Кирилл Аваев
Превратиться из летчика в маляра ничуть не легче, чем из маляра в летчика. Основная сложность заключается в том, чтобы забыть, что ты - летчик. Человек не может сделать этого сам. Только под длительным воздействием внешних обстоятельств. И это воздействие на Леву жизнью было оказано...
...Прибыв на малую историческую Родину после своих ратных дел и поселившись у мамы в ее комнате в коммуналке, он не сомневался, что это начало новой, очень сытой, а может быть, даже богатой жизни. Не то чтобы он любил деньги или мечтал о богатстве, просто видя, как некоторые члены общества начали обогащаться, создавая всевозможные кооперативные бани и видеосалоны, в то время как основная масса все еще застойно маялась в рамках окладов и тарифных сеток, понимал, что нужно постараться примкнуть к этим, которые в банях. Человеком он считал себя умным, талантливым практически во всем и работящим, если не сказать очень умным, очень талантливым и так далее, и не сомневался, что сумеет занять в этой жизни, новой для него, достойное место... Свой путь к ждавшему его за одним - двумя поворотами судьбы богатству Лева начал традиционным способом. Обзванивая своих одноклассников, большинство из которых вряд ли вспомнило бы Леву, если бы не его редкая фамилия, родственников, знакомых и друзей мамы, он сообщал им всем, что наконец-то прибыл и ему срочно нужна очень высокооплачиваемая работа. Тем, у кого не было телефонов, Лева сообщил эту новость, методично нанося визиты в первые две недели своего пребывания в городе. После того как сети были расставлены, оставалось только ждать большой и маленькой рыбы, сидя у мамы на шее...
Первое предложение поступило от тети Лены, маминой приятельницы. Один приятель ее сына, Володя, организовал кооператив по всему: что-то где-то побелить и покрасить, выкопать яму, привезти что-то, наняв чужую машину: любые, не особо интеллектуальные услуги. Выслушав рассказ тети Лены о Леве, он сказал: «Пусть приходит, посмотрим, на что ваш летчик способен...».
Оценив Леву взглядом, Володя спросил:
- Потолок побелить сможешь? И стены покрасить?
- Конечно!- ответил Лева, которому приходилось что-то белить и красить еще во время учебы в училище.
Отремонтировать надо было кабинет начальника кожно-венерологического диспансера. Объяснив, что, чем и в какой последовательности надо делать, Володя спросил:
- Как думаешь, сколько такая работа стоит?
- Нууу... Рублей пятьсот. ...Нет, восемьсот!
- Думаешь неплохо, посмотрим, как работаешь... Нас на этом объекте двое, так что твоих- четыреста.
Лева, обиженный на половину, причем на самую приятную, прибыл в больницу со всеми необходимыми причиндалами и с уверенностью, что сытость как первая часть его дальнейшей жизненной программы будет достигнута за два дня: именно столько времени он отводил себе на эту работу. Дело было в том, что в венерологическом диспансере он бывал и раньше, и хотя это был совсем другой диспансер, не уточнил у Володи габариты объекта. В первый день он планировал до обеда зашпатлевать трещины на потолке и пройти его на раз водоэмульсионкой и после обеда подготовить к покраске стены. На завтра - покраска. При знакомстве с кабинетом планы пришлось немного подкорректировать: больница находилась в очень старом доме, и Лева при помощи принесенной им стремянки не мог достать до четырехметрового потолка. Первые два рабочих часа были потрачены на сбор во дворе больницы и на окрестных помойках ящиков, досок и кирпичей - всего, что могло бы быть подложено под ножки лесенки. Перед обедом заглянувший в дверь хозяин кабинета, которого Лева при знакомстве заверил, что и двух дней не пройдет, как все будет готово, увидел посреди помещения кучу мусора, стоящую на ней стремянку и спину балансирующего на ней Кульбизекова с разведенной шпатлевкой в одной руке и шпателем в другой. Кирпичики, досочки и другой хлам шевелился и выскальзывал из-под шатающейся лестницы, к вершине которой, с трудом удерживая равновесие, полз Лева. Доктор подумал, что Лева мог не слышать его появления, и стоял, боясь произвести какой-нибудь звук, способный его испугать и привести к падению, но ситуацию разрешил в очередной раз пошевелившийся неустойчивый кирпич. Поняв, что падать все равно придется, Лева театрально, движением одних только кистей отбросил в стороны шпатель и фанерку со шпатлевкой и, оставив пальцы растопыренными в разные стороны приготовился прыгнуть назад, но вдруг сама собой нашлась какая-то точка опоры, и он замер, вцепившись в лесенку. Начальник больницы прыснул, увидев, как фанерка припечаталась шпатлевкой к полу.
