(Отрывок из рассказа «Сны старого солдата»)
…Петр Спиридонович, чуть отойдя в сторону, развернул письмо-треуголку.
Приятно было читать письмо, написанное сыном. Письмо было обычным, и в тоже время необычным. Хотя сын, будучи мальчиком впечатлительным, описывал все подробности жизни деревни и дома в деталях: делал свои соображения относительно ведения войны папой, передавал наказы, спрашивал.
«Здравствуй, папа. Мы все живы и здоровы, того и тебе желаем. Посылают тебе приветы свои тетя Анна, дядя Константин, тетя Марина, тетя Анисья и другие. Вернулся с фронта Михайлов Андрей без одной руки и левого глаза, сейчас носит черную повязку. Вернулся Георгиев дядя Петр – контуженный. Когда ходит – подпрыгивает. Вернулся дядя Виталий Быков, ранен в ногу, дядя Тихон Кузьмин тоже сильно ранен в ногу и левую руку; дядя Макар Тимофеев совсем без одной ноги, а также дядя Константин Петров без одной ноги, и Денисов Василий тоже без ноги.
Сейчас у нас новый председатель. У него ранена кисть левой руки еще в начале войны. О нем говорят, что самострельщик из района. Он сильно злой, дерется, матерится при всех. Все его боятся.
У нас отелилась Пеструшка. Теленок сейчас живет пока с нами вместе, и еще три ягненка. Спим все вместе на полу.
Папа, ты напиши, сколько ты убил фашистов. Папа, только ты маленьких детей ихних не убивай. Учительница Полина Михайловна сказала нам, что маленькие немцы – они такие же дети, как и мы. Они не виноваты, их так обучили. После войны они это поймут и так же, как и мы, станут пионерами. Ты их не убивай. С них надо снять штаны и побить их за это. Как побила мама меня за то, что я прозевал гусененка коршуну. Я нисколько не обиделся, зато стал лучше караулить гусенят.
Мы через день ходим собирать колосья. Работа очень тяжелая, но нужная для фронта. У нас в клубе открыли лазарет. Туда с других деревень собирают людей от голода. Каждый день за ночь умирает из них 2-3 человека. Они опухают, идет горлом кровь, и умирают. Не увозят их обратно домой, там хоронить их некому. На твоем тракторе работал Латыпов: помнишь того высокого парня? Он ушел добровольцем на фронт. Сейчас некому работать на этом тракторе, он сильно большой. Стоит он сейчас сломанный.
Я учусь на «хор.» и «отл.». В школе дают каждый день по 4 картошки, но без соли. Все равно очень вкусно.
Моему другу Лукьяну не дают за то, что у него много «поср.». Я делюсь с ним.
У него недавно умер братишка Леша. Говорили, от голода. Сильно опух, изо рта шла кровь.
У них дома поесть ничего нет.
Илью Денисова забрали в ФЗО за то, что он совсем перестал учиться – одни «поср.» и «плохо». Он не горевал за это. Говорил, там хоть оденут и поесть дадут. Говорил, научусь работать на заводе. Другие тоже хотят в ФЗО, но их не берут. Но я в ФЗО не хочу. Дома некому помогать. На фронт бы я поехал к тебе бы. Помогал бы тебе бить фашистов на «отл.». Забыл, от дяди Васи пришла «похоронка». Они сейчас приходят многим. Папа, напиши нам, когда окончишь ты войну, когда вернешся домой?
Когда поедешь домой, привези мне пилотку с настоящей звездочкой. Хочу походить на Вальку Котика.
Сейчас мы пишем гусиным пером, получается не очень хорошо, кляксы.
Пока, до свидания, папа, мама за тебя молится каждый день, говорит, чтобы тебя хранил господь бог.
Брат Гурий пишет редко. Наверное, некогда.
На этом я кончаю наше письмо.
Если дойдешь до Берлина, сразу напиши нам письмо, а сам сильно не задерживайся там, мы тебя очень ждем.
Мама, сестра Нина, брат Геннадий и я».
***
– Впереди на нашем пути прусские города Вормдит и Мельзак. Похоже, сильно укрепленные города, – изрек всегда наперед все знающий рядовой Иван Сурмило.
Хотя давно известно, что солдаты так же хорошо осведомлены, как и сами командиры, и порою еще до того, как те обсуждали все в штабе.
