Кто-то однажды сказал, будто для того, чтобы хорошо спать по ночам, нужно либо за день настолько сильно вымотаться, чтобы потом вожделенные подушка и одеяло показались тебе благом и самым настоящим подарком с небес, либо же абсолютно ничего не иметь в голове, и тогда все твои отсутствующие мысли уж точно никоим образом не смогут помешать провалиться в чистый и глубокий сон, а затем проснуться поутру отдохнувшим и выспавшимся.
Черт возьми, я не могу не согласиться с этим великим утверждением! Плевать на то, кто является автором сих слов – человек этот (человечище!) вне всяких сомнений гениален!
Меня зовут Дмитрий Шумаков, и я – писатель.
Собственно, называть себя столь возвышенно я, должно быть, не имею никакого права (подумаешь, в то время, пока все люди моего возраста оттягиваются на дискотеках, да нюхают порошок в туалетах ночных клубов, я все время стучу по клавиатуре, выплескиваю на бумагу то, что без конца роится в мозгу, а затем продаю его в виде рассказа или, если повезет, романа!), но мой литературный агент (тоже, как мне кажется, дотягивающий до сего почетного звания едва ли не с огромным трудом!) Шура Тэ (псевдоним, который парень выбрал себе как-то раз на отдыхе в Крыму тремя годами ранее) все же настаивает на этом. И всегда настаивал. По крайней мере, последние два года, что мы с ним знакомы и работаем вместе.
Но я отвлекся.
Разговор ведь изначально зашел о снах, а все остальные ветви истории (это мое личное выражение, думаю, нет особенной нужды запоминать сейчас подобный термин) – всего лишь (как мне кажется) проделки – и то искусные! – моего порою пышущего благим паром мозга!
Все дело в том, что вот уже неделю я не сплю. Нет, вы, конечно же, можете усмехнуться сейчас и заявить, будто бессонница рано или поздно обязательно проходит, наберись терпения, парень, мы с тобой и все такое прочее, но… Как мне кажется, здесь все гораздо сложнее. Честно признаться, я даже не знаю, к какому именно доктору смогу обратиться с подобными проблемами, если все это дело вдруг перешагнет всякие границы разумного и, в конце концов, выйдет из-под контроля. Если только это, упаси Господи, уже не случилось…
Впрочем, я продолжу.
Все началось в минувший четверг (по крайней мере, лично я так для себя решил!), когда поздно вечером (часов в одиннадцать, никак не раньше) мне вдруг позвонил Шура и принялся торопить с историей, работу над которой я начал еще в прошлом месяце, и которая вдруг ни с того, ни с сего неожиданно застопорилась примерно на середине рассказа и все никак не желала двигаться дальше. Собственно, сюжет там не слишком и вычурен (молодая мамаша пытается свести концы с концами и после ухода из семьи мужа прокормить двоих детей, когда однажды вечером встречает в супермаркете незнакомца и тот предлагает ей одну весьма заманчивую сделку), но рассказ все равно шел, признаться, чертовски туго.
- Старик, я уже пообещал Питерсу, что готовая рукопись ляжет ему на стол не позже десятого числа следующего месяца, - Шура, как всегда, несколько торопил события (и, быть может, перегибал палку), потому как с мистером Альваро Питерсом (главным редактором второсортного журнала, посвященного фантастике, «The Torch») шутки были, в общем-то, плохи. – Как считаешь, есть смысл поторопиться? В этот раз колумбиец готов заплатить сразу и наличными.
Я оторвался от монитора, на котором до этого просматривал весь написанный за день материал, после чего, сдвинув на лоб очки, принялся массировать подушечками пальцев глазные яблоки.
- Не думаю, что закончу работу в срок, - я не особенно любил подобный треп (тем более, в телефонном режиме), и Шуре было хорошо об этом известно. Черт возьми, я вообще не люблю, когда меня торопят! – Могу подкинуть ему взамен кое-что другое. Тема давно готова, осталось только несколько отредактировать – и можно в печать.
Я надеялся купить этими словами Шуру, но где-то там глубоко в душе все же понимал бессмысленность этой затеи. Пусть мы с ним и болтались лишь только на уровне второсортных, почти неизвестных миру журнальчиков, работу свою надо было делать честно и, по возможности, в срок.
Он тяжело выдохнул.
- Приятель, до десятого числа еще двенадцать чертовых дней! - голос Шуры в этот самый момент, как мне показалось, был нарочито искусственным, словно он сейчас объяснял какому-нибудь несносному сопляку, как правильно вести себя за столом во время семейного ужина. – Неужели ты не сможешь закончить проклятый рассказ за это время, старик? Ведь Питерсу абсолютно плевать на то, каким именно получится у тебя объем.
