1
В заголовке, как это ни удивительно, отнюдь не каламбур. Речь пойдёт об оценке такой экспертизы как оценочная экспертиза. Нет, разумеется, тут сейчас незачем всерьёз рассуждать о шарлатанах-экспертах, вроде тех, кто умудряется «органолептически, то есть визуально» определять состав металла с точностью до четвёртого знака после запятой. То, что среди любых профессий есть проффесионалы и есть откровенные шарлатаны — явление, хоть и неприятное, но вполне, скажем так, ожидаемое. Речь пойдёт о добросовестном, в общем-то, назначении и проведении такой экспертизы как оценка вещей или, скажем шире: объектов гражданского оборота.
В принципе для самого по себе нахождения в чьей-либо собственности никакой объект в оценке не нуждается вовсе. Вещь вообще, Sache, взятая сама по себе или в соотношении с какой-либо единичной волей, остаётся единичной и уникальной. Она имеет прежде всего именно качество и определение как этой и никакой другой вещи. Соизмерение этой вещи также не происходит и при односторонних договорах, в которых производится простая передача права на вещь от одного субъекта другому: там есть лишь переопределение вещи волями — моё становится не-моим, потребляемое мною — непотребляемым-мною, то, чем я мог распоряжаться — в то, чем я-распоряжаться-не-могу. Среди единичных качеств нет противоречия, а, стало быть, и снятого качества — количества (То обстоятельство, что вещь одна, строго говоря, может быть определено только тогда, когда есть и не-одна вещь, иначе единица и не-единица становятся неразличимы). А коль скоро в этом случае нет и определённого количества, то бессмысленно уже говорить и о мере, поскольку мера есть снятое количество, а в том, чего нет не может быть никакого противоречия, нет, следовательно, и снятия такового. Вопрос измерения возникает тогда, когда договор оказывается неодносторонним, когда в нём присутствуют, противопоставленные друг другу в обмене по меньшей мере два объекта.
Коль скоро эти оба объекта становятся предметом договора, а последний есть не что иное, как общая для всех сторон договора воля, порождающая некоторую объективность для них, объективность оторванную, абстрагированную от единичных субъектов, входящих в самый договор и создающих его (Дзен-буддистский «хлопок одной ладонью» есть отсутствие звука, тишина, а не некоторый особенный звук), то есть абстрактным для этих субъектов правом, то этот договор также в отношениях к своим объектам определяет нечто общее для них, снимающее противоречие даже между их количествами. И это что-то есть абстрактная ценность этих вещей для субъектов договора.
Пока булка хлеба есть просто у меня, то вся её ценность заключается лишь для меня и только в том, что я могу помещать в неё именно свою волю. такая ценность не оторвана ни от меня, ни от моего конкретного определения конкретной булки хлеба.
Если я обменял булку хлеба на стакан сметаны, вступив при этом в сделку с Тимофеем, то это означает, что для меня и Тимофея существует нечто, что совершенно уравнивает между собою такие не сводящиеся друг к другу в своих качествах объекты как булка хлеба и стакан сметаны. И это «что-то» есть как раз абстрактная ценность того и другого. Заметим, что при подобном соизмерении не предполагается никакого дальнейшего распоряжения объектами в качестве необходимого: и сметана и хлеб могут быть использованы непосредственно собственниками.
Иное дело, когда происходит обмен некоего товара на абстрактную всеобщую ценность, представляющую собою исключительно меру право распоряжения — деньги. Деньги не могут быть использованы вовсе, и дальнейшая их судьба необходимым образом оказывается связанной только и исключительно с тем, что ими предполагают только распоряжаться. Нетрудно отсюда понять, что договоры купли-продажи именно в силу указанного обстоятельства выделены из договоров мены в особенную категорию, ведь одним из объектов в договоре купли-продажи является необходимым образом именно ценность вещей вообще, взятая сама по себе, а не в отношении лишь к конкретной вещи или к конкретным субъектам. И вот как раз количество этих денег и принято именовать денежной оценкой (в отличие от оценки полезности самой вещи), ценой вещи.