– А ты, Иван, откуда это наперед спознал? Сорока на хвосте своем принесла, али еще какие другие способы у тебя имеются? – съязвил боец Гриша Шорин.
Они, Сурмило и Шорин, друг другу всегда вставляют в разговоре шпильки.
– А ты, дурья твоя голова, коли нет у тебя своего соображения, спросил бы. Так нет же, лезешь вперед батьки и все туда же. Тебя не спросили, оттуда все знаю.
– И все ж таки, откуда? – не унимался Шорин.
– Откуда, откуда. Соображать надо, вот откуда. В ночь к нам подбросили дополнительно к тому запасу особые снаряды бронебойные. Особые, для сокрушения крепостных стен. Соображать надо, Гриня, голова – ведь она дадена не только шлем бугорчатый носить, – сказал Иван и небрежным движением задернул Грише шлем совсем на глаза, затем рукавом потер свою новую медаль и удалился к своему месту башенного, к приборам наводки, чем он занимался до того.
– А ведь правду Иван говорит, – вставил тут Петр Спиридонов. – В Первую Мировую еще те города были укреплены дольно сурьезно. Уж теперь, конечно, надо полагать, там не пустые ворота стоят. Впереди Кенигсберг, тот – город-крепость. Об этом известно давно.
И Петр тоже занялся делом, прерванным приездом младшего политрука и затем полковника.
***
Поступила команда на срочные сборы, в поход на новую позицию, новую дислокацию войск, к новым боям.
Тут и сложилась та неожиданная ситуация, которая чуть было не перевернула кверху дном всю жизнь Петра Спиридоновича, во всяком случае, на данный момент войны. И когда? Под самый конец Великой Отечественной.
Случилось непредвиденное.
Продвигаясь вслед за передовыми частями наших войск в сторону города Вормдита, на юго-восточной стороне в пригороде Цорндорфа колонна САУ остановилась перед частоколом башенок-имитаций, зубчатых стен средневековых замков. На каждом зубце стены выпуклой кладкой выведено слово «Zoo» – зоопарк, значит. Впереди оставался коридор между забором и зданием, тоже выстроенным под стиль средневековых строений и улиц.
Только оставалось втянуться в этот уличный коридор, как механик-водитель САУ Спиридонов заметил обгорелый остов нашей тридцатьчетверки. Она была отбуксирована несколько в сторону города, освобождая проезд.
– Стоп, – сказал механик-водитель, притормозив САУ.
– Что такое, Спиридонов? – спросил командир САУ, старший сержант Урванцев.
– Тут опасность. Похоже, за забором фаустники…
– А ну, Шитиков, Сурмило, гляньте за стену, только аккуратно, что там?
Живо отбросив боковые дверки-люки, два бойца, спрыгнув на землю, поднялись на колени в проеме между зубцами стен.
И тут же подали знак командиру: знаками поманили к себе. Урванцев, спрыгнув с САУ, приблизился к ним. Оставив в САУ заряжающего, подошел к ним и Спиридонов. Увиденное потрясло его.
В трех проемах стены на сложенных пустых ящиках из-под патронов стояли, направив наружу свои фаустпатроны, три мальчика 11-12 лет в формах фолькштурмовцев.
– Взять их живыми, – распорядился командир.
Увидев бегом обходящих их красноармейцев, юные солдаты, отбросив свои фаустпатроны, попытались убежать. Когда их схватили, они не сопротивлялись. Похоже, личного оружия у них не было.
Солдаты задержали всех троих. Старший сержант, вытащив из кобуры свой пистолет, приблизился к ним. Увидев это, все три гитлерюгенда дружно заревели, выдавая сквозь слезы: «Schieben Sie nicht! Schieben Sie nicht!».
– Что они верещат? – спросил командир.
Спиридонов перевел: «Не расстреливайте».
– Расстрелять их, гадов, – сказал боец Сурмило, – чуть в самую пасть к ним не угодили. Еще бы немного вперед – и поминай как звали.
Оба наших бойца стояли, направив на них стволы своих автоматов.
Подошел к ним и Спиридонов.
– Подождите, – сказал он бойцам и обратился к одному из фаустников.
– Wie alt bist du? (Сколько тебе лет?)
– Jch bin elf Jahre alt. (Мне 11 лет).
– Und wie alt bist du? (А тебе?)
– Jch bin auch elf Jahre alt. (Мне тоже 11 лет).
– Jch bin zwölf Jahre alt. (Мне 12 лет).
