Недавно вела тренинг по созданию бережной и вовлекающей образовательной среды для учителей одного из российских регионов. На площадку, которую арендовали в небольшом рабочем посёлке организаторы, свезли 250 участников из близлежащих сёл и городов. Там был фотограф, назовём его Евгений Николаевич. Моложавый, спортивный, худощавый мужчина, которому больше 49 лет никогда не дашь. Он пришёл снимать тренинг. В какой-то момент я заметила, что он уже не снимает, а слушает. В обеденный перерыв Евгений Николаевич пригласил меня в свою студию, чтобы... вы удивитесь, чтобы рассказать про своё детство. Не знаю, что его сподвигло. До обеда я успела пообщаться с залом всего полтора часа. О моём блоге он не знал. Но почему-то захотелось рассказать. А я ответила, что для таких случаев у меня как раз есть Дзен-канал и всегда с собой диктофон. Очень жаль, что у меня было всего 45 минут. Это не целостная история. Зарисовка. Лоскутки воспоминаний. У меня осталась масса вопросов. И одновременно история такая тяжёлая, что вопросы задавать не хотелось. А лоскутки захотелось сохранить.
«Моё детство пришлось на 60-70-е годы. Я практически всегда был один. Детский дом, интернат... У меня замысловатая история. В детский дом меня отвели ещё до школы. Первый класс я закончил там. Потом забрали домой. Когда отец сошёлся с женщиной, меня снова отдали в интернат. Иногда забирали. В общей сложности в семье я прожил года два.
Мама моя жила на Украине. Село Зайцево, где сейчас ожесточённые бои. Пару лет назад я связался с Горловкой и узнал мамину историю. Она умерла, дом разрушен. Возможно, и могилы уже нет, кладбище часто бомбят. Где-то есть её дети от другого брака. Не знаю тонкости их истории с отцом. Отец был большой гуляка, много пил.
Остались обрывки воспоминаний:
...отец меня похищает у матери... мы ездим с ним по всей стране, на третьих полках в поездах... однажды он даже теряет меня, потом догоняет...
...через суд меня присуждают отцу...
...отец за руку приводит меня в детский дом... мне лет пять...
...отец приезжает ко мне, приносит игрушки, виноград... нас окружают мои сверстники... как они смотрят... я вижу их глаза... в этих глазах несбыточная мечта... они тоже хотят, чтобы к ним приехали... они тоже хотят быть кому-то нужными, у многих из них никого нет...
...меня ведут за руку в другой корпус, я перехожу в первый класс...
...однажды мать приезжает в детский дом... с ней какие-то мужчины в военной форме...
...я учусь в четвёртом классе в интернате... приехал к бабушке, это мамина двоюродная тётка... она моет мне голову... вдруг кто-то ко мне кидается... открываю глаза... я её сразу узнал...
...больше я её не видел...
Отец был шахтёром, работал в Донецкой области. Ему дают квартиру. Мы переезжаем. Я недолго живу дома. Мне предстоит учиться в 8 классе.
Проблемы начинаются сразу. Украинский язык. У меня какой-то внутренний протест, потому что все изучают язык с первого класса, я понимаю, что не догоню их. Среди учителей про меня ходят нелицеприятные разговоры. Я не знаю, что именно произошло, но вскоре меня переводят в школу-интернат в соседний город. Помню, как отец ведёт меня по территории интерната. Мимо проходят дети. У многих выражение лица с дебилинкой. Только спустя много лет я пойму, что меня определили в специальный интернат для отсталых детей. Но так и не узнаю почему.
Первый урок. История. На меня оглядываются ученики, перешёптываются. Потом физкультура. Там всё просто. Спарринг. Мы боремся друг с другом. Без техники, без обучения, кто как может. Я был довольно спортивным. Укладываю на лопатки одного из лидеров нашего класса. На лицах многих замечаю уважение.
Первая ночь в интернате. Большая комната, в которой живёт человек двадцать. Воспитатели исчезают. Мы остаёмся сами по себе. Дальше помню всё очень отчётливо. Горит свет. Все курят. Начинается самая настоящая оргия. Кто-то раздевается догола. Дикие пляски, вопли. Я наблюдаю. Это продолжается долго. Засыпаю.
Среди ночи меня тормошат. Я спросонья поднимаюсь. Меня бьют. Я заливаю кровью всю подушку, кровать. Кто-то бежит... застирывает.
Утром встаю, смотрюсь в зеркало. Губы разбиты. Кровоподтёки. На вопросы воспитателей говорю, что упал с лестницы. Потом всё-таки вскользь признаюсь, что получил. Реакция: «Негодники!» Позже я напишу об этом короткий рассказ.
Больше меня не трогают. Видимо, это была проверка, которую я прошёл. Или случай сыграл в мою пользу. Тот район, в котором я жил с родителями, лидировал среди остальных шахт. Шахта 5.6. Когда я упоминаю это, все оживляются. На шахте 5.6 свои короли. Я с ними никак не связан, но одноклассники этого не знают наверняка.
В нашем классе есть мальчик. Его имя, Петя Самохин, врезалось в памяти навсегда. На уроке, на перемене к нему кто угодно может подойти и рогаткой зарядить в лоб. Отвешивают подзатыльники. В столовой именно он всегда убирает посуду. Петя — изгой. Как-то я начинаю замечать, что ночами Петю уводят в самый конец комнаты. Чаще всего это самый крупный наш парень с заячьей губой. Имени я уже не помню. Я убеждён, что там происходило именно то, что я думаю. Я до сих пор вижу лицо Пети. Маленький, щупленький, светловолосый. Стоит, смиренно опустив плечи, отрешённый взгляд.
Что ещё... Ещё каждую ночь гладиаторские бои. При включённом свете все встают в большой круг. Стравливают двоих. Эти двое бьются до тех пор, пока один не упадёт. Бьются солдатскими ремнями, которые тогда многие носили. Как только один валится на пол, его добивают ногами. Я не участвую. При случае я всегда показываю, что могу за себя постоять. Я всегда в стороне, белая ворона. Но я всё это вижу. Изо дня в день.
В интернате я проучился до конца восьмого класса. Это был самый тяжёлый год моего детства. Я тогда твёрдо усвоил, что жизнь не такая красочная, как многим может казаться. Особенно тяжела жизнь подростка. Запредельно тяжела. И справиться с этим я должен был сам, один. Знал, что мне никто не поможет. Даже мысли не было о том, чтобы попросить отца меня забрать. Ещё я тогда понял, что самое плохое, самое гадкое происходит, когда никто не видит. Оно скрыто от глаз, скрыто от ушей. Многие люди пребывают в своём устроенном мире и не видят эту чёрную сторону. То, что у ребёнка в душе, в голове, в сердце, родители, да и вообще взрослые, зачастую не знают, потому что не разговаривают. Мне именно поэтому важно свою историю донести. Пусть даже обрывочно. Многие родители не знают своих детей. О чём он думает? О чём мечтает? О чём хочет сказать? В чём боится признаться? Я часто вижу детей, взгляд которых кричит о чём-то. Их не слышат, не понимают, на них не смотрят даже».
Потом лицо Евгения Николаевича проясняется, он вспоминает что-то приятное:
«Есть из детства и светлые воспоминания. Это моменты, связанные с тем, как я пришёл к фотографии. Мне словно посылались знаки, чтобы я стал тем, кем стал. Первый знак был дан в детском доме. Я учился в первом классе и увидел у своего сверстника маленький сувенирный фотоаппарат. Он дал мне его посмотреть. Я взял его в руки, покрутил маленькое колёсико и вдруг увидел Эйфелеву башню, потом другие изображения. Для меня это было каким-то чудом. Второй знак пришёл в интернате. На выходных всех детей разбирали домой, а я оставался почти всегда один. В такие дни наступала относительная свобода. Меня тянуло к магазинам. Особенно к хозяйственным отделам, к полкам с фонариками. Ещё меня привлекал фото отдел. Я мог часами стоять, как заворожённый, и любоваться фонариками и фотоаппаратами. Третий знак я получил в том же городе. Там работал мой дядя начальником уголовного розыска. Иногда я приходил к нему в гости, где меня кормили. А однажды дядя позволил мне зайти вместе с ним в комнату, где он запирался и проявлял фотографии. Он опускал в воду белый лист, а потом на нём вдруг появлялось изображение. Для меня это было таинством, волшебством. Когда дядя подарил мне фотоаппарат, моя жизнь очень здорово изменилась. Я до сих пор живу этим».
После такого рассказа я, конечно, не могла не спросить, есть ли у Евгения Николаевича свои дети. С таким детством, наверное, он их очень хорошо понимает и стал замечательным отцом. Вопрос о детях я задаю, уже вставая с кресла и почти уходя, но задерживаюсь. Оказывается, там ещё одна грустная история. Пока без финала.
«У меня есть старший сын от первого брака. И младший во втором браке. У него (Евгений Николаевич замолкает и тяжело вздыхает)... тяжёлая зависимость. Живёт с нами. Мы видим это каждый день.
Это неродной наш сын. Двадцать девять лет назад мне позвонили из поликлиники и сказали, что есть двухмесячный отказник. У нас с женой детей не было. Я помчался пулей. Зашёл в палату. Увидел его. Он молчал. Лицо было покрыто диатезом, мать кормила его сгущёнкой. Огромные глазищи. Встретившись с ним взглядом, я понял, что заберу его.
Он очень талантливый. Прекрасно пел, играл на гитаре. А потом... В седьмом классе одноклассник ему рассказал его историю. Так, сын узнал, что он нам неродной. Мне пришлось во всём признаться. В нём произошёл какой-то надлом. Появилось отчуждение. А дальше мы уже ничего не могли сделать. Он познакомился с новой компанией, всё началось со спайса и пошло-поехало. Как только мы не пытались. Я говорил с ним, как друг, как отец, говорил жёстко. Бесполезно. И мы это отпустили. Я обсуждал это с психологом. Она сказала, что до определённого возраста он был тем, кого мы хотели в нём видеть, а потом „щёлк“ — сработала наследственность.
Я хоть и сказал, что он не родной по крови, но он нам больше чем родной. Мы не теряем надежды.
А хотите послушать его голос?»
И Евгений Николаевич включает песню в исполнении сына. В его глазах слёзы, также как, когда он говорил о Пете Самохине. А мне уже совсем надо бежать. Ещё четыре часа тренинга. В сопровождении фотографа.
Когда я уже ехала вместе с организаторами в микроавтобусе, от Евгения Николаевича пришло письмо:
Я попросила у Евгения Николаевича записи сына. Он прислал две песни. Очень хотела бы здесь в статье дать на них ссылку, но есть риск, что тогда односельчане смогут сопоставить владельца голоса и эту историю. Семья пока к этому не готова. Просто поверьте, голос потрясающий. Бархатный, обволакивающий, ты в него словно проваливаешься, как в гипноз. Пусть этот голос спасёт парня.
А я буду дальше мечтать, чтобы каждый ребёнок был увиден и услышан.
Неравнодушных педагогов и осознанных родителей я приглашаю в Телеграмм-канал «Учимся учить иначе» и в привязанную к каналу Группу.
Книгу «Травля: со взрослыми согласовано» можно заказать тут.
