испытывают легкий шок, когда на первом курсе рассказывают, что сказки, которые им читали в детстве, были созданы для передачи сакральных знаний молодым мужчинам. Сказки заменяли трактаты, были частью научной картины мира своего времени. Верхний их пласт мы усваиваем и теперь, а космогонические вещи – нет.
Художественная литература в ходе истории отдавала часть своих функций. Она еще сохранила за собой педагогическую функцию, но не в плане обучения, а в плане воспитания. Обучение – это передача информации на уровне знаний, умений и навыков, а воспитание – передача информации об адекватном применении этих самых знаний, умений и навыков. Сейчас литература утрачивает и это. Нам осталась передача эмоций и формулировка идей на уровне общественного создания. Можно попробовать нагрузить литературу дидактически не на уровне передачи этики, а на уровне передачи навыка. Например, написать книжку-детектив, где будут проводиться логические операции, чтобы подросток усвоил, как их применять. И приятно, и полезно. Это многократно делалось, даже Владислав Петрович Крапивин написал такую книгу «Фрегат «Звенящий»». Там была информация, как устроен корабль, хотя обычно он передавал этику через книги. Это – то умение, которое можно схватить на уровне рефлексии. Скоро к этому придут и компьютерные игры. Когда была пандемия, проводили лекции в Майнкрафте. /смеется/ Сейчас там деньги есть и без этого. А вот вопрос «Зачем читать книги?» уже стоит остро, мы, взрослые, понимаем, зачем их читать, но попробуйте объяснить подростку. Но если подросток с этого какую-то выгоду будет иметь, то охотнее возьмет книгу в руки.
Вы обозначили проблему, так как же ее решить?
Все мои творческие планы как раз таки связаны с тем, что я пытаюсь объединить обучающую и художественную литературу. Это новый жанр. Попытки были и раньше, но нужно выработать жанровые характеристики. С моими коллегами-педагогами мы обсуждаем идеи. Одна из коллег сделала карточки по книге. Сейчас хочет перевести это в сказки. Но пока не понимает, как передать решение педагогической задачи через сюжет. На мой взгляд – элементарно, сложность в том, чтобы сказка получилась интересная.
Как способ передачи знаний книга останется?
Даже бумажная. Останутся учебники, руководства и прочая обучающая литература.
Умирание книги как досуга затянется на сотни лет?
Оно как шагреневая кожа – будет скукоживаться, людей, которые этим увлекаются, будет все меньше. Да, профессионалы и книгочеи останутся.
Сейчас Шекспира знают многие, но большинство людей потребляют его через экранизации. Особенность литературы в том, что это хорошая сюжетная основа. Выражаясь языком теории решения изобретательских задач, литература является ведущей областью для других жанров. Ряд моментов, которыми надо овладеть для других жанров, ставятся через художественную литературу.
Передо мной и моими коллегами стояла и стоит задача обучать писателей, которые пишут не художественную литературу, а профессиональные книги: технические, юридические, медицинские. Эти люди писать не умеют в принципе. Казалось бы, объяснить азы просто, но в процессе обучения мы стали обращать внимание, что язык бедный, какие-то вещи они не чувствуют. Исправить это можно только начитанностью. Сценариста можно научить писать сценарии, но неначитанный сценарист всегда проиграет начитанному.
Тему нашей беседы можно отнести к профессиональной литературе, как Вы можете прокомментировать то, что количество самиздата в Интернете растет: стихи.ру, литрес, фикбук?
Вы, возможно, будете удивлены, возможно, даже будете смеяться, но это и есть признак умирания. Чем больше людей занимается направлением, тем сильнее оно девальвируется. И это показатель его обманчивой легкости и общедоступности. Мы живем в удивительную эпоху, когда технологические платформы в интернете развиваются и умирают – стагнируют на наших глазах.
Любой жанр проходит три этапа. На первом этапе, когда направление только развивается, в нем мало людей, ресурсов и желающих. Много ли профессиональных литераторов было в 18-м веке? Ноль. Первым профессиональным литератором был А.С. Пушкин, который, как мы знаем, оставил только долги. Но он слишком рано умер, вот если бы дожил лет до 70-ти, то были бы не долги, а доходы. Например, некрасовский «Современник» – уже был доходным предприятием.
