225 тыс подписчиков

Антиутопия 2075. Часть 2

30 декабря 202230 дек 2022

18 мин

12 декабря 2075

За последние несколько дней вырвал и сжёг несколько страниц дневника. Пишу, злюсь, вырываю, сжигаю, снова и снова. Может, что и было интересное, но я не мог себя контролировать, к чёрту. Прогулки, компьютерные игры, сон, ничего из этого не помогало, пока не обратил внимание на один момент. Отдав очередную страницу огню, начал метаться по квартире, будто в какой-то её части мне должно было стать легче. Не стало, но… измерив в десятый, а может сотый раз расстояние от стены до стены, опустошённый и без сил сел на пол. Встать я уже не мог, да и не хотел, куда вставать? Чтобы снова ходить из угла в угол? Мой взгляд остановился на стене, украшеной тенью. Тень напоминала руку, державшую молот или нечто подобное, что в принципе, абсолютно не важно, а важно то, что, рассматривая её на протяжении неизвестного мне времени, всё остальное перестало меня тревожить. Мысли перестали насиловать мой мозг, они не исчезли, но как бы отошли на безопасное от меня расстояние. Впоследствии, я один или два раза в день начал выбирать цели для такого созерцания, иногда получалось освободить голову, иногда нет, но чем больше пробовал, тем больше было удачных попыток. Моё созерцание − наблюдение без попытки описания объекта, без анализа. Просто есть я и есть то, на что я смотрю, всё. Ничего лишнего. Моя злость и раздражительность заключили со мной мирный договор. Они до сих пор опасны и в любой момент так и норовят сделать свои партизанские вылазки, только почувствовав мою незащищённость − мою слабость. Но теперь и я не безоружен. Снова могу вести дневник.

Объявили о важном собрании на работе. Оказывается, вышел новый закон. Хех, законы неистово соревнуются с победами, но всё-таки пока уступают в количественном эквиваленте, а может, нас просто не знакомят со всем, что приняли, в отличии от побед. Нас «попросили» подписать новое положение, в связи с которым каждый житель нашей империи обязан присутствовать у интервизора во время еженедельных новостных отчётов и в моменты обращений нашего лидера, о них будет сообщаться заблаговременно. «При неисполнении закона нарушитель берёт на себя весь груз ответственности, и должен отдавать себе отчёт о последствиях». Да, так и было там написано. Подписание окончилось восторгом и бурными аплодисментами. Вот так вот. Интересно, сколько времени должно пройти, чтобы этот закон перешёл из статуса новый в «так было всегда»? А я уже больше недели не включал интервизор.

13 декабря 2075

На выходе из подъезда меня встретили двое людей. Представились сотрудниками отдела социального спокойствия и попросили проехать с ними. Внешне они выглядели обычно, но настолько «обычно», что обычность достаточно ярко выделяется среди общепринятой обычности. Мелькнула мысль, что им неплохо бы сменить стилиста, если, конечно, подмеченная мной особенность не являлась непосредственно целью. Я проехал. Как будто у меня был выбор? Дорога прошла в молчании. Я ничего не спрашивал, мне ничего не говорили. Никому не был интересен риторический диалог.

Отдел снаружи явно выигрывал внешним видом в сравнении с его внутренним убранством. В этом угадывался определенный стиль нашей империи, которого она придерживалась повсеместно, начиная от неплохо реставрированных фасадов домов с полуразрушенными ржавыми крышами, заканчивая радостными восторгами, скрывающими под собой клиническое безумие. Картина в целом должна выглядеть великолепно, а рассмотрение её деталей не лежит в общей повестке и, в общем-то опасно. Меня подвели к кабинету и сказали ждать. Спустя примерно два часа меня вызвали. Благо, что я воспользовался известным мне способом созерцания богатых естественными изображениями облупленных стен. Я был спокоен.

Небольшой кабинет со столом у левой стены, за которым сидел инспектор, был в стиле строгого минимализма. Стены, кстати, выкрашены той самой краской, которую мы производим. Хех. За спиной инспектора висела фотография нашего неизменного лидера, взирающего на своих подчинённых гипертрофированно добрым, но вместе с тем строгим взглядом. Выражение лица – нечто между родителем, слушающим стишок своего ребенка на утреннике, и маньяком, наблюдающим за своей жертвой, опасаясь выпустить её из вида.

