На последнем заседании после знаменитого: «Встать, суд идет!» неизменная секретарша – сонная мышь в вечнозеленом – садиться уже не предлагала. Фигура судьи возникла над кафедрой, словно сама собой, черные крылья мантии дрогнули, выпустив на свет божий две крупные неженские руки, державшие тощую пачку бумаги. Не поднимая глаз от текста, вершительница судеб, распорядительница жизни и смерти заговорила неожиданно тихим и тусклым голосом, без малейшего предисловия, а также выражения, пауз и запятых: «Оглашается решение… Именем Российской Федерации… Двадцать третьего июля, две тысячи…». Одна из многих обнаружившихся за последние пару месяцев внутренних Нинон, коренным образом друг от друга отличавшихся, ни за что не хотела напрягать слух, чтобы разобрать едва слышную скороговорку, а другая вдруг остро подумала: «Это не только Марсику и мне конец, но и Людочке – тоже. Ведь дом-то, в сущности, единственное, что было у нее до этой минуты…». «…в составе председательствующего судьи… при секретаре… рассмотрев в открытом судебном заседании гражданское дело номер… по иску… о признании собственности… установил…» – как сквозь вату, доносилось тем временем до Нинон основной и главной. Странные мысли прерывисто мелькали у нее… Кто бы теперь поверил, что Людочка после школы хотела стать дизайнером… Отец запретил ей тогда – да и мать поддержала: что за профессия такая? В начале девяностых это вообще дичью какой-то казалось… Они и выступили, как благоразумные родители, единым фронтом: «Сначала получи нормальную специальность, а потом занимайся, чем хочешь!». Еще бы: страна только что распалась на части, казалось, надежный диплом – единственный шанс остаться на плаву… Кто ж знал – провидцем надо было быть… И муж этот ее – урод, прости, Господи… А что, лучше было бы, если б она студенткой, на третьем курсе, за того одногруппника выскочила, как там его… Еще патлы до плеч носил, стихи писал дурацкие и на гитаре бренчал – хором сказали тогда с отцом, даже не сговаривались: «Несерьезный юноша, не пара тебе. Поддержки от нас не жди». Ослушаться не посмела, потому что всегда тихая, домашняя была… А может лучше, если б вышла за него… Нет, нет – не враг же она родной дочери… С раздолбаем что за жизнь? Но погасла после этого Люда, к двадцати пяти годам уже совсем погасла, и дальше жила, словно по инерции… Потом, когда дети появились, показалось, что вот он, смысл жизни: сейчас посвятит себя им – и наладится… Но и дети у нее шли будто через силу, как тяжкая обязанность… Срывалась, визгливо орала на них, щедра была на подзатыльники… И мужем особенно заниматься не хотела – тоже из последних сил по его делам носилась, лишь из страха, что иначе совсем не нужна ему станет, да и бросит на раз-два… Вся в болячках не пойми откуда, вечно врачи какие-то, обследования, желчью рвет, кожа шелушится, ноги опухают… А вот летом на дачу приедет, толстые вязаные кофты свои поснимает, наденет сарафан – ярко-оранжевый с синими-синими колокольчиками… Щеки начинают золотиться, сквозь легкий загар проступает что-то похожее на румянец… Плавает с мальчишками – да азартно так, Нинон даже несколько раз слышала, как смеялась… Грибов, бывало, полные корзины притащат: смотри, смотри, красавец, да?! а этот?! Все. Единственную отдушину ей теперь перекроют… А если совсем без отдушины жить… То это значит и не жить вовсе. У кого отдушины нет – те быстро умирают. Так и они с Людой умрут. Неважно от чего. На самом деле – от неизбывной печали...
Нинон очнулась: усталый голос судьи все так же монотонно и равнодушно сеял слова: «…заслушав стороны и допросив свидетелей, проверив письменные доказательства, суд приходит к следующему…».
Она, конечно, вспомнит, где встречала эту тетку, – но потом, когда это уже не будет иметь никакого значения – как, впрочем, не имеет и сейчас. И окажется, что они когда-нибудь стояли каждая за своим килограммом колбасы в одной очереди в девяносто первом, когда отоваривали растреклятые карточки, поочередно бегая в изгаженный подъезд греться у чуть теплой батареи… Или вместе выгуливали собак на пустыре – много лет назад у них в семье жил бестолковый розовый пудель… Или… Как же много этих «или», оказывается! Да может, просто дорогу она этой женщине когда-то показала, прошла с ней рядом сколько-то по зимней грязи, весеннему льду или сквозь оглушительную пургу, как Вожатый с Гриневым… При этой мысли Нинон вдруг как кипятком окатило: не горячо – жжет! Горит! Вот сейчас! Но не успела.
- …Никаких иных доводов в обоснование своих требований истец суду не предъявил. Оценивая собранные по делу доказательства в их совокупности, суд приходит к выводу об отказе в удовлетворении иска, – в тот же миг четко услышала она.