– Этим двум по 11 лет, – сказал, указывая на двоих, Спиридонов, – а этому – 12.
– Спроси, Спиридоныч, это они подбили наш танк?
Спиридонов спросил.
– Nein. Das war vоr uns. (Нет, это было до нас).
– Нет, не они, – перевел Спиридонов.
(Спиридонов сносно владел разговорным немецким благодаря напарнику из немцев Поволжья на нефтепромыслах еще до войны, на Урале).
– Ну, что с ними делать? – обратился к механику-водителю командир, вроде как за советом.
– Расстрелять их к чертовой матери, что с ними цацкаться, – вмешался в разговор заряжающий Сурмило.
– Высечь их как следует, вот что надо сделать, – сказал Спиридонов, вспомнив сегодняшнее письмо сына и одну из заповедей Христа: «Не убий!». – Это будут граждане свободной Германии. Всех убьем, а кто будет тогда в новой Германии? Они еще дети. Одурманены фашистским суесловием.
Все с этим согласились. Затем сняли с них штаны, уложили рядком, трясущихся и ревущих во все горло, и высекли, тут же срезав в кустах прутья желтой акации. Интересно: когда их начали бить, они, несмотря на боль, перестали реветь; поняли, наверное, что спасены. Их не будут расстреливать. Эта мысль-спасение их, видно, успокоила, и они перестали голосить и реветь. Когда солдаты, исполнив обряд наказания, стали удаляться к своей боевой технике, гитлерюгенды повставали на ноги и, застегиваясь, стали махать ручками своим освободителям вслед.
– Эти уже больше никогда воевать не будут, –удовлетворенно сказал Спиридонов.
Фаустпатроны и ложе к ним танкисты забрали с собой. Пригодятся.
***
Едва разместилась и замаскировалась батарея САУ комбата Ширяева на новой передислокации, как случилось неожиданное – подъехали из штаба полка два молодых сержанта на штабном «Виллисе» и куда-то увезли с собой Спиридонова.
Спиридонов не успел еще пришить погоны к свежевыстиранной гимнастерке. Все подумали, и Петр Спиридонович – тоже, что едут к самому полковнику, что-то, мол, новое выискалось.
Спиридонова подвели к красивому кирпичному домику, по-немецки аккуратному, с подстриженными кустами уже отцветающей, но красивой еще сирени, розами и вьющимся до крыши виноградом. У крыльца – два автоматчика в фуражках с синими околышами.
Спиридонов без раздумий понял: это не к полковнику. Это особисты тут разместились. У них тут суд скорый и расправа – тоже.
Оставив Спиридонова с одним особистом в передней, другой сержант зашел внутрь квартиры, закрыв за собой дверь. Там недолгий разговор с громким смехом и голос:
– Заведите.
Спиридонова завели. Перешел из передней комнаты, где за столом сидела напомаженная и напудренная пухленькая девица-симпатюлька за печатной машинкой и лениво потягивала длинную, с мундштуком, сигарету, в просторный зал.
Сбоку, с левой стороны – молодой щеголеватый, причесанный и надушенный (комната наполнена терпким запахом дорогих духов) старший лейтенант. Напустив на себя нарочитую строгость, затянувшись сигарой, стряхнув пепел с сигареты в огромную фарфоровую пепельницу с изображением на ней писающего мальчика, прищурив глаза, спросил:
– Рядовой Спиридонов?
– Да, он самый, – ответил Спиридонов.
– Отвечайте по уставу, – повысил голос старший лейтенант и передразнил: «он самый». – Это что за маскарад на вас? Почему не в форме? Без погон? В гражданских брюках, в трофейных сапогах? Черт-те что!
– Не успел переодеться, – попытался оправдаться Спиридонов, – торопили.
Старший лейтенант, еще раз пренебрежительно глянув на Спиридонова, повернулся к дверям на другой стороне зала и заискивающе, негромко позвал:
- Товарищ майор, выйдите, пожалуйста, гляньте на самодеятельный спектакль. Своими глазами не увидишь – не поверишь. Привезли САУшника Савического, того самого, защитника гитлерюгендов-фаустников. (Спиридонов понял: донесли о случае с гитлерюгендами в зоопарке).
Дверь отворилась, и по эту сторону появился майор с чисто учительским типом лица, просто одетый, в роговых очках. Он оглядел с ног до головы Спиридонова и в мягкой, вежливой форме ровным голосом спросил:
– За что награда, боец Спиридонов?