На столе лежала папка, видимо с моим делом, в которую пристально смотрел инспектор. Не поднимая взгляд от папки, он сказал:

– Присаживайтесь, Александр Борисович.

Я выполнил просьбу. Повисла тишина, длящаяся примерно минуту, затем инспектор поднял на меня глаза и спросил:

– Как вы себя чувствуете? У вас всё хорошо?

– Всё хорошо, – ответил я.

– Хочу вас предупредить, от искренности ваших ответов будет зависеть ваше дальнейшее благополучие, – спокойно продолжил он и посмотрел на меня. Я молчал.

– Давайте ещё раз. Как себя чувствуете? У вас все хорошо?

– Хорошо себя чувствую. У меня всё хорошо. Как у всех.

– А как у всех? – спросил он, сделав пометку в папке.

– У всех, наверно, так же как у меня.

– Наверно?

– Исходя из внешнего вида, который я могу наблюдать, видимых проблем нет.

– Хорошо, – сказал он, сделав пометку. – Вам знакома Дарья Салтова?

– Да. Это моя коллега.

– Вы не замечали никаких странностей в её поведении?

– Нет.

– Может, замкнутость? Агрессия? Подавленность? Может, признаки истерики, слёзы? Вы не торопитесь, подумайте.

– Слёзы были, но она сказала, это аллергия.

– Почему не доложили руководству?

– Ну, она сказала эт…

– Вы знаете, что обязаны докладывать о любых отклонениях! – перебил он, при этом сохраняя полное спокойствие.

– Посчитал это незначительным.

– Незначительным… – тихо проговорил он, продолжая делать пометки.

– Что-то случилось?

– У Дарьи острый параноидальный психоз, и вы своим безответственным отношением подвергли опасности окружающих вас людей и саму Дарью, и теперь она в весьма скверном положении. Если бы вы были внимательны, возможно, всё бы обошлось гораздо благополучнее.

– Она выздоровеет?

– В наших реабилитационных центрах лучшие врачи в мире, но в таких случаях, скажу вам честно, шансов почти нет.

Мне стало не по себе, по спине пробежал холод, я вспотел, а руки начали подрагивать. Зажав их между ногами, я попытался успокоиться. Но по взгляду инспектора понял, что он видит мою нервозность.

– Поговорим о вас. У нас есть данные, что в последнее время вы перестали смотреть интервизор. Не так ли?

– Да, всё верно.

– С чем это связано?

– Ды как-то не хотелось, нравится быть в тишине. А разве запрещено не смотреть?

– Не запрещено. Но вам ли мне говорить, что указ Министерства социального спокойствия гласит: «Ежедневный просмотр интервизора благотворно влияет на психологическое здоровье граждан и существенно снижает риск психозов». Вы не кажетесь мне безответственным гражданином. Судя по вашему делу, у вас нет негативных прецедентов и психических отклонений. Но ведь всё может измениться, не так ли? Или уже? – сверля меня глазами, спросил он.

– Нет, у меня всё хорошо.

– Надеюсь, историй, как с Дарьей, больше не повторится. Не разочаровывайте нас и свою страну.

– Хорошо.

– Можете быть свободны, – сказал он и указал ручкой на дверь.

Я вышел из кабинета с крайне неприятным осадком: руки продолжали дрожать, футболка пропиталась потом, а в ногах было ощущение длительной поездки. Откуда они могли знать, что я не смотрю интервизор? Домой я решил пойти пешком, надеясь, что свежий зимний воздух вернёт меня в более-менее нормальное состояние.