Заметим, что в каждой конкретной сделке, в которой фиксированы субъекты в качестве её сторон, цена объекта связана как результат с функцией прежде всего именно с самой сделкой, а, следовательно, с изъявлением воли в качестве общей для сторон воли, объективной для них, но вовсе ещё не для всех посторонних, не для нас, несторон договора. И поэтому при стороннем, объективном рассмотрении вопроса о цене объекта сделки, не являющегося деньгами, вопроса не возникает: справедливо предполагается, - а в реальности не просто предполагается, а именно и может быть выведено из философских начал юриспруденции! - , что ценой объекта в договоре, где объекту противостоят деньги, являются именно деньги.
И если бы только такими договорами ограничивалось бы всякое объективное рассмотрение, то есть рассмотрение стороннее, не с точки зрения субъектов сделки, а именно со стороны, где сами субъекты рассматриваются и как объекты, обязательств и вытекающих из них следствий, то особых вопросов бы не возникало: цена порождается и на самом деле общей волей субъектов сделки и существует так, как порождена ими и прямо выражена.
А если нет?
Таких случаев много: это и последствия деликтных обязательств, и последствия невозможности натурального исполнения обязательства, а, стало быть, признаваемая законодательством необходимость субституции обязательства, это и оценки при обеспечительных мерах, да и много чего другого.
Между тем, любой судья (о судьях я в данном случае говорю только потому, что в случае судебного рассмотрения рассматриваемое нами явление заметно наиболее выпукло!), оказывается при этом в противоречивом положении.
С одной стороны, этот судья является сам субъектом и он признаёт субъектность сторон сделки, с другой, его суждение о сторонах и порождениях их воль должно быть максимально, если вообще можно так выразиться... объективно. Он оказывается обязанным за стороны увидеть то, что сторонами как субъектами не явлено и не объективировано: соизмерение того, что не есть деньги с деньгами. Но становиться при этом субъектом сделки судья не вправе, да и не в состоянии один субъект стать другим, а тем более — двумя другими. Это невозможно в принципе.
Иными словами, ситуация до боли знакомая:
есть вещь, цена её не указана, её необходимо оценить.
Что при этом делает суд?
Вопрос, конечно, сильно риторический, потому что практически все практикующие юристы знают, что в этом случае суд просто прибегает к экспертным оценкам: либо сам, либо через сторону.
Но вот нериторическим является другой вопрос:
а верно ли это в принципе?
А давайте зададимся таким вопросом и попытаемся разобраться в деталях.
Сразу же заметим, что эксперт, сам будучи, строго говоря субъектом, и находясь субъективно в точно таком же положении, как и судье, — а положение это с его неразрешимыми противоречиями описано выше, — не может дать точного значения цены объекта. Не может по всё тем же указанным выше причинам. Он может дать лишь некоторую оценку этой цены.
Тут — стоп. Обратим внимание, что сама по себе цена есть оценка ценности вещи как таковой, выраженная в деньгах, то есть в том, что имеет только ценность как всеобщую и является мерой права распоряжения. Следовательно, экспертная оценка есть не цена как таковая, а нечто ещё более далёкое: это оценка оценки ценности вещи как таковой, если оценка первого порядка выражена в деньгах. То есть это вообще только некая оценка второго порядка! Согласитесь, несколько далековато для непосредственности суждения.
Но, заметим, и это ещё не всё!
Обратим своё внимание, что никакими специальными знаниями вообще нельзя выяснить цену объекта, взятую как оценку этого объекта, если б он был в некотором договоре. Договор связывает именно субъектов и цена по этой причине зависит исключительно от их воль. Утверждать обратное, то есть то, что некими специальными знаниями или навыками можно выяснить как именно в конкретный момент здесь и сейчас могут быть согласованы воли неизвестных субъектов, означает признавать такие знания и навыки, которые состоят в абсолютном знании вообще. То есть приписывать неким частичным знаниям и навыкам, — а профессиональные знания и навыки всегда частичны! (а стоит помнить, что "Специалист подобен флюсу — полнота его одностороння. К. Прутков.") — полноту всеведения ни много, ни мало как Всевышнего.