– За форсирование реки Нарев.
– При каких обстоятельствах?
– Отбившись от группы противника, пытавшейся захватить наш САУ и затем переправу через Нарев, мы сами перешли в атаку и рассеяли их. Стали держать переправу.
- Ну, что же, молодцом, боец Спиридонов, – сказал капитан и, обратившись к старшему лейтенанту, добавил: – Пока оставьте его. Займитесь вчерашним. Запросите данные по бойцу Спиридонову. Что при нем есть? Доложите полковнику.
– Я позвонил. Ответили, что он сам выехал к нам.
– Хорошо, – ответил майор и ушел к себе.
Теперь старлей снова принялся за Спиридонова, но уже заметно смягчившись. Позвал старшего сержанта, в котором Спиридонов узнал своего недавнего конвоира.
– Обыскать и подготовить его к отправке, – сказал с металлом в голосе старлей.
У него обнаружили карманные трофейные часы, письмо из дома, сняли ремень, сапоги и заключили в отдельную комнату.
Вскоре из зала послышались возбужденные голоса, называли Спиридонова.
Вызвали Петра Спиридоновича: босиком, без ремня, без награды, без часов. Вид был у него жалкий, арестантский. Однако сам он держался с достоинством. В комнате присутствовали: сам полковник, майор, старший лейтенант. Майор распорядился, чтобы Спиридонова привели в надлежащий вид.
Допрос продолжили, его вел другой старший лейтенант, пришедший, похоже, по вызову. Дело начинало принимать крутой оборот.
– Боец Спиридонов, почему вы носите свободную форму, а не уставную?
– В бою и в походе я всегда по уставу – в комбинезоне.
– Вы знаете, что у вас на бляшке ремня выбито «Gott mit uns»? Вы знаете, что это означает?
– Да. Малость владею немецким.
– Так почему же носите такое?
– Мой бог – он со мной. Бог не в бляшке ремня. К месту сказать, тот бог им не помог, выходит. Эти бляшки удобны для быстрого застегивания и отстегивания. Удобно в работе, в бою. Кстати, ремень этот – наш, кожаный. Немецкий – из искусственной кожи, я давно его выбросил.
– Сапоги?
– Сапоги тоже удобны для носки. У меня болят ноги. У этих сапог широкие голенища. Можно их не обувать, в них удобно просто запрыгивать.
Присутствующие заулыбались.
– Почему вы запретили расстреливать фаустников?
– Так то же дети, как их можно расстреливать? Что они понимают?
– Но они стреляют фаустпатронами по нашим танкам – понимают, значит.
– Их обучили и убедили, что нас надо убивать, вот они и действуют. Но они не виноваты в этом. Известно: за каждый подбитый танк им выдают солдатский железный крест и – главное – продуктовый паек. Потом, у меня есть очень убедительная просьба от моего младшего сына. Это в письме, которое я получил только вчера. Не мог я не исполнить такую просьбу, наказ этот убедителен по самой сути своей. Он меня просит об этом, являясь ко мне почти что в каждый мой сон. Просил он меня об этом и сегодня.
– Что в письме написано? Зачитайте, пожалуйста, – попросил майор.
Спиридонову подали в руки письмо из дома, и он начал вслух читать и тут же строку за строкой переводить. Собравшиеся слушали молча, со вниманием, время от времени улыбаясь и тут же становясь серьезными. На том месте, где сын спрашивал, сколько его папа убил фашистов, и одновременно просил не убивать детей, будущих пионеров, полковник, обращаясь к майору особистов, сказал:
– Вот урок политграмоты. Детям, оказывается, это видней, чем нам. Ведя смертельную войну, мы невольно очерствели. Письмо надо перевести на русский и отправить в политотдел с соответствующим сопровождением.
***
Упоминание о том, что Спиридонов оказался причастным к переправе через Нарев, майора заметно разволновало. Выяснив обстоятельства происшествия с гитлерюгендами-фаустниками и практически закрыв это дело, он снова вернулся к событиям на переправе.
Тут надо сделать небольшое отступление.
Майор особого отдела был, к счастью, из тех немногих людей в рядах контрразведчиков, благодаря объективности которых при разрешении запутанных ситуаций, в водоворот которых попадал тот или иной человек в военной форме, бывали отведены напрасные, а порой облыжные обвинения. Многие солдаты и офицеры попросту остались в живых и продолжали честно служить в рядах нашей армии и приносить пользу, воюя, приближая Победу над врагом.