Город был облачён в сюрреалистичный наряд, будто сумасшедший нарядился для своего трансцендентального путешествия в придуманный им мир с известными только ему правилами. Люди сновали вокруг, выполняя действия для неподвластной здравому уму цели. Каждый мой шаг заканчивался надеждой, что следующего не будет, и я открою глаза, лёжа в своей постели. Но шаг за шагом ничего не происходило, я не просыпался. Как оказалось так, что я оказался здесь чужим? Почему? Может, родился не в то время или не в том месте? Что это, шутка или проверка на прочность? Если нашей общей идеей оказалась облачённая в наряд правды ложь, то может, за стеной нет кромешного ужаса и не воют демонические псы на улицах? Может, всепоглощающее царство сатаны – это тоже ложь? Но как преодолеть стену? Как узнать? Я познал, что значит быть частью богохранимого государства. Теперь я хочу познать разницу. Я хочу сделать ВЫБОР, которого меня лишают. И если там тоже ложь, то, возможно, стоит закончить этот проклятый спектакль.

В чём вообще смысл всего? В чём смысл моей жизни или жизни в целом? В душе или в беге за жизнью? Если наша вселенная конечна и всё рано или поздно закончится: планеты, звёзды, галактики и вселенная придут к своему логическому концу, то смысл кроется в том, что этого конца не имеет, в том, что кроется внутри нас, будь это душа, или сознание, или ещё что-то, что продолжит «существовать» после нашей физической смерти. В таком случае нужно полагаться исключительно на наши чувства и ощущения, дабы сохранить это вечное в чистоте. Парадокс в недоказуемости этого смысла, ведь сделав выбор в эту сторону, в случае ошибки, всё это может оказаться полной ерундой. Если же вселенная бесконечна и смерть всего будет неизменно сопровождаться рождением, то смысл кроется в постоянном беге за жизнью, попытке успеть сбежать с умирающей планеты на способную ещё функционировать и дарить жизнь, или с умирающей звёздной системы, или с умирающей галактики в пока ещё живую. Постоянный бег. Но факт в том, что в случае второго варианта, вечное в нём так же возможно и смысл может быть двойственен. А вот в случае с первым вариантом, бег ни к чему не приведёт. И чем мне могут помочь сейчас эти абстракции?

Но вот мой дом, моя квартира, моя серо-жёлто-белая краска повсюду, и мой спаситель – мой дневник. Открыв его, я потерял дар речи и онемел. На меня смотрела запись, которую я не делал:

«Привет! Я знаю, что ты не смотришь интервизор, я знаю, что ты начал что-то понимать, то, что не схоже с общей повесткой, я тоже. Нужно встретиться. Завтра, на улице Новичкова, 146, в 16:00, у памятника Архангела Освободителя.

П.С. И самое главное, когда твой интервизор будет выключен от питания, подойди к нему, сзади увидишь две защёлки, аккуратно открой их, сними крышку и положи туда свой дневник, делай это каждый раз, когда будешь выходить из дома. Счастливчик!».

14 декабря 2075

Идти или не идти вот в чём вопрос? Спросил бы я себя раньше, но сейчас это лишь риторическое словоблудие. Стоило мне открыться самому себе, как мир, не мешкая, сразу же начал открываться в ответ, показывая новые двери, так и предлагающие потянуть за ручку. Страшно ли мне? Да! Почему же я так однозначно принял решение идти? Ведь я мог забыть всё, как «страшный» сон, включить интервизор и слиться в групповой эйфории с оргазмирующим окружением? Всё просто – эйфория сняла маску, и если мне самовольно нацепить её назад, то вид будет комичен и небрежен, так как из под криво одетой статической мимики «счастья», будет торчать смердящее, разлагающееся, покрытое серо-жёлто-белым гноем лицо живого трупа, который, распластав руки, приглашает меня в свои объятия.

В волнительном предвкушении я отправился на встречу. Вариации развития событий прыгали от встречи, которая может открыть для меня новые грани этого мира в лице единомышленника, до немедленной отправки в реабилитационный центр. Я был твёрд, но дрожащие руки не воспринимали эту твёрдость. Всё происходило наплывом, слишком быстро для того, чтобы ментальная часть синхронизировалась с физической.

Рядом с памятником сновало туда-сюда большое количество народа, гремела патриотическая музыка. Странное место для подобных встреч. Я простоял с полчаса и уже практически потерял надежду. Может, что-то случилось? Или это была своего рода проверка? Как вдруг услышал со спины:

– Привет!

