Озлобленное лицо матери мерещилось Максу везде – в мимике редких прохожих, в полустёртых граффити на облезлых стенах и в оборванных афишах. Парень шёл вдоль улицы, периодически озираясь по сторонам. Казалось, все вокруг осуждающе смотрели на него, каждый казался враждебным по отношению к нему. От косых взглядов Максу становилось неуютно, и он сильнее закутывался в дырявую куртку, которая совершенно не помогала от промозглого ветра.
Холодно.
Надо найти где согреться.
Ещё немного поплутав в перипетиях питерских улиц, Макс наконец смог отыскать не запертую калитку, и, навалившись на массивную решётчатую дверь, вошёл внутрь одного из одинаковых дворов-колодцев.
Позади него, освещая полуночный город мигалками и разрывая ноябрьский воздух криком сирен, проехал автомобиль – Макс рефлекторно побежал вглубь двора, постаравшись спрятаться в тени дома. Немного постоял, выглянул в сторону дороги – по уезжающему силуэту машины стало понятно, что то была скорая.
– Она не пошла за мной… Она не ищет меня… – бездумно лепетал Максим сам себе, выдыхая со словами клубы пара.
Подул новый порыв ветра, пытающийся залезть за шиворот, параллельно с ним начал идти мерзкий мокрый снег. У Макса начали стучать зубы. Тот запахнул куцый воротник и бесцельно двинулся в сторону ещё одной арки – она, видимо, вела в соседний двор.
Какая-то старушка выглянула с окна первого этажа. Макс сделал вид, что изучает табличку с номером дома, словно он турист, решивший познакомиться с местной архитектурой в самое неудобное для этого время. Старушка же нахмурилась, занавеска качнулась – видимо, та ушла вглубь квартиры и хочет вызвать полицию, ведь по её двору шляется чёрт знает кто.
– Сука старая, – изрёк Макс и поспешил пройти через коридор меж дворами.
Новый двор-колодец почти ничем не отличался от предыдущего – всё те же обшарпанные стены на пару с водосточными трубами, где-то высоко обрамлёнными уже потрескавшейся лепниной. Макс уже было хотел плюнуть и пойти в сторону метро – кто знает, вдруг работники пустят погреться, несмотря на то, что было уже за полночь – но кое-что в дальней части двора привлекло его внимание.
Маленькая церквушка стояла прямо между слитыми воедино домами. Она была покрыта черепицей, в плохом освещении двора напоминающей чешую какого-то земноводного. Больше похожая на часовню, постройка притягивала к себе взгляд, словно стараясь обратить внимание на своё несоответствие местной архитектуре. Всего несколько метров в высоту, здание казалось какой-то уменьшенной копией массивного собора – и если бы не крест, виднеющийся на крыше, церквушку можно было бы вполне спутать с обычным бараком для рабочих или незаконным самостроем.
Макс немного постоял перед найденной им церквушкой, но новый порыв ветра заставил продолжить поиск места, где будет хоть немного теплее, чем на улице. Идти до метро в таких условиях было бы сродни самоубийству. Парень подошёл к ближайшей подъездной двери, подёргал за ручку – заперто. Попытался придумать код от домофона – на ум приходили разные комбинации цифр, от “1234” до “9876”. Дверь не хотела поддаваться, и маленький экран противно пищал, высвечивая надпись “Err”. Резко дёрнул за неё, надеясь взять нахрапом – та лишь громко зазвенела, но не открылась.
– Вот с-с-с-сука… – выругался Макс и решил попытать счастья у другой двери. Та, впрочем, не отличалась податливостью от первой – и попасть в соседний подъезд тоже не вышло.
Возвращаться домой решительно не хотелось – крупная ссора с матерью не сулила ничем хорошим. Она опять начнёт ругаться, кричать, может даже бить. А если вызовет врачей? Как тогда, с отцом?
Макс поёжился от навязчивых мыслей, вновь обернулся на церквушку. Вздохнул, пробежался боязливым взглядом по массивным деревянным окнам, зияющим темнотой, и, снова выругавшись, пошагал в сторону здания.
Дверь – старая, массивная, скрипучая – с нежеланием начала открываться, после того как парень слегка надавил на неё рукой. Макс не ожидал этого, а потому дёрнулся от внезапного звука. Было непривычно найти открытую дверь именно тут, тогда как все остальные упорно не впускали его. Тем временем дверь, издав глухой треск, открылась полностью. Макс немного постоял на пороге – но все-таки вошёл внутрь, прикрыв за собой.