Но ведь было, когда, к примеру, единоличным (без суда и следствия) сиюминутным решением сумасбродный комиссар Л. З. Мехлис запросто расстрелял заслуженного боевого маршала бронетанковых войск, кавалера четырех орденов Боевого Красного Знамени, героя Гражданской войны И. А. Егорова.
И вот майора обеспокоило упоминание о той переправе через Нарев… Что же там было, и какие события тому предшествовали?
В боевых буднях – в бою ли, в походе или сразу после отгремевших боев, пока окончательно не улеглось все по местам, – нередко складываются непредвиденные ситуации на грани жизни и смерти, которые невозможно уложить в какие-то логические рамки. Их можно обозначить одной фразой: «Нарочно не придумаешь».
В особенности же такое случается в период, когда в движение приходят большие войсковые формирования, когда одновременно и выполняются приказы, и действует инициатива снизу, в соответствии со складывающейся обстановкой.
Такое положение сложилось и при форсировании восточно-прусской реки Нарев, участником которого был Петр Спиридонович Алексеев (Спиридонов).
На реке Нарев на обоих берегах противник создал усиленное оборонительное сооружение, неприступный оборонительный вал. Его мы, не без труда и крови, прорвали. У нас уже был большой опыт в таких делах. Войска двинулись. Мы – наступать, а враг вспять – бежать, зло огрызаясь. Еще в глубине с той и с другой стороны все довольно перемешано. Среди наступающих есть отстающие из различных родов войск, среди отступающих – догоняющие своих.
К переправе подошел неполный отдельный дивизион САУ, следующий за быстроходными танками. На переправе обнаружился некий затор, замешательство. Только что прошли наши танки – и вслед за ними остатки вражеской мотопехоты. Как потом выяснилось, пробку эту сумела создать, уничтожив охрану, разведка противника. Она практически захватила мост и ждала подхода своих, отставших от основных сил.
Всякая водная переправа имеет свое командование. Нельзя было тихоходным САУ с ходу приступать к переправе. Нужна была ближняя разведка.
В это самое время к позициям САУ вихрем прискакал на горячем боевом коне капитан от кавалерии. Он спрыгнул со своего коня, подошел к тому САУ, что поближе, спросил:
– Где командир подразделения артиллеристов?
Услышал, что такового нет, и волевым голосом скомандовал:
– Слушай мою команду. С тыла на подходе прорывается до переправы вражеская мотопехота. Приготовиться к бою!
Противник, что с тыла, не заставил себя долго ждать. Их ненадолго задержали боем кавалеристы капитана. Они появились. Мотоциклисты.
Капитан толково, со знанием дела, командовал всей переправой, отражением атак рвущихся к переправе частей вражеской мотопехоты.
Огонь мощных САУ прямой наводкой не оставлял сомнений в том, что переправа на крепком «замке», на западный берег ходу нет.
С началом короткого боя пробка на переправе расселялась. Прибыли и отставшие артиллеристы. Они ориентировались на гром своих пушек.
Бой утих. Капитан вскочил на своего боевого коня, который, не отставая от капитана ни на шаг, повсюду следовал за ним, и ускакал к своим оставленным кавалеристам.
С ним, кавалеристским капитаном, приключилась, как потом известно стало, особая история.
Капитан во главе с полусотней (по сути, это была группа разведки) шел на соединение со своими. Впереди – переправа через довольно большую водную преграду, реку Нарев. Неизвестность. Любая переправа, а здесь в особенности, без серьезных сложностей не бывает. Решался вопрос, в чьих руках она могла оказаться.
Капитан принял отчаянное решение, что, похоже, было в его решительной натуре. Оставив свой полуэскадрон, отдав приказ задержать боем отступающую вражескую мотопехоту, он вихрем помчался к переправе, по сути, в летучую разведку. Считалось, что переправа – наша, а она оказалась в руках врага. Им была истреблена вражеская охрана.
Капитан выполнил поставленную перед собой задачу. Полуэскадрон капитана, слабо вооруженный, принял смертельный бой с отступающей группой вражеской мотопехоты.
Когда капитан прибыл на место боя, он был арестован с подозрением в преднамеренном уклонении от боя с противником.