Я обернулся и мгновенно попал в объятия кого-то даже не успев его рассмотреть.

– Эмм… Привет! Странный способ приветствия для первой встречи, – сказал я.

– Пошли, присядем вон туда! – ответила моя новая знакомая, указав на свободную лавочку. Я согласился.

– Почему здесь? Так много народа, как мы сможем поговорить? Плюс эта музыка… – непонимающе спросил я.

− Поверь, это отличное место. Дальше, делай как я скажу.

− Ок!

– У тебя в кармане есть две «таблетки», только не лезь туда резко, не суетись, одна из них − микронаушник, другая − микрофон. Сначала аккуратно достань ту, что побольше, и вставь себе в ухо, якобы хочешь его почесать. Ничего не спрашивай, просто сделай, как я говорю.

Я положил руку в карман и действительно нащупал два предмета, напоминавших небольшие таблетки. Взяв бОльшую, я в точности выполнил просьбу новой знакомой. Это не вызвало у меня никаких затруднений, наушник легко провалился внутрь уха.

– Так, теперь на второй таблетке есть кнопка, нажми её и подержи несколько секунд, не доставая из кармана. Ты сразу поймёшь, когда микрофон включится, будет слегка неприятно.

Звук от включения был резким, наушник внутри меня разразился несколькими громкими высокочастотными сигналами, напоминающими гудок в телефонной трубке, только гораздо «тоньше».

– Есть, – сказал я, немного изменившись в лице от неприятного звука.

– А теперь аккуратно прицепи его спереди под воротник куртки, будто его поправляешь.

Я выполнил все манипуляции с той же лёгкостью, что и с наушником.

– А вот теперь мы можем говорить, – сказала она.

– Ого! – воскликнул я. Наши голоса звучали громко и отчётливо, хотя говорили мы достаточно тихо, и громыхающая вокруг музыка уже не создавала проблем.

– У тебя, вероятно, много вопросов?

– Для начала…кто ты?

– Юля. Как зовут тебя, я знаю, не утруждайся.

− Откуда?

− Мы работаем на одном предприятии.

− Странно, я тебя никогда не видел.

− Я из отдела поставок сырья, мы находимся в соседнем здании, но не удивительно, что ты меня не видел, наши отделы почти не соприкасаются.

− Это, конечно, здорово, но как ты попала ко мне домой? Откуда знаешь, что я не смотрю ИВ? И с чего ты решила, что я «начал что-то понимать»? Что ты вообще понимаешь под этим «что-то»?

− Ой, да ладно! Твоё присутствие здесь уже говорит о том, что я попала в цель.

− Не уверен, в цель или не в цель, но как минимум, ко мне домой.

− У меня хобби, я занимаюсь всякими гаджетами, электронными штучками, какие только могу найти, в основном из прошлого, нынешние никуда не годятся. В ранних моделях использовались процессоры, производимые за стеной, современные полностью производят у нас и они пока не могут конкурировать с застенными. Да, это, мягко говоря, незаконно, но и твой дневничок не вписывается в общую повестку.

− Ок, и?

− И я могу попасть к кому угодно домой, у современных цифровых ключей прискорбнейшая защита.

− Но попала ко мне!

− Ты не смотришь ИВ и ещё жив. Решила спасти тебе жизнь.

− Не смотреть не запрещено.

− Хех, именно поэтому ты был в отделе? − иронично спросила она.

− Не только.

− Поверь, это была главная причина. Всех сначала вызывают на профилактическую беседу, а потом отвозят в известном направлении. Продолжишь не смотреть − уедешь через неделю.

− Откуда они знают, что я не смотрю?

− Глупый вопрос.

− Они что, следят за каждым ИВ?

− Да, в базе соц. спокойствия отображается активность всех ИВ, более того, в каждом ИВ − камера и микрофон. Тебя ещё и слушали и видели, − улыбаясь, сказала она. Услышав это, я заёрзал на лавочке. − Не паникуй. Тебе повезло, что твой стол, где ты пишешь свои записи, не попадает под камеру, а вслух ты ничего не говорил.