Я хотел было завести речь о том, что во время работы предпочитаю не думать больше ни о чем другом, кроме рассказывания самой истории (быть может, сочтете меня глупым и немного не в себе, но я все же считаю, будто лучше копать «вглубь», чем «вширь»), но потом отказался и от этой затеи. Сообразил вдруг, что все эти мои сопли о том, будто мне не важны суммы гонораров и объемы самих произведений, лишь бы только работать, работать и еще раз работать, абсолютно никоим образом не отобразятся на собеседнике, и будет лучше, если я просто лишь вежливо пообещаю сейчас Шуре сделать все, что смогу, а затем и вовсе без лишних слов положу трубку, да и дело с концом.
- Хорошо, - я облизал губы и вновь принялся таращиться на монитор своего старенького ноутбука. – Я посмотрю, что можно сделать. У тебя все, мой верный Санчо Панса?
Последние слова явно подзадорили собеседника.
- Будут новости – позвоню, - он дал отбой, перед тем издав почти жизнерадостный смешок, и я остался сидеть в совершенно пустой и темной квартире перед сверкавшим в ночи ноутбуком, наедине с собственными мыслями.
После звонка Шуры в тот вечер я поработал еще около получаса, после чего вышел из комнаты, прошел в ванную, стащил там с себя всю нехитрую одежду (потертый зеленый халат, подаренный кем-то когда-то – уже и не вспомнить! – да нижнее белье) и, наконец, стал под душ.
«В этот раз колумбиец готов заплатить сразу и наличными…» - так сказал Шура, и почему-то именно эти слова взбрели мне в мозг в тот самый момент, когда я принялся намыливать волосы. Я вдруг задался вопросом, а стоит ли вообще вся эта моя писанина (которая, если верить словам Шуры, из года в год становится все более качественной) тех жалких монет, что нам готов заплатить их за нее коммерсант Питерс? Понимал всю абсурдность данной мысли, ведь на безрыбье и рак – рыба (звезд с неба мы с моим редактором уж точно не хватали!), да и цену себе набивать почем зря тоже в этот самый момент, пожалуй, не следовало, но размышления эти отчего-то все никак не покидали моего сознания.
Кончив мыться, я насухо вытерся огромным полотенцем с логотипом «Блейз», после чего, в костюме Адама (самом удобном и практичном из всех, кои только у меня имелись!), прошел в спальню и как подкошенный рухнул в кровать.
- Черт возьми, а ведь эти самые словечки «сразу» и «наличными» - тот еще, надо признать, двигатель! – я даже и сам не понял, с чего это вдруг подобная фраза вырвалась у меня изо рта. А ведь раньше я никогда не произносил подобного вслух. Плата за работу меня не интересовала почти, что в принципе, хотя, конечно же, и до чертиков приятно было слышать, как тебе на сотовый приходит сообщение о том, будто на номер вашей карты переведена очередная сумма, и вы прямо сейчас можете ринуться к ближайшему к вам банкомату с тем, чтобы тут же ее обналичить! Знакомое чувство?
Но я опять отвлекаюсь. Ухожу в сторону, подальше от тропы повествования (как почти наверняка ознаменовал бы сейчас все это Шура), и с этим надо что-то делать.
В общем, заснул я в ту ночь (кстати, с четверга на пятницу – смекаете, в чем здесь все дело?) никак не раньше полтретьего утра (Боже ты мой, а ведь еще два дня назад в это время я мог проснуться разве что только с тем, чтобы попить водички из холодильника!) и снился мне сущий бред.
Какая-то дамочка, стоящая прямо передо мной в очереди в супермаркете, сначала терпеливо ждала, когда же уже, наконец, подойдет ее черед платить по чеку (я успел заметить, что покупки ее были не столь уж и хитрыми – палка колбасы, батон хлеба, пакет молока и, как ни странно, упаковка семечек), а затем, должно быть, устав от томительного ожидания, принялась причитать что-то типа «как мне надоел уже этот ваш развитой капитализм, верните обратно товарища Брежнева!». В общем, все в духе бабушек, целыми днями сидящих во дворе и без конца перемывающих кости какому-то инженеру Петру Павловичу из третьего подъезда.
Я проснулся едва ли не в холодном поту, посмотрел на часы и тут же осознал, что еще до одури рано. Перевернулся на живот (до того спал на правом боку) в надежде вновь отправиться в страну грез (вот только уже в совершенно иной ее отсек), но не смог. Так и провалялся без сновидений до полшестого утра (мое обычное, «рабочее» время), когда вскочил на ноги, спешно заправил постель и отправился в душ.
