Опять непогодило. Старый дом стонал и скрипел под порывами осеннего ветра. Небо уже третий день было затянуто серо-синими тучами, и холодные капли дождя стучали по крыше с тоскливой равномерностью метронома. День тянулся, серый и бесконечный, и конца ему не было. Домовой, наскучив беседой с котом Василием, бесцельно шатался по чердаку, натыкаясь на ящики с книгами, старые стулья и кучи всякого хлама.
После смерти старика-хозяина порядка в доме было мало. Новые люди, появлявшиеся в доме время от времени, вели себя шумно, бесцеремонно и ни во что не ставили ни престарелого кота Василия, ни, уж тем более, Домового, в существование которого вовсе не верили. Домовой сел на старую лавку и горестно вздохнул. Крыша уже давно прохудилась, и так как капли дождя с досадной меткостью попадали в ее прорехи, пол чердака, покрытый толстым слоем земли и опилок, местами превратился в подобие болота. «Разве возможно было такое при Старике? — думал Домовой. — Ох, горе, горе!»
С каждым днем дом все больше пустел. Даже мыши и тараканы, жившие под печкой, уже перебрались к соседям, и Василию приходилось ходить на охоту в чужие дома. В ясные ночи в прорехи крыши заглядывали звезды и, нагло подмигивая, намекали Домовому, что пора бы и ему поискать другое место жительства, поэтому он не очень любил бывать на чердаке. Но сегодня, несмотря на дождь и ветер, гулявший под крышей, Домовой не спешил спускаться вниз. Там опять расселись эти — новые.
Они растопили печь, раскидав дрова по полу и намусорив стружками и бумагой. Одежда их была разбросана по комнатам. На столе стояли грязные тарелки с остатками еды, стаканы и до половины пустая бутылка водки. Стряхивая капли дождя с одежды, они забрызгали печку и стены, затоптали пол грязной обувью, а когда кот Василий, возмущенный этим безобразием, попробовал что-то вякнуть, его выкинули в сени. Домовой, сидевший до этого на печи, плюнул и вышел вслед за ним.
Потом они с Василием долго сидели и вспоминали старые времена, Старика и Старуху, которых Домовой помнил еще молодыми, сильными и красивыми; многочисленных мальчишек и девчонок, смех и голоса которых, бывало, с утра до вечера звенели по дому; различную живность, которая наполняла двор и конюшню. Василий, зажмурив глаза, вспоминал, как Старуха доила корову, и вкусное теплое молоко, которым она, смеясь, брызгала на него, попадало ему на морду и язык.
Домовой вспомнил про лошадей, которых он очень любил. Лошадей увели давным-давно, и больше он их не видел. Старик и Старуха, тогда еще молодые, долго плакали, и Старик все объяснял, что иначе всей семье пропадать, пусть уж лучше лошади будут в колхозе. Много потом еще было всякого — и печального, и радостного. Шло время. Хозяева старели, дети росли и разъезжались. Потом старики стали совсем дряхлыми и умерли. И вот теперь все уже приближалось к концу…
Что-то мокрое покатилось по мохнатым щекам Домового. Он провел лапой по лицу, стирая то ли капли дождя, то ли слезы. Кот Василий, которого Домовой знал еще игривым пушистым котенком, а теперь уже почти старый, потрепанный, натужно кашлявший по ночам, сел рядом с ним и стал утешать, урча и прижимаясь к нему теплым мохнатым боком. Дождь все стучал по крыше. Стемнело, и только глаза кота освещали старый чердак. Крупные и тяжелые капли стекали по крыше, и, попадая в щели, капали на головы Домового и кота Василия. Было сыро, холодно и тоскливо.
Домовой время от времени проводил лапой по лицу. Может быть, он все еще плакал. Ведь люди напрасно считают, что плакать умеют только они. Домовые, если им очень плохо, тоже плачут.
***
К утру дождь кончился. Кот Василий ушел по каким-то своим делам, а Домовой вернулся в избу и забрался на печку. Оттуда он смотрел, что делают новые хозяева. Те с утра суетились. Главный из них, высокий и толстый, кричал что-то, поднеся к уху плоскую маленькую коробочку. Из коробочки в ответ неслись какие-то непонятные квакающие звуки. Во дворе стояли лужи. Голуби купались в них, разбрызгивая воду и оглядываясь испуганно, когда в очередной раз открывались ворота, и входил кто-нибудь из деревенских.