Тут любопытно в этом отношении, как весьма часто судьи относятся к заключениям экспертов, если только в этих заключениях нельзя указать на совершенно уже баснословные несуразности. Ссылка на заключение эксперта как правило совершенно некритична. Что, разумеется, совершенно противоречит смыслу законодательства, так как заключение эксперта лишь одно из и никак не превалирующее по законодательству доказательство, но совершенно подтверждается практикой (Вот именно: хоть теория без практики, быть может, и мертва, но практика-то без теории уж совершенно точно — вредна и пагубна!). Но, повторюсь ещё раз: никакие вообще ни специальные знания, ни особенные навыки не могут дать возможность выяснить то, что может быть определено только и исключительно взаимодействием воль заинтересованных в объекте субъектов. Совершенно неудивительно, что, в сущности, все знания и навыки экспертов при оценке того или иного объекта сводятся к применению тех или иных методик, основания разработки которых, строго говоря, вовсе неизвестны.
Когда эксперт даёт заключения в области естественных или точных наук, то такое заключение так или иначе основано на объективных знаниях именно свойств объекта и закономерностей, никак не зависящих от воли любого количества субъектов. Там возможны объективно обнаруживаемые ошибки в посылках или неверно применённые методы. Эти заключения, строго говоря, верифицируемы — их можно перепроверить, например, перепроверяя гипотезы, на которых они построены.
Проверить гипотезы, на которых построены заключения и выводы оценщиков объектов нельзя в принципе, так как сама по себе гипотеза о том, что все субъекты неразличимы — неверна, а гипотезы о несуществующих субъектах, тех, которые в реальности не образовали своими волями договор, не проверяема вовсе. Но мало того, что выводы экспертов-оценщиков оказываются неверифицируемыми. Они, надо отметить, по классификации К.Р. Поппера ещё и не фальсифицируемы, так как нельзя представить себе модель, которая в принципе могла бы опровергнуть вывод такого эксперта. Но тогда вопрос отношения к экспертному заключению в этой области есть не что иное, как вопрос отношения к усиленному догматизму в терминологии всё того же К.Р. Поппера (я, правда, не удержусь и ядовито предлагаю применить критерий К.Р. Поппера к его же теории... получится... усиленный догматизм), а вовсе не к научному, то есть объективному, выводу. И именно на этом усиленном догматизме и основывается то здесь, то там решение суда. Совершенно естественно при этом, что никакой реальной ответственности за выводы усиленного догматизма, то есть за выводы, которые нельзя в принципе ни проверить, так как реально в сделке объект не помещается, ни опровергнуть — по той же самой причине, такого рода эксперты, а следом за ними и судьи не несут.
Но отвергая существующие методы получения оценок цены, мы, тем не менее, не можем не признать, что сама по себе такая оценка, строго говоря нужна, потому что в её отсутствие нельзя разрешить противоречивое положение судьи, когда он оказывается в необходимости быть и объективным и субъективным одновременно.
Однако о путях разрешения такого рода проблемы и ограничениях методологии получения правил подобных оценок мы поговорим чуть позднее.
А то и без того чтение получилось несколько утомительным, не так ли?
2
Итак, мы пришли к выводу, что без обязательств цену вообще определить невозможно. Именно потому невозможно, что цена вещи сама по себе определяется лишь в договоре, когда против передачи собственности на вещь должна быть произведена передача денег, то есть как того, в чём и измеряется цена.
Экспертный способ определения цены именно потому является недействительным, что определить существующую с необходимостью цену объективным образом вообще нельзя: цена по природе своей зависит именно от субъектов, вступающих в ту самую сделку, о которой мы сказали только что. Отсюда как раз и следует способ определения цены, позволяющий выяснить её как действительную, то есть существующую с необходимостью.
В норме действует принцип свободы договора, и субъекты вступают в отношения, образующие договор, исключительно по собственной воле. Однако, когда для разрешения уже наличного противоречия требуется участие субъектов, указанная свобода может быть с этой, но только с этой целью ограничена. И ровно настолько ограничена, насколько это является совершенно необходимым для цели разрешения противоречия или устранения неопределённости.
Одно из проявлений ограничения свободы вообще есть процессуальный порядок. В гражданском процессе этот порядок устроен таким образом, что участник гражданского судебного процесса остаётся совершенно свободным внутри этого процесса, но не в состоянии выйти из него.