Черт возьми, в пятницу до шести вечера я не смог написать (выдавить из себя – называйте, как хотите!) ни строчки. Лишь только ближе к началу седьмого пополудни пальцы мои, наконец, настучали на клавиатуре небольшую фразу «Она вновь вскрикнула, после чего выбежала из комнаты прочь» и мне, признаться, от всего этого стало грустно. А ведь еще до недавнего времени я, знаете ли, старался писать хотя бы по две страницы в день.
В восемь позвонил Шура.
Сначала привычно справился о том, как мое ничего, как себя чувствует творец строки из седьмого подъезда (а я и правда живу именно в подъезде с таким номером!), на что я ответил, будто все хорошо, работаю в поте лица и времени на этот его извечный треп, как всегда, нет.
- Старик, я сегодня поговорил с Питерсом, - наконец-то Шура перешел к сути дела. – Он готов несколько подождать и напечатать твой новый рассказ в номере, скажем, за пятнадцатое сентября.
Я сдвинул бровями.
- То есть, ты выбил для меня лишние пару дней? – в моем исполнении все это прозвучало, должно быть, как что-то, отдаленно похожее на благодарность фарисея. – О, великий редактор Шура! Пусть боги благословят тебя и ниспосылают только самые светлые свои дарования!
Несмотря на весь трагизм ситуации, слова сии (глупые, бессмысленные и, наверное, попросту неуместные здесь) дались мне, в общем-то, легко и непринужденно.
Но Шура все же пропустил их мимо ушей.
- Братец, ты должен удивить нас этой историей, - казалось, мой редактор верит в меня даже больше, чем я сам. – Как на счет совместного обеда завтра? Где-нибудь в «Южном Вокзале» или в «Парижанке»?
Шура, в общем-то, знал, куда бил (во всяком случае, целился верно!), и я на коротенький миг даже уже успел представить себе все те яства, что их мы с ним вполне могли бы отведать завтра в каком-нибудь из заведений. Но следующая мысль, влетевшая в мое сознание, о том, что «у тебя, дружок, творческий затык!»(быть может, то была просто лишь «черная полоса в жизни», если выражаться на манер все тех же бабушек возле подъезда), в конце концов порядком остудила весь прежний пыл.
- Мне некогда, и ты об этом знаешь, - быть может, слова сии слетели с моих губ и несколько резче, чем я рассчитывал, но Шура уж точно правильно их для себя истолковал. В конце концов, это ведь его работа.
- Ладно, старик, - он откашлялся. – Тогда до скорого. И помни – у тебя в запасе два лишних дня.
Мы попрощались с редактором, и я вновь принялся таращиться на экран ноутбука, абсолютно не ведая о том, каким именно образом можно было бы сейчас продолжить начатое повествование. Собственно, два лишних дня у меня появилось (в оставшиеся три надлежало сначала отослать рукопись в редакцию, а затем ожидать, пока ее там просмотрят и, наконец, напечатают), но что мне это дает? В какой-то момент времени я даже начал было задаваться вопросом, а не проще ли сразу рассказать обо всем Шуре, вместо того, чтобы продолжать и дальше изображать из себя успешного второсортоного писаку, торгующего своими жалкими историями (россказнями, если уж быть до конца откровенным!), словно какая-то там баба Маня на рынке горячими пирожками?
Это самое сравнение (быть может, даже аллегория, хоть до нее тут, как по мне, далековато) несколько все же пробудило мой разум, и я сходу напечатал еще два небольших, но вполне себе состоятельных абзаца. По всему выходило, что моя героиня таки принимает предложение пока еще таинственного незнакомца (прийти на встречу с «нужным человеком» завтра в шесть вечера на Павловском мосту), ибо терять ей, в общем-то, нечего, а потому все в итоге закончилось не так уж и скверно, как могло бы показаться на первый взгляд.
В тот вечер в постель я отправился в десять.
Заснул сразу, и мне тут же приснился выводок белокрылых гусей, пасшихся у пруда, пока за ними не пришел босоногий мальчуган и не принялся гнать их бамбуковой удочкой к дому.
Проснулся я в половине двенадцатого, с искренним удивлением в душе осознав, будто за окном по-прежнему пятница. Вот уж черт!
- А что, если именно так и начинается паранойя? – этот без малого не полуночный вопрос я адресовал, должно быть, стенам, но они уж конечно не потрудились мне на него ответить.
Примерно с полчаса я широко раскрытыми глазами всматривался в белый прямоугольник потолка над головой (в какой-то миг даже принялся было размышлять о том, а чем именно в этот самый момент занята соседка сверху, красавица Тамара, живущая одиноко и работающая в депо), но потом, из-за разгулявшейся вдруг фантазии (профессиональный недуг!), быстро отмахнулся от этой мысли.
