Вы задумывались о том, что прячется за фасадом обычных семей?
Чем больше я работаю в отделении реабилитации после инсультов, тем больше разных историй проходит перед моими глазами. И я все больше убеждаюсь в том, что красивый фасад обычной семьи часто прячет за собой очень разные обстоятельства. Которые зачастую уж точно не назовешь нормальными.
Все началось с того, что наш психолог сказал мне встревоженно:
— Мария Сергеевна, у него мысли об уходе из жизни. Которые он вот-вот воплотит в реальность.
Это было сказано о вновь поступившем пациенте, у которого риск депрессии был в общем-то невелик: инсульт случился около года назад. За это время люди обычно успевают перестроиться на новый лад течения жизни. Некоторые, как и этот мужчина, проходят у нас два-три курса реабилитации и неплохо представляют себе дальнейшую судьбу. Смотрят на нее без иллюзий, но и без обиды на высшие силы, что сделали их инвалидами. Просто потихоньку делают свое дело, следуют рекомендациям врачей и занимаются реабилитацией, отчетливо понимая, что путь этот — марафонский, а восстановление каждого навыка дается большими трудами. Но — знают, как радостна каждая маленькая победа.
Это после свежего инсульта часто накрывает душное и безотчетное: «Зачем такая жизнь — быть обузой близким…» Но не через год. Так откуда у пациента вдруг такие черные мысли?
Наш психолог упрямый. Не успокоится, пока не раскрутит весь клубок переживаний от начала до конца. Он не боится слез, не боится ругани и любой другой неожиданной и резкой реакции пациента, который таким образом защищает свое уязвимое нутро. Словно улитка, которая прячется в домик из молчания или наоборот, злых слов.
Выяснилось вот что.
Жена пациента, которая не раз была с ним на приеме у реабилитолога, и представляла собой миловидную, общительную и сочувственную женщину, что готова подставить свое плечо супругу в трудную минуту и быть с ним в горе и в радости, снимала дома эту «маску». И превращалась в чужого озлобленного человека.
За стенами дома, где их никто не мог слышать, она говорила мужу: «Скорей бы тебя не стало.» Иногда меняла мотив на: «Вот бы избавиться от тебя.» Порой и вовсе мечтала вслух: «Если бы тогда, в инсультном отделении, тебя не лечили так хорошо! Тогда ты не вышел бы из больницы. И я была бы свободна.»
Освободи же меня, говорила она ему каждый день. Человеку, который не то чтобы сильно обременял ее — за год он вновь научился ходить, многое делал одной рукой, и даже какой-никакой захват во второй, больной руке смог натренировать, а потому с домашними делами справлялся хорошо. Ходил небыстро, но везде успевал: и в магазин, и в библиотеку. Таблетки пил сам, сам делал что-то по дому… Только к врачу его нужно было сопровождать. Много всяких мелочей недружественного к инвалиду окружения мешало ему справляться самому: на высоких ступеньках нужно было слегка поддержать его. В холле — помочь надеть бахилы. Отстоять в очереди в регистратуру, потому что для него это пока было непосильной нагрузкой.
В такие минуты жена будто надевала особую маску, в которой была очень естественная смесь неравнодушия и заинтересованности судьбой мужа. И ходила с ним по врачам. Помогала. Поддерживала. Стояла в очереди. Сопровождала на приеме у врача.
Придя домой, скидывала туфли и… эту маску. Говорила устало: «Когда же ты сдохнешь.» И, не глядя на него, шла готовить обед под бормотание телевизора.
У него никого, кроме нее, не было. Вначале он надеялся: вот стану самостоятельным, почти как до болезни, и она простит меня. И снова станет относиться как к человеку. Потом понял: ее абсолютно не интересуют его успехи в реабилитации. Потому что добытчиком ему в любом случае уже не стать.
А значит — он для нее как больная и нелюбимая собака, что досталась через третьи руки, и хозяева маются с ней, не в силах выкинуть на улицу, чтоб замерзла уже там и не отравляла жизнь домочадцам своими вздохами и вечной шерстью по углам.
А раз так, не знаете ли вы, господин психолог, способов легко и необременительно закончить свои дни, чтоб никого не нагружать ответственностью за себя?..
Психолог отрицательно покачал головой. Сказал пациенту коротко и строго, что любой способ, какой ни избери, мучителен и болезнен, а все прочее — романтизация страшного поступка и большого, вообще-то, греха перед Богом. Но ему, психологу, интересно другое: какой такой непосильной ответственностью этот муж нагрузил свою жену?..
Ну как же, сказал больной. Раз в три месяца меня надо проводить до больницы. Хорошо, ответил психолог. С этого момента вы будете брать такси. На крутые ступеньки подниметесь, попросите о помощи любого мимо проходящего, он не откажет. В регистратуру — без очереди, у вас ведь вторая группа инвалидности. Все лекарства, которые принимаете, запишите в тетрадь, как и дневник давления, и прочие важные медицинские факты, которые нужно сообщить врачу, а вы боитесь не удержать в голове. А бахилы… Можете не надевать. И ничего вам не будет.
Вы жене не нужны, примем это как данность. Но и она вам не нужна. Вы прекрасно справитесь сами жить эту жизнь. И разрешения вашей жены на это не требуется.
Больной просиял.
Нет, хэппи энд случился не тогда, а много позже. Когда пациент был проконсультирован врачом-психиатром, когда начали работать в полную силу таблетки от депрессии, когда он вышел из отделения, приехал домой и сказал жене, что она свободна. Квартира ведь его, а значит, она вольна искать себе любое другое место для счастливой жизни.
Отчего-то ему не приходило в голову, что она может разозлиться и устроить истерику. Но случилось именно так: она била фарфоровые блюдца из серванта одно за другим и сквозь злые слезы говорила, что никуда не пойдет, раз потратила на него всю жизнь.
Потом ушла.
Он помнит, что сразу стало легче дышать.
А жизнь — продолжилась. Хоть и обрушился красивый фасад, что прикрывал отношения этой семьи, а вместе с тем перестала существовать и сама эта семья.
Что думаете?