Подождал, пока глаза немного привыкнут к темноте – тусклый свет, пробивающийся сквозь грязные стёкла, обрисовывал силуэт комнаты. На удивление, в ней не было практически ничего, за исключением ещё двух дверей – на этот раз менее крупных, нежели входная. Место отдалённо напоминало ему холл больницы, в которую когда-то они с матерью под вечер привезли отца. Такое же безлюдное место, полное тоски, уныния, и теней, ютящихся по углам.
– Негусто у них тут… – удивился Макс, как громко прозвучал его голос среди пустого помещения. На улице завыл ветер, и Макс вновь поёжился – ветхие доски, из которых была сколочена церквушка, явно не были способны удержать порывы стихии. Подумав, что в глубине здания может быть теплее, он подошёл к дверям перед собой – и, немного помявшись, дёрнул за ручку левой из них. Та послушно открылась, оголяя перед ним вытянутую узкую комнату со стулом у задней стены. Немного помявшись, Макс вошёл внутрь и закрыл за собой дверь.
Стало не видно почти ничего. Пошарив в кармане и отыскав в нём зажигалку, он несколько раз щёлкнул кремнем – маленький огонёк показал всю ту же картину помещения, что Макс увидел и ранее. Макс кое-как развернулся и сел на стул, поплотнее закутавшись в куртку – и, наконец, начал согреваться.
Глаза наконец привыкли к темноте – единственным источником света сейчас была щель в двери, через которую парень попал в комнату. Осмотревшись по сторонам, Макс с удивлением для себя обнаружил в стене слева какую-то решётку.
– Что за… – тихо произнёс он, но его тут же перебили.
– Приветствую, сын мой, – раздался глухой порыкивающий голос из-за стены, на которой и была решётка.
– Блять! – Макс аж подпрыгнул от неожиданности и чуть не упал со стула. – Извините, я сейчас уйду, я…
– В этом нет надобности, сын мой. Ищущий да найдёт – коль нужен тебе кров и ночлег, так готовы мы приютить любого раба божьего, – продолжал вещать голос из-за стены.
Макс, уже было готовый подорваться с места и побежать прочь из этой странной церкви, неожиданно для себя успокоился. Комфорт и тепло перевешивал страх перед незнакомцем – к тому же, несмотря на тон голоса, тот явно не желал парню зла.
– А что у вас тут? – решил сменить тему Макс. – Какая-то секта буддистов-анархистов, или чайный филиал, как раньше на Невском? – произнёс он, но тут же осёкся, вспомнив о кресте на крыше.
– Нет, сын мой. Ты находишься в исповедальне. Сыны божьи могут прийти сюда и рассказать о грехах своих, отмолив прощение у Бога нашего, – мужчину по ту сторону, казалось, совершенно не задели слова Макса. – Я склонен верить, что у людей единый Бог, просто каждый называет его по-разному.
– Я-я-я-ясно, – протянул Макс, не зная, что ответить.
“Он серьёзно целыми днями сидит здесь и ждёт, пока кто-нибудь зайдёт с ним поболтать? Пиздец”.
– Что привело тебя сюда, сын мой? Быть может, ты хочешь покаяться во грехе? – батюшка по ту сторону явно не хотел прекращать диалог.
– Нет, на самом деле я просто… – начал вдруг Макс, а затем осёкся. А что “просто”? Что он забыл здесь, в этой скрытой среди лабиринта питерских дворов церквушке, в такое время? Неужели ссора с матерью стоит того, чтобы сбегать из дома в ночь и искать такой кров?
“Мама, наверное, волнуется” – вонзилась иглой мысль в мозг. Но тут он внезапно понял, что не может вспомнить её лица.
“Мама? А какая она?”
– Я… Я… Не помню… – с комом в горле проговорил Макс.
– Ох, очередное заблудшее дитя в огромной бесконечности мира Божьего, – с сочувствующей интонацией произнёс глухой голос за стенкой. – Давай вместе попробуем найти ту звезду, что привела тебя сюда. Ты помнишь, как тебя зовут?
– Я Макс. Максим.
– Приятно познакомиться, Максим. Зови меня отец Лаврентий. Расскажи о себе.
– Я не… Я помню, что не хотел заходить сюда, так как… Моя мама очень набожная и она вечно…
– Склоняла тебя к вере? – томно вопросил Лаврентий по ту сторону, и, судя по всему, попал точно в цель.
У Макса внезапно защипало в глазах.