Войти в гражданский судебный процесс, то есть пойти на ограничение своих свобод, каждый субъект в состоянии вполне. Обязанности же у суда возникают в связи с осуществлением субъектом своих процессуальных прав и свобод только в том случае, когда возникновение таких обязанностей и их исполнение есть функция суда, и эти обязанности, заметим, направлены именно на предоставление прав и свобод участникам гражданского судебного процесса и обеспечение их осуществления.
Но в этом случае для определения цены, если только она прямо не определена, суду следовало бы не назначать экспертизу, которая не может быть признана экспертизой вообще, как мы видели, а произвести нечто иное: предложить по определённой процедуре определить цену вещи, а поскольку цена, собственно возникает лишь в обязательстве, а не является неотъемлемым атрибутом самой вещи, то необходимо и предусмотреть порядок, согласно которому будут возникать обязательства, и именно суждение об этих обязательствах и станет выносить суд.
Для этих целей рассмотрим несколько ситуаций.
Первая ситуация состоит в том, что названная одной стороной цена, иные стороны устраивает, или они относятся к этому безразлично. В этом случае нет никаких оснований отходить от названной цены, поскольку перед судом отсутствует противоречие, которое необходимо разрешить. А суд, напомню, должен всё-таки разрешать споры, а не искать некую объективную истину.
Вторая ситуация возникает тогда, когда ни одна из сторон вовсе не желает назначать цену. В этом случае нет никакого основания полагать, что вещь вообще имеет хоть какую-то цену. А поскольку о цене в данном случае также нет никакого спора, то и суд должен полагать, что цена у рассматриваемой вещи равна нулю, так как ей не соответствует никакое количество денег как абстрактной ценности.
Третья ситуация — самая интересная: есть спор и есть несколько цен, которые назвали различные стороны.
Пусть таких сторон будет только две. Расширить на более общий случай найденный механизм определения цены мы можем попытаться после того, как такой механизм будет найден. Если мы его найдём, конечно.
В рассматриваемом случае названные сторонами цены будут неравными, и одна из цен окажется строго больше другой. Просто мы полагаем, что в качестве числового значения для цены будут задаваться только числа действительные, что не является чрезмерным ограничением для нашей задачи, не так ли? В этом случае тот субъект, который назвал бóльшую цену должен быть обязан именно такой ценой. А это значит, что в рамках рассмотрения гражданского спора, элементом разрешения которого является разрешение спора о цене, у субъекта, назвавшего бóльшую цену должны возникнуть обязательства, связанные с одной стороны — с объектом оценивания, а с другой — с только что произведённой им оценкой.
Почему речь идёт только о субъекте, назвавшем бóльшую цену? Да ровно потому, что меньшая из названных цен полностью входит в бóльшую в силу отношения полного линейного порядка среди цен, следовательно, если тот, кто назвал меньшую цену, получит бóльшую, он не будет ограничен в своих правах, свободах и защищаемых законом интересах. Он остаётся свободным в том смысле, что имеет полное право возвратить разницу другому субъекту или простить долг в размере этой разницы.
Вполне естественно, что бóльшую цену будет называть тот субъект, который обладает вещью (Здесь рассматривается иллюстрация, а потому допустимы такого рода предположения, которые, согласитесь, не являются совершенно произвольными). В этом случае, если его цена окажется бóльшей, он понесёт обязанность отдать оспариваемую вещь против уплаты цены за неё. Он желал получить определённую цену, а только так и надо интерпретировать его оценку, он эту самую цену и имеет право получить. И в этом случае его субъективная оценка вещи станет обязывающей его самого, а, следовательно, в отличие от экспертной оценки и произвольной оценки суда — ответственной. Но что важнее всего: цена в данном случае возникнет именно в ходе самой сделки, а не будет определена с помощью усиленного догматизма.