Толстый приглашал всех в дом. Люди, недолго побыв там, уходили, унося с собой что-нибудь из вещей Старика и Старухи. Домовой глядел на это, ничего не понимая. Ведь старики берегли то, что у них было, и он им в этом помогал, а Толстому ничего не было нужно. Солнце наконец-то выглянуло и ярко осветило дом и двор. Люди все шли. Вещей было немного, и скоро они кончились. Вынесли все, даже стол и лавки, вытащили почти все рамы из окон. В пустом доме Домовому стало страшно. Он почуял недоброе и сжался в комочек на холодной печи. Про него никто не вспомнил…
Наконец, все вышли из дома. Домовой на мгновенье обрадовался. Вот уедут, и они с Василием заживут спокойно, одни. Но в это время за окнами раздался ужасный рев и рычание, и что-то тяжелое ударило в крышу. Не опомнившийся еще после непогоды, дом затрясся и заходил ходуном, посыпались последние оконные стекла. Вверху, над печью, что-то тяжело и страшно грохнуло, — это обвалилась труба; затрещали доски и бревна. Домовой в ужасе заметался по дому, потом сел на пол и, обхватив голову мохнатыми лапами, страшно завыл. Но из-за шума бульдозера люди его не услышали.
В эту минуту из подполья вылетел кот Василий, страшный, со вздыбленной шерстью и горящими безумными глазами. Подхватив домового, он потащил его из дома на улицу. Домовой вырывался и плакал. Он все понял и хотел умереть вместе с домом. Потом он, наверно, все-таки умер, потому что какое-то время ничего не видел и не слышал. Когда он пришел в себя, они с котом Василием сидели под мокрым еще лопухом в соседском огороде, а на месте их дома торчала куча бревен и досок, и копошившиеся, как муравьи, люди быстро растаскивали их в разные стороны. С домом все было кончено.
Так они просидели до вечера. А вечером пришел мужик, высокий и здоровый, как шкаф, с лицом, напоминающим самовар. Домовой знал, что его зовут странным именем — Шестерка. Он служил в новом доме напротив, за высоким и длинным забором. Никто из деревенских никогда там не бывал. Говорили, что подходить к забору опасно, особенно после дождя или мокрого снега. По его периметру были установлены специальные следилки-глаза, и если к забору кто-нибудь приближался, громкий голос Шестерки прогонял его. Хозяин Шестерки приезжал редко и ни с кем из деревенских не общался.
Подойдя к коту и Домовому, Шестерка попытался изобразить на лице нечто вроде улыбки и стал чего-то говорить, но Домовой и Василий ничего не поняли. Если бы не Полудница, которая давно уже заглядывалась на Шестерку, он бы так ничего и не смог им объяснить. С ее помощью он все-таки растолковал, что их домовой помер после дождя, в прошлый четверг, и ему, Шестерке, поручили подыскать на его место нового. Так как Домовой не мог еще говорить, Василий ответил за него, что они согласны. «А насчет котов указаний не было!» — сказал Шестерка. Но Полудница объяснила, что Домовой может работать только с ассистентом, каковым является кот Василий.
Шестерка поговорил с кем-то невидимым, сказал, что позволено взять и кота, и велел им явиться к вечеру на новое место работы. Когда он ушел, Василий накрыл Домового лопухом, и тот уснул. До вечера.
***
К вечеру небо опять покрылось тучами. Казалось, что земля старается укрыться под их тяжелым одеялом от холода близящейся ночи. Снова зарядил дождь, и Домовой быстро вымок под своим лопухом до последнего волоска.
Кота Василия не было, он ушел на разведку к соседке тетке Дуне, которая в это время всегда доила последнюю в деревне корову Тамарку. Тетка Дуня часто наливала молока и Василию, а он всегда делился им с Домовым. Домовой сидел и смотрел, как по крышам домов гуляет дождь, мочит грядки и кусты в огороде, как мокрые головки георгинов, которые весной насадила Старуха, клонятся все сильнее под тяжестью дождевых капель. Если бы он жил в городе, его сейчас можно было бы назвать бомжом. Но в деревне это слово не употребляли. Хотя и в деревне Домовой без дома — это даже не бомж, это хуже.
Идти в дом Крутого ему не хотелось. Он хорошо знал помершего в прошлый четверг домового Егора, или Жоржа, как звала его Полудница. Егор был из молодых, современных. Он свысока смотрел на деревенских, считая их чем-то вроде отжившей старой утвари, которую Крутой, купив дом у прежних хозяев, без жалости выкинул на помойку. Конечно, когда плачет дождь, и небо наваливается на голову мутной тяжестью, трудно представить Егора бодрым и веселым, каким он явился из Китеж-града сразу после окончания учебы. Поговаривали, что там он был любимым учеником самого Привалова.
Первое время он держался с Домовым высокомерно, хотя они были ближними соседями. Но потом, скучая в деревне, он начал иной раз заходить в гости и подолгу просиживал, рассказывая о разных диковинных вещах, которые ему пришлось повидать. Скоро он начал приносить с собой горькие и горючие жидкости в красивых бутылках. Он пробовал угощать ими Домового, но тот, глотнув однажды нечто, что Жорж называл текилой, закашлялся, чуть не помер и наотрез отказался от угощения. Егор стал пить один…
У них что-то там было с Полудницей, но Домовой сразу понял — это ненадолго...
***
Продолжение истории о Домовом и коте Василии будет в пятницу!
***
Ссылка на продолжение!