– Я лишь… Я не хотел обижать её…
– А что с твоим отцом, сын мой?
Макс начал вспоминать. Вот он с усатым мужчиной за руку ходит по зоопарку. Всё вокруг такое большое и удивительное, а папа смеётся с того, как Максим удивляется вольеру с рептилиями. Макс отчётливо вспомнил, что больше всех его впечатлили крокодилы – тихие и спокойные, они, не мигая, глядели вертикальными зрачками на пришельцев по ту сторону стекла, словно оценивая их на вид.
А вот ещё одно воспоминание – пока другие мальчишки интересуются машинами и динозаврами, Максим под впечатлением от увиденного в зоопарке, старательно рисует тёмно-зелёным фломастером крокодила. Добавляет чуть-чуть жёлтого на месте глаз, делает чёрную вытянутую засечку на месте зрачка.
“Ух ты, кто это у нас такой?” – входит в комнату папка, поглаживая сына по лохматой голове. “Клокодил!” – восклицает ему в ответ маленький Максим, и папка говорит, что крокодил получился совсем как живой! Словно вот-вот сойдёт с рисунка и нырнёт в илистые воды, дабы начать охоту на зазевавшихся зверей.
“Повесим на холодильник” – заключает отец, и сунув листок под магнитик, смотрит на получившуюся картину. Максим доволен рисунком – длинный крокодилий хвост и тёмно-зелёные чешуйки на теле рептилии получились особенно красиво.
А вот ещё воспоминание – Максим уже старше, и он слышит, как папа орёт и ругается в закрытой родительской комнате. Мама успокаивает его, говорит что папу “бес попутал”, и скоро всё будет хорошо. Но Максим не верит маме – ведь недавно они отвезли папку ко врачам, а те сказали, что у него какая-то длинная болезнь на букву “Ш”. И даже несмотря на то, что мама смогла забрать папу домой, пообещав давать ему таблетки, лучше ему не становится. А ведь раньше папа был добрым, ему не мерещились какие-то монстры, и он не кидался на маму с кулаками.
Максим вспоминает, что в день, когда исхудавший отец обессиленно лежал на кровати, принёс ему стакан воды – и увидел, что зрачок у папы словно деформировался и вытянулся вверх.
– Так что с твоим отцом, Максим? – глухой рычащий голос выбивает парня из мыслей, возвращая его в тёмную комнату со странным соседом сбоку.
– Он… Ему, видимо, было плохо… – Макс чувствует, как нить, связывающая его с тем временем, ускользает от него. Он усиленно пытается ухватиться, вспоминая новые подробности из детства.
Вот вспоминается кладбище. Мама стоит рядом и плачет, держа Максима за руку. Тот не понимает, что случилось с папой, и почему они больше не пойдут в зоопарк смотреть на крокодилов.
Далее возникает образ матери, пытающейся залить горе алкоголем. Та рыдает навзрыд по ночам на кухне, пропивает последние деньги, а когда Максим кричит на неё, у той в глазах появляется настоящий ужас – и уже подросток впервые оказывается побитым и запертым в своей комнате. Мама что-то орёт про бесовщину, что он такой же как отец, а ярость, возникшая у Максима из ниоткуда, заставляет его биться кулаками в дверь до тех пор, пока костяшки пальцев не сдираются в кровь.
– Он… Он умер, – Макс больше не хотел вспоминать ничего из своего детства. Но приоткрытые воспоминания лавиной обрушиваются на его сознания, раз за разом показывая сцены того, как набожная мать следит, чтобы он сидел дома, и не общался с детьми без крестиков; заставляет ежедневно молиться Богу; причитает о том, что отец превратился в чудовище и продал душу Дьяволу; в очередной раз избивает Максима и запирает его в комнате, и многое-многое другое.
Макс зарыдал – в голос, не стесняясь абсолютно никого и ничего вокруг. Снял с лысой головы шапку, уткнулся в неё лицом, и начал всхлипывать громко, с надрывом.
– Сын мой, в плаче по мёртвым нет никакого кроку. Достаточно лишь помнить о них, чтобы их души были упокоены на том свете.
– Я знаю… Но я лишь… Лишь хотел чтобы было так как тогда… В зоопарке… – продолжал всхлипывать Макс, выдавая обрывки слов.
– Ничего не воротить на дороги прежние, сын мой. Ежели твой отец не смог быть с тобой всю твою жизнь, и крокормить вашу семью, значит на то у судьбы были веские причины. Ведь наша жизнь – есть лишь человеческая судьба, и в ней есть свои препятствия, а мы фобии. А мы фибии, – слова Лаврентия внезапно перестали иметь какой-то логический смысл, и Макс даже перестал рыдать, услышав сказанное.
– Кто… Кто вы? – дрожащим голосом спросил парень в решётку.
– Я лишь этап на пути становления тебя истинного, сын мой. Ты ведь понимаешь, что всё уже сделано, и дороги нет назад более, – продолжал уклончиво говорить собеседник, пока Макс чиркал зажигалкой, которую достал из кармана, в попытках зажечь огонь. – А нужно ли тебе видеть мой лик истинный, дитя моё? Ты ведь и так знаешь, что увидишь по ту сторону.
Макс остановился. Немного наклонил голову и заглянул в решётку напротив. Из темноты на него, не мигая, смотрел жёлтый глаз с вертикальным зрачком. Максим заорал что есть силы, и, вскочив, собрался выбежать прочь из комнаты, но голос за стеной вновь заговорил.
– Ты ведь и сам знаешь, что тебе некуда возвращаться. Ты убил её.
Парень оцепенел. Перед глазами начали одна за другой появляться новые картины – вот мать, вновь напившись, орёт на Макса; вот он старается игнорировать её крики; и вот она срывает с холодильника и рвёт в клочья лист с рисунком крокодила.
Его рисунком крокодила. Единственной его связью с давно ушедшим отцом. Единственным хорошим воспоминанием о детстве среди родительского алкоголизма и постоянных побоев.
Вот Макс с яростью бросается на мать и сводит руки на её шее. Вот…
– Я… Я не хотел… – заплакал Макс, так и остановившись перед дверью.
– Ты ждал этого момента всю жизнь. Ты был крокодилом, затаившимся на водопое в ожидании беспечной антилопы. Твоя чешуя обрастала новыми пластинками с каждой новой ссорой. Ты просто родился не в том теле, Максим. Ты всегда был крокодилом. Ты всегда был нами. Одним из нас, – отец Лаврентий уже рычал из-за перегородки, и его голос всё меньше походил на человеческий.
В воздухе запахло тиной. Из-за решётки повалил сизый дым, небольшие всполохи света стали видны по ту сторону стены. Макс не хотел смотреть, что там происходит – но Лаврентий ответил за него.
– Это крокадило, сын мой. Ты можешь спросить у меня, что делать тебе далее – но ты ведь сам знаешь ответ на данный вопрос. Стань единым со своим внутренним зверем. Вернись в родные затоны. Твоя душа свободна от людских забот. Ты готов принять своё сущее, – рептилия по ту сторону, судя по звукам, размахивала лапами во все стороны.
И, окутываемый мягким дымом, Макс вдруг почувствовал. Почувствовал себя правителем судеб тех, кто пришёл на водопой в жаркий день посреди саванны. Почувствовал илистую воду, покрывающую тело по ноздри. Почувствовал всю грациозность и безмятежность рептилии, чья пасть создана Богом для того, чтобы кромсать в клочья невнимательных жертв. Ему вдруг стало так спокойно – и он понял, что наконец должен сделать.
– Спасибо, отец, – бросил он назад и вышел из комнаты.
– Иди, сын мой! Отныне свободен ты от бед и невзгод своих! – кричал вслед отец Лаврентий, на длинной и зубастой морде которого, должно быть, покоилась смиренная улыбка святого отца, отмолившего грехи очередного заблудшего прихожанина.
***
Ветер продолжал пробирать до костей, но Максу уже было всё равно. Он стоял на парапете набережной Невы, вдыхая холодный ночной воздух. Верхняя одежда валялась брошенной на дороге рядом – больше она не пригодится.
Макс вытянулся, присмотрелся вниз. Минусовая температура уже успела образовать кромку льда, но его не должно быть слишком много. Ещё раз окинув взглядом ночные улицы столь ненавистного ему города, Макс выдохнул – и прыгнул.
Раздался треск льда. Острые кромки вонзились в кожу, оставляя на ней мелкие ссадины, но не сумев задержать нырнувшее в реку тело. Острые края ещё царапали Макса – но уже спустя секунду боль исчезла, а кожа начала грубеть и покрываться чешуйками. Лицо медленно вытягивалось вперёд, во рту прорезались новые остроконечные зубы, а зрачки наконец-таки приобрели настоящий вид. Опустившись глубже, Макс поплыл в сторону Финского залива.
Ему наконец-то было не холодно.
Автор: Алексей Гибер
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