На втором этапе людей в направлении становится все больше, появляются профессиональные критерии, ресурсы, более разветвленная структура и жесткий профессиональный стандарт. И вход становится все дороже.
На третьем этапе наступает стадия умирания, все уже отработано, взрывной рост желающих. Цена успеха задирается еще выше.
Сетевых писателей достаточно, а много ли «звезд»? Мало. Но все думают, что именно они попадут в элиту. Это эффект Даннинга-Крюгера. Цена профессиональная задирается. Сейчас легко писать не хуже того Пушкина, каким он был. Уже Толстой и Достоевский как прозаики писали лучше Пушкина, они владели бо́льшим количеством компетенций: литературный портрет, жест, психологический рисунок и прочими. Но нужно быть Пушкиным, чтобы додуматься до тех инноваций, которые он принес, чтобы начать прозу на национальном языке. Сейчас легко писать на уровне классиков 19-го века, а вы попробуйте придумать такую же инновацию, как классики! Это давняя мысль Дмитрия Быкова: легко овладеть формами стихосложения, попробуйте придумать свой размер. Хотите стать новым Маяковским – станьте. В молодости я много посещал литературные объединения. Я был там чуть ли не единственный прозаик. Абсолютное большинство – поэты. Многие остаются на уровне региональных публикаций, в лучшем случае на уровне толстых журналов, которые мало кто читает.
Цена входа в жанр обманчиво низка, а в серьезный жанр – сверхвысока. Скорее всего, изменятся критерии для сетевой литературы, возникнет цена входа, критерии профессионализма, которые будет нелегко освоить.
Литература стагнировала на еще одном этапе – осталась литературой одного человека. Ну, 2-3 соавтора. Издательство не работает с продажи одной книги. Сейчас выгодно запустить серию с уймой авторов, которых можно менять. Стандартная издательская политика, на которую только ленивый не ругался, я тоже буду ругаться – что делать, когда падают тиражи? Ронять их еще сильнее и работать ротацией авторов! То есть, если раньше публиковали одну книгу, которая сходила тиражом 200 000 экземпляров, то сейчас нам проще опубликовать сто книг, которые зайдут тиражом 2000.
Вот когда надо будет сделать одну книгу, чтобы она с гарантией хорошо продалась, вот тогда над ней будут работать продюсеры, консультанты. В воспоминаниях Чаплина есть упоминания, что у писателя Герберта Уэлса был офис, где работали сразу четыре менеджера, которые обрабатывали и поставляли ему информацию, сам он уже материал не собирал. Дюма еще интереснее – как мы знаем, у него были соавторы, например, Огюст Маке, но Дюма ставил только свою фамилию.
У нас наклюнулся ответ – как замедлить умирание литературы – нужно изменить подход к ее написанию? То есть, чтобы несколько человек работали над книгой, и эта книга стала лучше качеством?
Да, но хочу уточнить, что есть предел: даже если будет сто авторов, вы не сможете поднять качество книги выше определенной планки, и она не сможет конкурировать в развлекательности с более технологичными проектами. Поэтому ее надо развивать в тех направлениях, где она их еще обходит. Книга сейчас сильна авторским началом. Представьте, как вы будете делать глубокую художественную авторскую книгу коллективно. Это сложно.
То есть, решив как общими усилиями нескольких авторов сделать одну книгу, мы замедлим и скорость умирания литературы?
Встречный вопрос. А почему мы должны замедлять ее скорость умирания? Почему мы считаем, что она самоценна? Это ложная задача: литература – не человек. И человеку с точки зрения некоторых мировоззрений искусственно продлевать жизнь неэтично. Мы говорим о вещи, которая обладает функцией, и если можно достигнуть этой функции без самого объекта, то зачем объект? Если вы получите что-то без литературы, вы забудете про нее.
Материал подготовила Иванова Алёна