− А ты-то откуда знаешь?

− Оттуда же, откуда и попала к тебе домой. У них, видимо, кадровый голод или отсутствие прецедентов, не знаю, но защиту сейчас обойти несложно. Вероятно, уже много лет никто не пробовал.

− Сюр какой-то. Может, ты тоже из отдела соц. спокойствия, а это продолжение профилактической беседы?

− Может! Сомнения − не такая уж плохая черта, − сказала она и подмигнула.

− Ты читала мой дневник? − спросил я с раздражением.

− Читала. Но хватит уже инфантильности. У меня для тебя ещё подарок.

− Какой? − спросил я, резко сменив раздражение на интерес. Удивительно.

− Уже подарила. Установила на твой ИВ «маячок», теперь можешь смело не смотреть, в базе он будет активен.

− Круглые сутки?

− Господи боже мой! Нет, конечно. Пришёл домой, включил ИВ − «маячок» сработает, но ИВ останется выключенным, а в базе будет отображён как включённый, выключил ИВ − «маячок» выключится. Но это не значит, что микрофон и камеры в ИВ будут неактивны. Будь осторожен.

− Зачем тебе это?

− Зачем? А каково тебе, когда не с кем поговорить? Как ты там писал: «...проигрыш моему одиночеству...», за последние несколько лет ты единственный, кто умудрился не поговорить о своих мыслях с кем-то перед ИВ. Я убила двух зайцев: спасла тебя от реб. центра, а себя от скуки.

− Весьма прямолинейно.

− Это всё? − спросила она, сверля меня глазами. Я немного замялся. Посмотрел на неё и ответил:

− Нет... Спасибо тебе! Так-то мне тоже не очень.

− Ну вот и отлично! − воскликнула она.

− И сколько лет ты в таком щекотливом положении? Я имею в виду, в стороне от коллективного.

− Лет пять, наверно, может, больше.

− Ого. Как ты с ума не сошла?

− Это не так уж трудно, сложно только в начале, тебя переполняет злость, постоянная раздражительность, ну, ты и сам знаешь. Потом просто принимаешь всё как есть, погружаешься в занятие, которое тебя отвлекает, и этот всеобщий коллективизм как-то перестаёт дёргать тебя за струнки. А как у тебя было? Я имею в виду, до дневника. Как ты пришёл к тому, что надо писать?

− Про пробелы в памяти, я думаю, ты и так прочитала. А вот что касается того, что меня привело к осознанию важности этих пробелов… Хм… Это было задолго до дневника… Я думаю ощущение, что всё СЛИШКОМ!

− Слишком?

− Ну, всё слишком хорошо, слишком правильно, слишком понятно. Мы все слишком счастливые, враги слишком злые. Всё слишком приторно, − сказал я, воспроизводя в памяти свои ощущения. − Началось всё с далёкого вкуса этой приторности. Сложно объяснить. Будто тебя с завязанными глазами ведут по тропе абсолютной истинности, не давая ни на секунду ни остановиться, ни сделать шаг в сторону. И вот, возможно, первые позывы были, когда я начал замечать, что даже сам не задумываюсь об остановке или о том, чтобы приподнять повязку. Зачем, ведь всё известно, всё понятно, повсюду победы, бесконечно льющийся божественный эмоциональный нектар. Тогда и начали появляться далёкие признаки тревожности, их легко смазывал ИВ, но они повторялись. Похоже, на воду в кастрюле на медленном огне, пузырёк за пузырьком. А у тебя? − подводя итог, спросил я.

− У меня проще. Родителей забрали в реб. центр шесть лет назад.

− За что?