Одновременно адвокат непроизвольным движением резко и больно стиснул ей запястье – и остаток судейского спича потонул для Нинон в попытках высвободить попавшую в железный капкан руку. «Что это… Что это… Как… Как такое может быть… Ослышалась… Не поняла чего-то… Сейчас Илья объяснит… Не может же быть… Невозможно же…» – трепыхалось в ней что-то маленькое и щекотное, будто она ненароком проглотила живую бабочку.
*
Напротив здания суда меж двух внушительных банков нахально втиснулась крошечная кофейня из разряда дорогих и невкусных. Но заведение уверенно процветало за счет наскоро перекусывающих канцелярских крыс, заедающих поражения проигравших истцов и ответчиков и облегченно выдыхавших за чашкой кофе победителей. Таких, какими негаданно оказались адвокат Илья и его опешившая клиентка, которую он еле довел под руку до столика, побаиваясь всерьез, как бы с этой молодящейся бабулей не приключился на радостях инфаркт.
- Не посмеют! – в сотый раз втолковывал он. – Да и не даст это обжалование ничего! Потому что судья их, можно сказать, поймала на взятке! Ну, и баба, а?! Кто бы мог подумать! Такой пофигисткой казалась замотанной… А взяла – и послала запросы. Свободно могла этого не делать, свободно! А вот сделала же! До сих пор не могу понять, что ею двигало…
- Точно нельзя ничего переиграть? – как заведенная, продолжала выпытывать Нинон.
- Да они не рискнут даже попытаться, потому что это же статья – уголовная! – вскричал, исходя юношеской радостью, адвокат.
И вновь он принимался растолковывать подопечной: мол, догадавшись, что часть доказательств истец, решивший для верности подстраховаться, попросту купил, судья отправила в соответствующие учреждения официальные запросы, призванные подтвердить или опровергнуть происхождение документов. Поступили ответы, заставившие призадуматься – а вернее, признать ключевые доказательства «недостоверными», что и позволило решить дело в пользу уже голову на плаху положившего ответчика… Попытаться обжаловать решение? Ну, уж нет – не самоубийца же истец, чтобы из-за ничтожной спорной сотки, которую попытался схватить наудачу с лету, теперь рисковать получить себе на голову уголовное дело! Нинон может жить спокойно и ничего не бояться: ее отец не перевернется в гробу, дом когда-нибудь, как он и мечтал, любовно кладя один кирпичик на другой, перейдет к родным внукам и правнукам! Ну, а Марсик… Тот останется с обожаемой хозяйкой весь свой короткий собачий век – сколько там доброй судьбой ему отпущено… Даже не знает тварь Божья, чего избежала, не радуется, живет себе и живет…
- И все-таки не понимаю, – после паузы пожал плечами Илья. – Другой судья и глазом бы не моргнул: раз приобщил – достоверно. А уж как добывали – не его дело. Странно. На оголтелую правдолюбицу, вроде, не похожа, а вот поди ж ты… Вы не знаете?
- Это вы деликатно спрашиваете, не дала ли я ей потихоньку взятку? Или, как у вас говорят, не «занесла» ли, да? – тихо сказала Нинон. – Нет. Мне бы и в голову такое не пришло. А и пришло бы – не умею я этого… Да и где денег взять… – она бесчувственно отхлебнула остывший кофе.
Нежно звякнул колокольчик у входной двери, и в кафе вдруг появилась зеленая секретарша с круглыми мышиными ушами и мелкими, вперед торчащими зубками. Она сразу же деловито устремилась к их столику и, вплотную приблизившись, быстро положила на стол перед Нинон вчетверо сложенный лист бумаги. «Вам просили передать. Сказали, вы поймете», – глядя в сторону, прошелестела она и тотчас же скорым шагом отправилась восвояси. Илья и Нинон в замешательстве переглянулись; она все не решалась развернуть послание.
- Смелей, – шепнул он, косо улыбаясь. – Там не может быть ничего страшного. А вы – прямо как… Как бомбу, как ежа, как бритву… какую-то-там-острую[1]… Читайте, не бойтесь.
Но читать оказалось почти нечего. В центре страницы было неумело нарисовано что-то вроде детской шубки с мохнатым воротником, к рисунку тянулась жирная стрелка с надписью печатными буквами: «Норка». Илья изумленно пялился на картинку:
- Бред… – пробормотал он. – Тулуп какой-то… Норковый...
Нинон не знала, что можно заплакать – вот так: только что не было ни одной слезы, и вдруг – целый водопад. Прорванная плотина.
[1]Искаженная цитата из стихотворения В. Маяковского «Стихи о советском паспорте»; в оригинале: «Как бритву обоюдоострую».
Продолжение следует
Книги автора находятся здесь:
https://www.litres.ru/author/natalya-aleksandrovna-veselova/
https://ridero.ru/author/veselova_nataliya_netw0/