Прежние его боевые заслуги, куда более ответственные и, можно сказать, геройские, в расчет не брались. Контрразведка не дремала. У нее забот сейчас заметно поубавилось.
У боевого капитана не было никакого алиби. Факт разгрома эскадрона был налицо, нечего было противопоставить обвинениям,кроме двух-трех раненых, подтвердивших информацию о данном командиром приказе принять бой. Ведь САУ двинулись на запад. И капитан не мог доказать, что принял на себя командование обороной переправы. Это было геройством, а сейчас его обвиняли в трусости, паникерстве и даже в дезертирстве.
Единственное, что он запомнил – фамилию механика-водителя одного из САУ-122, старого солдата Спиридонова.
***
Старший лейтенант продолжал допрос с пристрастием:
– Кто командовал переправой, отражением атак мехгруппы противника? Вы?
– Капитан. Капитан от кавалерии. Хорошо командовал.
– Капитан? Фамилия?
– Зачем рядовому бойцу фамилия? У него было звание – капитан.
Тут вмешался сам майор. Он спросил:
– Почему решили, что он кавалерист? Форма, оружие, да?
– Можно, пожалуй, старому солдату отличить кавалерию от инфантерии.
– От инфантерии? Вы разбираетесь в родах войск старой армии?
– Довелось служить в старой русской армии, еще в первой империалистической…
– Вот как? Где же?
– Почти что в этих местах. Чуток не хватило. Помешали тяжелое ранение и контузия.
– Это был Юго-западный фронт. Кто им командовал, не помните?
– Как не помнить? Имел честь познакомиться лично при награждении нас, девятерых пластунов, за выполнение особой операции Георгиями. Награждал сам его высокопревосходительство генерал от инфантерии Алексей Алексеевич Брусилов, – выговорил Спиридонов и спокойно оглядел присутствующих.
– Вот так вот, – вымолвил майор как бы для себя и тут же, оживившись, спросил: – Вы могли бы опознать того капитана прямо сейчас?
– Из тысячи бы узнал. Такой славный, геройский был командир. Настоящий георгиевский кавалер, – восхищенно проговорил старый солдат Спиридонов.
Тут майор, подозвав к себе своего старлея, отдал ему какое-то срочное распоряжение. Тот вышел к рации.
А Спиридонова, теперь уже при всей форме, отвели обратно в «его» комнату. Временно. Несколько погодя, его вывели оттуда снова.
Когда Петр Спиридонович вышел обратно в общую залу, то увидел посреди комнаты сидящих на стульях трех капитанов примерно одного возраста.
Спиридонов тут же безошибочно определил «своего» капитана и, ничуть не смущаясь присутствующих, шагнул к нему с радостным, довольно громким приветствием:
– Здравия желаю, товарищ капитан. Не думал уж более с вами когда-нибудь встретиться.
– Здравствуй, Спиридонов, – сдержанно, с полуулыбкой на лице произнес капитан и тут же закрыл ладонями лицо.
Видно было: он плакал, он безмерно рад был своему спасению, именно спасению.
Сейчас судьба капитана была решена. Он счастливо избежал своей горькой участи.
Тут сыграло свою немаловажную роль и независимое поведение Петра Спиридоновича. Он явно не трусил перед собравшимися особистами. Действовал без оглядки на них. В этом сказался и его большой жизненный опыт. Он знал, что бы стало с тем кавалерийским капитаном, не опознай он его.
У Спиридонова взяли продиктованные им письменные показания. И он был свободен, передан в распоряжение находящегося здесь полковника.
***
Полковник Савичев забрал своего давнего «дядьку» – солдата Спиридонова – с собой. По пути, смеясь и крутя головой, говорил:
– Мне позвонил лейтенант Ширяев, а ему – старший сержант Урванцев. Двигать надо САУ, подцепить прицеп с боеприпасами. Не могут завести фашистскую технику. Решили, что тебя увезли ко мне. Я понял, что ты попал в переплет. Хорошо, что дело не ушло выше. Трудно было бы, мой дорогой, оттуда тебя выцарапать, да... Но тебе здорово повезло. Помог и сын твой. Значит, молодец он, спасибо ему. Все хорошо, что хорошо кончается; нам еще надо воевать. Впереди много дел. Такие ли еще предстоят испытания! Дай-то бог, чтобы все удалось нам одолеть. Но вы были молодцом.
Хорошо и то, что сны старого солдата сбылись.
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!