Кирилл Аваев
Первый инструктор, лейтенант Паша Брагин, стал для Бори второй любовью. Первой, понятно, были самолеты. Кроме Бори, у Паши в экипаже было еще шесть гавриков, которых ему предстояло научить летать. Паша был невысок, очень широк в плечах, из-за чего к нему еще с училища приклеилось прозвище «Паша-ящик». В понедельник утром от него обычно несло перегаром – у бедных курсантов просто слюнки текли, и хотелось стойко сносить тяготы и лишения военной службы, лишь бы поскорее стать офицерами и вот так же запросто приходить на службу, бравируя своим похмельем. У всех на глазах Паша совершил подвиг – посадил «Элку» с не вышедшей правой стойкой шасси – в общем, было от чего влюбиться. Мог он и похулиганить: как-то приказал Боре и Мите – кровь из носу – добыть настоящие калоши, не объяснив, зачем. Ребятам пришлось сходить в самоволку по Алейским магазинам, но калош нигде не было. Тогда они сперли диэлектрические у электромонтеров и принесли, как и сказал Паша, на полеты. Шеф повелел засунуть их во время газовки под тормозные щитки и сбросил, пролетая над пляжем; калоши, падая с большой высоты, свистят почти как бомбы...
Паша закончил Борисоглебское училище, истребительно-бомбардировочное, в которое всегда был приличный конкурс при поступлении. Туда принимали только с первой группой псих отбора, и барнаульских курсантов, принятых со второй, он просто презирал и не упускал случая напомнить, что по сравнению с нормальными летчиками вроде него они – просто дебилы.
В последующих полетах от Пашиного благодушия не осталось и следа:
– Елин, чайник, высота у тебя какая, ...... , исправляй, дебил, а за скоростью кто смотреть будет? Сколько можно одно и то же говорить?! Обороты, повидло! Наберут с вокзала с сорок восьмой группой! Крен убери, дубина, как таких дураков учить – ума не приложу! Высота опять! Скорость! Прилетим – изобью, как мартышку на банановом дереве! Крен!..
Слова не помогают, Паша начинает в истерике бить ручкой управления влево – вправо, ручка в передней кабине вырывается из Бориной руки и больно бьет по коленям, Боря поднимает ноги. Ручка продолжает шнырять по кабине, самолет болтается во все стороны, – мимо.
– Елин, ... , опусти ноги, баран, убью-ю-ю!… – Ручка снова мечется по кабине…
Самолетом давно уже никто не управляет. Боря сидит с поднятыми ногами, Паша, обессилев, тоже все бросил и безучастно взирает на произвольно увеличивающийся крен и уменьшающуюся высоту, на тупую голову в передней кабине, которая, видимо, никогда ничему не научится…
– Елин, – спокойно говорит он, – подними вверх правую руку!
–???
– Елин, пожалуйста, подними руку!
Боря ничего не понял, но поднял.
– Сожми в кулак!
Сжал.
– А теперь ебни себя по голове и скажи: «Я – мудак!»!
Но главная экзекуция – после полета. Боря заруливает на стоянку, а Паша сдвинул фонарь своей кабины назад и стоит, возвышаясь над самолетом с кислородной маской в руке – это такой резиновый набалдашник на длинном гофрированном шланге. Народ, увидев заруливающую «Элку», в которой стоит Паша с маской, торопится на стоянку: будет представление. Самолет останавливается, выключен двигатель, техник открывает фонарь передней кабины и отодвигается на безопасное расстояние: Паша несколько раз бьет маской по Бори-ной башке, спускается на землю и идет в столовую.
– Пожалел бы ты их! – говорят ему другие инструкторы.
– У меня метода такая!..
Боря догоняет:
– Товарищ лейтенант, разрешите получить замечания!
– Елин, сколько на Л-29 деревянных деталей?
– Каких деталей?
– Деревянных! Не знаешь? Иди учи матчасть, помазок, завтра не летаешь!
Поникший Боря бредет в сторону летного домика, навстречу ему – Митя:
– Боря, а ты знаешь, сколько в «Элке» деревянных деталей? – Мите не терпится рассказать только что услышанную новость.
– Сколько?
– Две!
– Какие?
– Жопа инструктора и голова курсанта!
Чтобы перейти на второй курс, надо «вылететь самостоятельно» по кругу – сделать хотя бы один самостоятельный полетик. У каждого инструктора – семь рыл, но вылететь смогут только пять, редко – шесть, остальные просто не успеют: лето кончится. Поэтому в каждом экипаже выстраивается очередь: самые способные летают больше и вылетают первыми, следом – середнячки, а у кого что-то не получается – в конец очереди, и иди дослуживать солдатом. В отстающие можно попасть и за пьянку или самоволку, но инструкторы, уличив курсантов в нарушении дисциплины, как правило, не давали делу законный ход, чтобы очередь на вылет зависела все-таки от способностей, а не от случайных залетов. А наказывали нарушителей так: за казармой было «поле чудес», на котором провинившиеся рыли ямы. Размер соответствовал тяжести проступка: за самоволку на речку – метр на метр на метр; самоволка в Алейск – два на два на два; ну а пьянка – три на три на три. Закапывание этих ям служило наказанием за мелкие нарушения.
Начальник штаба Савин не одобрял бессмысленного перекапывания земли и, насколько хватало фантазии, пытался направить энергию пьяниц и самоходчиков на созидание. Поймав Елина и Пылюка за распитием портвейна на чердаке казармы, он повел их к воображаемой границе лагеря – забора вокруг городка не было, – показал на тропинку посреди поля и сказал:
– Вот здесь надо сделать шлагбаум!
– Какой? – в один голос спросили друзья.
– Автоматический, конечно, в красно-белую полоску!
– А из чего его сделать?
– Подержи арбуз!..
– А краска?
– Найдете.
– А автоматический?
– Придумаете. Если не сделаете к субботним полетам – заложу вас комэске!
Трубы сперли в соседней стройбатовской части – разобрали у них забор. Краску – в столовой, черную и зеленую. В качестве автоматики использовали веревку и ведро с камнями – противовес. Савин остался доволен, даже к цвету не придрался. А идея всем понравилась, поле чудес оставили в покое, а на дорожках и тропинках вокруг лагеря стали появляться автоматические шлагбаумы всевозможных систем и расцветок.
(Продолжение следует)
