«Здравствуй, сыночка! Вот и приехала я к тебе, наконец-то! У тебя теперь жить буду! Ты ведь не выгонишь меня? Не выставишь мать родную за ворота?»
А как ее выставишь, ведь Ольга Ивановна протискивалась уже в калитку, не слишком широко приоткрытую удивленной Ниночкой, и толкала впереди себя небольшой чемоданчик весом килограмм так тридцать (ни одна авиакомпания не пропустит без доплаты!), а Миша, сЫночка, только глазами хлопал за толстыми линзами очков.
Привез Ольгу Ивановну, дражайшую Мишину мать, младший ее сын, Андрюсик, выгрузил ее с пожитками перед Мишкиными воротами и свинтил тут же, чтобы не догнали… И звонить с предупреждениями специально не стали, дабы лишить Мишку возможности отказаться, отбрехаться, придумать какую-нибудь отмазку и предотвратить столь счастливое для него событие.
Мама уже восходила на крыльцо, стукнув по пути своей большой цветной сумкой (нечаянно, конечно же, нечаянно!) по круглой любопытной голове одну из Ниночкиных собак, вездесущую толстенькую Милочку.
До этого замечательного дня обитала Ольга Ивановна в своей большой трехкомнатной квартире улучшенной планировки в престижном районе города, но жила она там не одна, а со средним сыном, Павликом, младший, Андрюсик, жил отдельно. Вдовствовала давно, со старшим сыном отношения сложились напряженные, тяжелые, сложные, из-за этого Миша рано ушел из дома, жил самостоятельно лет с шестнадцати, к сорока годам построил дом, вырастил ребенка, сажал деревья у себя во дворе. Отчитываться маме необходимости не видел и в наставлениях ее не нуждался. Павлуша, «любимочка», остался при маме, и даже будучи взрослым человеком, работу искал необременительную, связи любовные – непостоянные и обязательств не несущие. Все как-то у него не складывалось, никто не старался воздать должное скрытым Павликовым достоинствам… Женщины попадались сплошь грубые, требовательные, меркантильные (хотя какая меркантильная дама, будучи в трезвом уме и твердой памяти, положила бы глаз на немолодого уже человека, медлительного, рыхловатого, вечно простывшего и нудного, в брюках, бывших модными в сорок желтом году, закрепленных покоцанным облезлым ремнем на отсутствующей талии сантиметров на двадцать выше пупка и от этого коротких на эти же двадцать сантиметров?...)
Работодатели были бессовестные и наглые люди, желающие возложить на ответственного Павлика как можно больше обязанностей, полномочий и поручений, и оплачивать этот адский труд мизерными копейками. Сам же Павлик мечтал познакомиться с роскошной банкиршей на красном кабриолете (почему именно красном?) и работать управляющим на какой-нибудь ее фирме, или не работать вовсе…
Мама Павлика жалела, говорила, что все впереди, что найдутся люди, способные оценить его лучшие качества, с Мишкой ругалась из-за него, потому что толкал и пихал Мишка Павла из лености в работу, в самостоятельность, а тот упирался и обижался. В порыве любви материнской оформила Павлуше свою «трешечку», старческой рукой дарственную подписала, чтобы не делить семьдесят квадратных метров на троих - «Ну а что, у Мишки и так все есть, дом, машины, Андрюсику и дочке его, Ксюшеньке, буду деньгами с пенсии помогать, а у роднулечки Павлика ничего нет! Пусть хоть после моей смерти с квартирой останется!»
А «Бедный» Павел обрадовался, хотя и вида не подал. Но через пару месяцев сообщил маме – «Искать в этом городе нечего, квартиру продаю, подамся на югА, домик прикуплю на побережье, занятие найду какое-никакое. А ты, мама, поедешь к Мишке, пусть он теперь тебя доглядывает. А я устал, я ухожу!» Прямо Борис Николаевич, право слово!
«Правильно, сыночек, поезжай, может, счастье там свое найдешь! А я и впрямь к Мишке переберусь, должен же он свой сыновний долг отрабатывать!» - проговорила негромко Ольга Ивановна…
И вот теперь, неспешно обводя цепким взглядом Ниночкину кухню, словно не замечая растерянности не пришедшего до сих пор в себя старшего сына, утверждала, не вопрошала даже – «Ты же не бросишь меня под забором? Не оставишь мать родную на улице?», хотя обратить эти слова нужно было к другому, к «любимочке», к роднулечке…