В принципе, здесь, как мы видим, нет ничего, что не позволило бы нам распространить указанную методику и на тот случай, когда количество сторон превышает две. Правда, в этом случае при солидарности требований может возникнуть вопрос о распределении между солидарными субъектами присуждённого. Но такой вопрос стоит и сейчас, и разрешаться он может либо тем же способом, что и описанный, если речь идёт о распределении вещи. Или же по правилам распределения делимой собственности, которые, кстати сказать, вполне могут быть переведены в плоскость такого вот принудительного торга, если эти делимые вещи не суть деньги. Деньги же разделяются численным образом по особо установленным правилам, которые просты уже потому, что сами по себе деньги не имеют никакой потребительной стоимости и не суть вещи общего веда: ими нельзя ни владеть, ни пользоваться ими, а можно только и исключительно распорядиться; вне возможности распорядиться ими деньги не представляют собою никакой ценности, а, следовательно, и не являются деньгами.
В дополнение к сказанному остаётся определить только порядок, с котором будет называться цена сторонами спора. Но этот порядок возможен как случайно установленный конкретным решением законодателя: он может быть любым, в том числе и тайное от иных участников указание цены, тогда надо просто понимать, что указание цены сторонами принудительного торга, — а именно так, вероятно, следует называть описанный метод, производится одновременно.
Заметим, что аналогичную процедуру вполне можно применить и к перераспределению долей в имуществе. Например, выраженных акциями или паями, или долями в обществах с ограниченной ответственностью при споре между участниками. При этом каждый называет цену одной доли, под которой понимается наибольший общий делитель всех количеств долей у участников, а другие стороны солидарно имеют право, в случае если указанная оценка окажется наивысшей, приобрести у назвавшего его долю или отдать ему свои доли по названной им цене.
Подобный принудительный торг может быть произведён, если это требуется, с несколькими итерациями, хотя, подозреваю, что на практике более двух повторений не потребуется. Во всяком случае выглядит вполне разумным, когда каждое следующее повторение замыкает возможности называния цен в коридоре, который обозначен на предыдущем шаге.
Вы, конечно, спросите, а что же в таком случае делает судья? А судья в этом случае, как, впрочем, часто и в случае экспертной оценки, занимается как раз тем, что следит за соблюдением порядка принудительного торга, установленного законодателем. И, согласитесь, что описанный способ оценки не требует никаких специальных знаний и оставляет и максимальную свободу субъектам, в том числе и в возложении на себя обязательств.
В случае, когда оценка возникает в публичном споре, например, для определения налоговых обязательств, не менее логично было бы также не пользоваться умозрительными методиками оценок, составленными всё той же, посягающей на частное право государственной властью, а прибегнуть к методу принудительного торга, расширив его также торгом публичным. при котором цена была бы определена гражданским обществом, субъектами гражданского оборота, но никак не властями.
Остаётся только добавить, что при исках о полной виндикации в случае удовлетворения иска, определённая оценка вещи будет служить субституирующим основное обязательство — обязательство отдать вещь, обязательством, а в случае отказа в иске — уточнённой (изменённой) ценой иска, которая, впрочем, как мне представляется, не должна влиять ни на какие обязательства вообще, кроме тех, которые могут возникать из необходимости обеспечивать требования. Во всяком случае мне до сих пор неясно — какой смысл вообще имеют государственные пошлины, если доступ к правосудию есть не приобретаемое, а имманентное право человека, и какое значение для размера такой пошлина вообще имеет размер иска, если речь не идёт о «покупке» судебного решения, а своё вознаграждение государственный судья получает вне всякой зависимости от сумм тех исков, которые он рассматривает и вне зависимости от трудоёмкости рассмотрения дел.
И, наконец, самая последняя, но, быть может, важная оговорка.
Дело в том, что существуют вещи, которые неразрывным образом связаны с конкретным лицом и имеющие только в связи с этим ценность. Это — реликвии. Определение их цены представляет совершенно самостоятельную проблему именно в силу такой связанности и потому — ограниченности оборота этих вещей. Вот в этом и, кажется, только в этом случае, может случиться так, что без экспертной оценки некоего весьма, впрочем, фантомного, денежного эквивалента обойтись никак не удастся. Только следует при этом помнить, что и никакой объективной справедливости такая оценка в себе также содержать не может, просто в силу несоразмерности никаких денег как ценности вещной, субъектности лица.
Но это, впрочем, уже то, что мы описывали в материале «Цена справедливости», и тут я окончательного решения не знаю.