− Острый параноидальный психоз! Всем ставят один диагноз, разница лишь в первых двух словах. При просто − психоз, есть вариант выжить, − начала Юля, смотря на свои руки, двигая ногтём большого пальца, по краю ногтя указательного. − Долго ездила на допросы, потом отстали. Но я и ничего не знала, родители меня не посвящали в свои мысли. Потом жила с дедушкой, он, кстати, чтобы как-то меня отвлечь, научил разбираться в электронике, − продолжала она, посмотрела на меня и слегка улыбнулась. − Перестала смотреть ИВ. Тогда и придумала решение с «маячком», дедушка говорил, что выключать ИВ нельзя, хотя сам терпеть его не мог, а меня это не устраивало. Позже поняла, почему нельзя. После отказа от ИВ вообще живёшь как в похмелье. В тот период сомнения сменялись злостью и наоборот, мне хотелось уничтожить все ИВ или всех его зрителей за их равнодушие, за их глупость.

− И как?

− Передумала.

− Почему?

− Потому что поняла, что ИВ − не причина царящего в обществе коллективного безумия, а упоение безумием − причина ИВ. Мгновенное уничтожение интервещания приведёт к насилию, а от насилия остаётся считать дни до создания нового, аналогичного ИВ. Обманутые начнут искать виновных в среде сограждан, соседей и даже в своих семьях. Создастся идеальная эмоциональная почва для построения новой лжи.

− Но должен же быть выход?

− Должен. Абстрактно, это выработка иммунитета, практически, я не биохимик, я не знаю, как его выработать.

− У нас же получилось, и мы не знаем, сколько ещё таких? У скольких ещё стоят маячки, у скольких ИВ включён в другой комнате?

− Ещё не известно, что у нас получилось. Может, мы тоже «на карандаше», только у выше стоящих отделов, о которых мы ничего не слышали, может, мы всего лишь часть игры?

− Может, но пока есть что есть. Нельзя же, видя и осознавая зло, ничего не делать? Мы тогда просто становимся его частью.

− Зло − основа мира, на нём строится наше обучение, развитие, да и в принципе, наше существование.

− Чего? − спросил я с недоумением.

− Любое, абсолютно любое твоё действие − это противовес страданию, а тождественность страдания − это зло, просто в большей или меньшей степени, зло без страдания не было бы злом, − начала Юля, скромно жестикулируя. − Начиная от утреннего пробуждения или желания почесать комариный укус до создания благотворительного фонда или политической партии. Если ты не захочешь вставать утром, то избыточное лежание начнёт приносить тебе страдания, и ты встанешь, если не почешешь укус, он будет чесаться, принося тебе страдания, даже если ты сделаешь выбор − не чесать укус, то эта мотивация говорит о том, что почесав, в перспективе он будет чесаться ещё сильнее, что приведёт к более интенсивному страданию. Твой поход на работу − это противовес страданию, которое принесёт голод. С благотворительным фондом и так понятно, политическая партия − это противовес несправедливости, несущей зло. Но власть, дарованная политикой, начинающаяся справедливыми возгласами, всегда заканчивалась тьмой. И так далее.

− Так ты предлагаешь ничего не делать?

− Нет, я просто не знаю, ЧТО делать! То, что приходит в голову, может только увеличить зло, мутирующее за хлопнувшей дверью доброты.

− Значит, всё-таки нужно найти иммунитет, ну, то есть заставить его вырабатываться.

− Опять же, возможно, такие как мы − это и есть клетки иммунитета, и мы можем существовать до тех пор, пока раковая опухоль нас не уничтожит, или продолжим жить если она отступит. Но от этого мне как-то не легче. Всё опять скатывается к парадигме борьбы. Я хочу жить, побеждая свои маленькие страдания, а не тонуть в гнойной ране, захлёбываясь и призывая на помощь антибиотики. Если зло принимает массовые масштабы, значит, оно одобряемо большинством, не важно, с осознанным потаканием, заблуждением или обманом. Зло должно питаться, ему нужен корм. Больше корма − больше зло.

− Хм… как минимум, не давать ему питание в лице нас, наших поступков…

− Как минимум, хотя, может, это и есть необходимый максимум?

− А, может, ты и права. Болезнь уже неизлечима, и мы − последний иммунный отклик в пронизанном метастазами организме. Мы − последняя игра его агонии, − глядя себе под ноги, сказал я.

− Или Уроборос сам закончит начатое! − ехидно ответила Юля.

Продолжение: