А именно в эти года!"
Строчки - эпиграф к жизни Михаила Светлова.
Никто не рассказал бы о себе короче и выразительнее, чем он сам в "автобиографии":
"Я, Михаил Аркадьевич Светлов, родился в 1903 году, 17 июля. Отец - буржуа, мелкий, даже очень мелкий. Он собирал десять знакомых евреев и создавал "акционерное общество". Акционерное общество покупало пуд гнилых груш и распродавало его пофунтно. Разница между расходом и приходом шла на моё образование.
Учился в высше - начальном училище.
В комсомоле работаю с 1919 года. Сейчас - студент 1-го МГУ. Стихи пишу с 1917 года".
Иными словами - поэт с четырнадцати лет, красноармеец - с шестнадцати. Самые первые стихи опубликовал в Екатеринославской газете "Голос солдата" под родной фамилией Шейнкман, но уже в 1919 году взял псевдоним.
Положи такую "автобиографию" рядом с любым стихотворением Светлова - и никаких сомнений в цельности натуры, единстве жизни и стихов.
Я не знаю, где граница
Между Севером и Югом,
Я не знаю, где граница
Меж товарищем и другом.
Мы с тобою шлялись долго,
Бились дружно, жили наспех.
Отвоёвывали Волгу,
Лавой двигались на Каспий...
После войны - Москва, Университет, литературная работа... Благополучная судьба? Но интересно, что именно в эти годы на поэта заведено дело в НКВД - "левый уклон". Троцкист настоящий, который даже не трудится это скрывать - организует концерты, поэтические вечера, гастроли по всей Украине - и все средства отдаёт в помощь семьям арестованных!
Впрочем, помощь, и даже организацию "Красного креста" оппозиционной деятельностью не сочли.
А успех поэтических вечеров был невероятный! И только одно стихотворение автор не хотел читать - "Гренаду". Знал, что потребуют, вызовут на "Бис"... и так не хотелось становиться "автором одного стихотворения"!
Но что поделаешь - именно "Гренада" стала манифестом целого поколения. И не одного поколения. Не менее двадцати композиторов написали к ней мелодии, "Гренада" звучала на пятнадцати языках!
(Трудно выбрать самое лучшее исполнение. Предложу два, очень разных - но равно прекрасных:
Но ведь это - далеко не единственная его песня. "Юный барабанщик", например, воспринималась как народная - а ведь это тоже Светлов:
Мы шли под грохот канонады,
Мы смерти смотрели в лицо,
Вперед продвигались отряды
Спартаковцев, смелых бойцов.
Средь нас был юный барабанщик.
В атаках он шел впереди
С веселым другом-барабаном,
С огнем большевистским в груди...
Безудержная романтика сменилась мудростью уже к тридцати годам - и недоброжелатели заговорили о кризисе, едва ли не о конце Светлова как поэта. А это было "всего лишь" взросление. Нежелание прикидываться прежним восторженным юнцом.
"Время нынче такое: человек не на месте,
И земля уж, как видно, не та под ногами.
Люди с богом когда-то работали вместе,
А потом отказались: мол, справимся сами...
Дорогая старушка! Побеседовать не с кем вам.
Как поэт, вы от массы прохожих оторваны…
Это очень опасно - в полдень по Невскому
Путешествие с правой на левую сторону…
Товарищ! Певец наступлений и пушек,
Ваятель красный человеческих статуй,
Простите меня! - я жалею старушек,
Но это - единственный мой недостаток."
Почему, собственно, он - коммунист до мозга костей, - так и не получил партбилета? Остался беспартийным? Обычно "в тени" оставались те, кто не согласен с целями или методами партии, "правые", но Светлов оказался для партии слишком "левым"! Противник всякой бюрократии, он и организацию творческого союза не приветствовал, и в частных разговорах совершенно откровенно говорил о том, что партийная верхушка превращается в касту, оторванную от народа. А это опасно. Это - в лучшем случае будущий раскол, в худшем - медленное разложение. Гибель прекрасной идеи.
"Стала слава повальной
И храбрость банальной,
Но никто не додумался
С мельницей драться, -
Это было бы очень
Оригинально!
Я безумно труслив,
Но в спокойное время
Почему бы не выйти
В тяжёлых доспехах?"
Это был уже совсем другой Светлов - колкий и ироничный. Ушла романтика? Нет, просто появился отстранённый, "взрослый" взгляд. На всё. В том числе и на собственную юность.
Но вот что осталось неизменным - равнодушие к быту, удивлявшее всех, кто его знал. В квартире кровать, стол, холодильник... и это почти всё. Одному из друзей пришло в голову заглянуть в холодильник - а в нём только... футляр для очков.
- Миша, а что у тебя очёчница в холодильнике делает?
- Ах, вот она где?! А я-то обыскался!
К этому времени Михаил Аркадьевич уже был солидным преподавателем Литературного института.
Тесно стало поэту в рамках поэзии, несколько пьес дали повод говорить о "театре Светлова". На сцене - невыдуманные ситуации, подлинные происшествия, живые характеры. Пьеса "Глубокая провинция" - о становлении колхоза, исполнена доброго юмора, а "Сказка", о буднях золотоискателей, настоящего драматизма.
Критика приняла эти постановки с оговорками, а публика - очень хорошо. Но настоящим событием для автора и для театра стала вещь во многом автобиографическая - "Двадцать лет спустя".
Песнею, поэмою, трибуною,
Ничего от близких не тая,
Повторись опять, моя сумбурная,
Юность комсомольская моя!