- Пилот не может не летать? (Лева уже успел сообщить ему о своем летном прошлом).
Остаток дня был потрачен на отыскание в больничном сарае пригодных для строительства большой лестницы досок и поход в магазин за гвоздями. Следующий день ушел на стремянку, и на третий началась сама работа. Зашпатлевав потолок и покрасив его на два раза, Лева, довольный собой, пошел домой, а на четвертое утро обнаружил, что серые разводы на потолке - следы многочисленных промочек - проступили сквозь краску, причем желтым, розовым и голубым. Еще три дня ушло на беготню домой за деньгами, в магазин - за новыми партиями краски, так как выделенная Володей давно кончилась, и очередные шесть слоев. Разводы с каждым новым покрытием становились бледней, меняли свою конфигурацию и цвета, но упорно не закрашивались. Время тянулось все медленней, поскольку толщина покрытия увеличивалась и каждый последующий слой сох медленней предыдущего. Кроме того, Лева думал уже не о краске и разноцветных разводьях, а о своем бывшем командире полка, который все происходящее на свете укладывал в простую и безотказную схему, с которой познакомил Леву, когда тот, третий раз опоздав на предполетный контроль готовности, сказал, что больше не будет: «Один раз - случайность; два - закономерность; три - система!». Так вот, первое посещение Левой венерической больницы тоже оставило неприятный осадок...
Давным давно, когда Лева только начал учиться в своем училище, у него вдруг стала облазить кожа. На губах, под носом, на руках, в других местах. Это, как потом выяснилось, была всего лишь аллергия на солдафонство, дебилизм и другие язвы Советской Армии, но тогда училищный врач, понимая, что армию ни он, ни кто либо другой излечить не в силах, прописал мазь с длинным дерматовенерологическим названием Леве: помочь ему он все-таки надеялся.
- Правда, она неприятно пахнет... Жжеными копытами... - предупредил доктор, как бы извиняясь.
- Это ничего! - успокоил его Лева.
Копытами мазь не пахла, а отчаянно воняла и, конечно же, была выброшена сослуживцами в окно после того, как Лева только раз помазал ею на ночь свои болячки. Видя, что препарат не помогает, врач выписал больному направление в городской кожвендиспансер. Лева, в то время еще семнадцатилетний и нецелованный, предпочел бы лучше совсем облезть, чем появиться в этом заведении, но направление, написанное майором медслужбы, есть приказ. И он, выполняя его, пошел в первое в своей жизни увольнение.