На сцене - Екатеринослав 1919 года. Прифронтовой город. Комсомольская ячейка - всего семь человек, пятеро мальчишек да две девчонки. Они, конечно, считают себя настоящими бойцами, но старшие товарищи ещё так не считают. И при отступлении оставляют ребят в городе. В качестве подпольной организации.
Они такие разные - эти Сашка, Коля, Ваня... И даже близнецы Костя и Вася с их смешными прозвищами - "Налево" и "Направо". Но в числе первых зрителей была Александра Бруштейн, и она сразу сказала: "Светлов подарил частичку себя каждому!" Верно, каждому. Но Костя-Налево - это буквальный автопортрет юного Светлова! Он - поэт, он уверяет, что сочинял "всю жизнь", он может буквально говорить стихами:
"Под пули, под грохот орудий,
Под свист нескончаемых вьюг
Семнадцатилетние люди
Выходят из дряхлых лачуг.
Сраженьями юность гремела,
И я обращаюсь к стране:
«Выдай оружие смелым,
И в первую очередь — мне!»
Пафосно? А как ещё может писать начинающий поэт? Но на предположение, что "может, скоро кино научится говорить?", он резонно отвечает: "Коммунизм, конечно, будет, но... чтоб кино заговорило? Мы же всё-таки реалисты".
Добрая "закадровая" улыбка повзрослевшего автора. Михаил Аркадьевич не боится подчеркнуть, что далеко не всё человечество делится на своих и врагов. Вот обыватели выглядывают в окно - кто входит в город, какой флаг вывесить? В сундуке их шесть - на все случаи жизни! Вот барышни, далёкие от всякой политики, пытаются познакомиться с поэтом - просят посвятить им стихи.
И настоящая находка - Берта Кузьминична, зав. общежитием. Была графской экономкой, а господа удрали в Париж. О ней забыли. Прямо-таки "Фирса забыли". Но теперь в графском доме живут комсомольцы, и с каким же удивлением она присматривается к молодой поросли! Мечтают о всеобщем счастье, готовы за него сражаться... А разве счастье может быть всеобщим? Счастье - это замуж! У неё вот не получилось - графский сын так и не позвал... Что же произошло, если в финале она кричит белому офицеру: "Это - мои дети! Мои! Дети!"
Почему же название пьесы позаимствовано у "Дюма-папы"? Сашка, в восторге от "Мушкетёров", предлагает поставить спектакль. Своими силами. Остальные охотно поддержали - это же идеальная явка, всегда можно сказать, что собрались на репетицию!
Шумит над нами время боевое,
Прифронтовою линией летя…
Мы будем жить легендой молодою
И через год, и двадцать лет спустя!
О прошлых днях, о первом наступленье,
О тех, кто шел в передовом ряду,
Споет о нас другое поколенье,
Споют о нас в сороковом году.
И молодежь подхватит песню эту,
И пронесет через года побед,
И передаст ее, как эстафету,
Далеким дням шестидесятых лет!
Фильм по пьесе снят в 1965 году. Прекрасный.
После театральной премьеры, на встрече со зрителями, кто-то сказал: "Михаил Аркадьевич, как пригодится ваш опыт новому поколению!" И многие заметили, что Светлов даже побледнел:
- Не дай бог, чтобы он пригодился!
Премьера состоялась в начале 1941 года.
И "Каховка" к тому времени стала песней:
"Мы - мирные люди, но наш бронепоезд
Стоит на запасном пути".
Для армии товарищ Светлов уже не годился - зрение падало катастрофически. Но - добился. Спецкором "Красной звезды".
В штабе фронта корреспондентам показали перехват гитлеровского радио:
«Немецкие войска проникли в Ленинград!».
– Передачу ведет барон Мюнхгаузен, – добавил Светлов.
Его шутки пересказывали как анекдоты. И даже на вопрос за что получил орден Красной Звезды Светлов как-то ответил шуткой: "Нечаянно взял в плен четверых фрицев". Нечаянно!
"Итак, я лечу на артиллерийском снаряде... ладно, потом довру", - это обычная тональность его писем с фронта.
А стихотворение "Итальянец", одно из лучших, Михаил Аркадьевич написал, увидев убитого врага. Итальянца. Красив даже мёртвый. Но...
Я стреляю - и нет справедливости,
Справедливее пули моей!
Агитки? Нет. Гражданская лирика. Давным - давно Маяковский сказал ему: "Не умеете писать агитки - не пишите. Я умею. Я пишу".
Рассказ про майора Светлова здесь:
Послевоенный Светлов - это театр. И кино. Озорная пьеса "Любовь к трём апельсинам", полусказочная - "Бранденбургские ворота"...
И книга "Стихи последних лет", удостоенная Ленинской премии.
Горизонт отходит. Я за ним.
Вон он за горой, a вот - за морем.
Ладно, ладно, мы еще поспорим!
Я в погоне этой не устану,
Мне здоровья своего не жаль,
Будь я проклят, если не достану
Эту убегающую даль!
Все деревья заберу оттуда,
Где живет не пойманное чудо,
Всех зверей мгновенно приручу...
Это будет, если я хочу!
И вдруг...
Не зовут меня больше в драку,
Я в запасе, я - просто так,
Будто пальцы идут в атаку,
Не собравшиеся в кулак.
Тяжело мне в спокойном кресле.
Старость, вспомнить мне помоги,
Неужели они воскресли,
Уничтоженные враги?
Неужели их сила тупая
Уничтожит мой светлый край?
Я-то, ладно, я засыпаю,
Ты, страна моя, не засыпай!