В диспансере с полчаса посидел в очереди, которая состояла сплошь из мужчин всех возрастов. Она непрерывно развлекалась анекдотами, по содержанию схожими с содержанием самой больницы, и хотя анекдоты были совсем не смешными, мужики чуть не катались со смеху. Не смеялся только Лева: он вел себя спокойно, с достоинством, даже здесь не забывая, что является представителем доблестных Военно-Воздушных... Стоящие в очереди вели себя, как и положено людям, которым уже нечего терять: всласть смеялись над собственными проблемами, но только до посещения кабинета. После посещения все как один молча и не смотря по сторонам шли на выход, как будто узнали, что болезнь их несовместима с жизнью. Причину этого Лева понял сразу, как только вошел. Он попал не на прием к врачу, а на групповое занятие студентов-медиков, причем правильнее было бы сказать, «студенток», где, по замыслу организаторов мероприятия, хохочущая очередь являлась наглядным пособием. Пока красавицы ходили вокруг него, источая умопомрачительные ароматы и разглядывали его облезшие губы и уши, он с трудом сдерживал слезы. Затем доктор сказал: «Покажите локти и живот!». Лева застыл не шевелясь, с задранными к потолку глазами. Раздеться в присутствии дам он не мог. И дело было не столько в болячках: была пятница. Мылись в бане курсанты только по субботам, а на зарядку бегали каждый день. Кроме зарядки, они еще занимались строевой, уборкой территории и ходили в наряды, где не переставая чистили и драили все, что только возможно: полы, посуду, асфальт... В пятницу от каждого пахло уже далеко не потом, хотя еще не падалью. Лева, никогда в жизни не имевший дела с лошадьми, почему-то считал, что это - запах коня. Но даже не этого запаха стыдился Лева больше всего. Понюхав, чем пахнет курсантская жизнь и посмотрев его коросты, эти девчонки испытают брезгливое чувство к нему лично, но на себя ему было уже наплевать. Что они подумают об авиации, которую он в ту пору по настоящему, то есть сильнее, чем самого себя, любил, увидев его нижнее белье!.. Пару месяцев назад, получая новенькую форму и вожделенные голубые погоны, Лева, как и все его однокашники, получил и рубаху с панталонами, причем прапор со склада, выдавая все это, добросовестно интересовался размерами одежды, которую привык носить новобранец. Суббота наступила через два дня, так что новенькое белье не успело еще по-настоящему провонять, как было свалено в общую кучу в раздевалке бани для последующей транспортировки в прачечную. Когда Лева увидел, что им принесли взамен, у него возникло чувство, что его обокрали. После прачечной одежда уменьшилась в два раза, напрочь лишалась пуговиц и приобретала какой-то серо-ржавый цвет. Первокурсники, не разобравшиеся до конца, чем отличается нарушение формы одежды от измены Родине, не успели еще натащить полную казарму «вшивников» - нормальной человеческой одежды - и так и ходили в казенном белье, которое, хотя уже стало похоже на одежду для кукол, все же продолжало сжиматься с каждой новой стиркой ... Показывать этот срам студенткам все-таки пришлось.
Придя на работу после выходных, Лева обнаружил свои восемь слоев свисающими сотней лохмотьев с потолка. «Не расстраивайся, я бы еще хуже сделал.», - хохотнул на секунду заглянувший в кабинет главврач. Через час соскребания этих лохмотьев во рту и горле появился приторный сладко-металлический вкус от попавшей туда старой побелки а на потолке - царапины от скребка, которые, как он догадывался, предстояло то ли зашкуривать, то ли заштукатуривать. А судя по событиям последних дней, если начать этот потолок шкурить, то штукатурка, видимо, опадет вместе с дранкой, к которой приделана. ...Лева собрал в кучку инструмент, обозначил слегка уборочку и покинул навсегда сие заведение, ничего не сказав на прощание его начальнику и поклявшись никогда в жизни больше не переступать порог венерических больниц. С Володей он тоже не изволил объясниться: «Пусть спасибо скажет за стремянку, которую я три дня колотил...».
Перевернув таким образом первую страницу своей трудовой биографии, Лева не очень переживал по поводу потраченной недели и намазанных на больничный потолок и превратившихся в свисающие срамные лохмотья маминых денег.
Следующее приглашение к беззаботной жизни поступило в тот же день от Великого - соседа по квартире. Если бы Лева пришел с работы вечером, то Великий был бы уже в обычном своем состоянии и, встретив Леву, впрочем, как и любого другого жителя коммуналки, поприветствовал бы его как всегда: ткнув пальцем в грудь и дыша в лицо перегаром, прошипел бы: «Ты - маленький человек!». Но в этот раз Великий, принципиально не пивший и даже не похмелявшийся до полудня после заявления по телевизору какого-то психотерапевта о невозможности подцепить алкоголизм, если не употреблять до двенадцати часов дня, встретив Леву на кухне, сказал ему: «Привет!». Лева, начавший уже было произносить стандартный ответ на приветствие Великого, нашелся:
- Сам ... ... Мо собой привет!
- У меня к тебе дело...
- Денег нету! - выдал Лева вторую стандартную в разговоре с Великим фразу.
- Да нет... Ты... Ты заработать хочешь?
Лева хотел. И поэтому согласился прийти назавтра в гараж к школьному и даже детсадовскому другу Великого, Нахалику.
(Продолжение следует)