В половине второго в квартиру по соседству воротился пьяный Сергей Павлович Синицын (их семья переехала в наш дом три года назад и подобные явления Христа народу были отныне не такой уж и редкостью), после чего что есть мочи принялся лупить тростью по стенам, требуя от жены «налить рюмашку» перед сном. Честно признаться, я не верил в то, что Вера Ильинична пойдет на это.
В три утра ругань за стеной, наконец, смолкла (должно быть, бедного Сергея Павловича все-таки – в отличие от меня! – сморил хмельной сон) и на этаже вроде бы воцарился покой. Я ворочался из стороны в сторону на влажной от пота белой простыне, считал овечек, вспоминал приятные моменты из жизни и даже пробовал молиться (единственное, на что сподвигся, так это «Милый Боженька, прошу, выруби меня поскорее и даруй хороший и светлый сон, желательно без сновидений!»), но все было тщетно. Судьба (а, быть может, злой рок), казалось, попросту издевается надо мной.
Когда на следующее утро я уселся за компьютер, глаза у меня слезились.
Проклятые знаки сливались воедино, маршируя то вправо, то влево, что-то натужно грохотало в голове, словно там из игла в угол ездили танки, а руки тряслись настолько неистово (в какой-то момент времени я с ужасом отметил это про себя!), что невольно у меня возник вопрос, а что, если накануне вечером пил не Сергей Павлович - тот, который сосед, - а я?
Кое-как одолев положенные две страницы, я поднялся на ноги, прошел на кухню и приготовил себе крепкий кофе. Включил небольшой телевизор, стоящий на пенале (подарок от сестры три года назад на Рождество) и, пока хлебал горячий напиток, клацал программы.
- Этот уникальный шанс улучшить собственный сон обойдется вам всего лишь в двадцать три американских доллара, - завещал вдруг на одном из телеканалов хорошо сложенный, представительный мужчина в костюме троечке, вращая в ладонях какой-то пузырек с таблетками. – Новейшая разработка израильских специалистов в области сна уже в самом скором времени заставит вас позабыть о том, что такое бессонница.
Я смотрел на экран едва ли не с самым настоящим замиранием сердца, но, конечно же, глубоко внутри понимал, что на золотые горы рассчитывать сейчас все же не стоит. К тому же, быть может, что лично моя проблема не так уж и велика. Нужно просто успокоиться, быть может, немного перевести дух (на самый крайний случай всегда можно съездить к брату в Солнечный Острог, давно зовет), и все обязательно наладится. И не придется тратить никаких американских долларов, коих у меня, к слову сказать, и вовсе нет.
Допив кофе, я выключил несносный ящик (всегда звал его так, когда демонстрируемое по ТВ вдруг начинало меня нервировать), после чего вымыл чашку в раковине и потянулся за ключами от квартиры.
- Доллары мы тратить не станем, - сам себе пробормотал я, уже стоя в прихожей и ища глазами удобные, мягкие туфли, - а вот какое-нибудь средство подешевле все же купить, пожалуй, необходимо.
Лифтом я съехал на первый этаж (живу, к слову сказать, на восьмом), после чего вышел на улицу (последние солнечные лучи стремительно уплывающего за горизонт лета палили почти немилосердно, на лбу у меня тут же выступил пот), после чего вышел со дворика (разумеется, перед этим любезно поздоровавшись сначала с Ниной Никитичной, а затем и с Зинаидой Петровной, по своему обыкновению несшими неусыпную службу у подъезда на лавочке), и направился к ближайшей аптеке за снотворным.
В тот день, воротившись домой, я еще где-то с час пытался развивать историю (получалось, откровенно говоря, с трудом), после чего, почти отчаявшись задобрить музу (в моем понимании это всегда была женщина средних лет, блондинка с зелеными глазами, опрятная на вид, с глубоким, пронзительным взглядом и приятной улыбкой), выключил ноутбук из сети и встал под душ.
Около девяти вечера (на Шестом канале вот-вот должны были начаться итоговые новости) из квартиры все тех же Синицыных вновь послышалась какая-то возня. Приглушенные голоса, казалось, что-то выясняли между собой (судя по всему, говоривших было двое – мужчина и женщина; Сергей Павлович и Вера Ильинична, смекнул я), но самих слов было почти не разобрать.
- Ты постоянно донимаешь меня проклятыми деньгами, хотя и сама прекрасно знаешь, какого числа у меня пенсия! – я все-таки приложил ухо к разделяющей наши квартиры стенке (иногда все же проделывал подобные пакости – исключительно забавы ради!), после чего диалог на повышенных тонах стал слышен мне более отчетливо.
Вера Ильинична не пасовала.
- Танечка, наш почтальон, мне вчера сказала, будто пенсию в этом месяце сильно задерживают, - голос старухи дребезжал, как всегда бывало, когда женщина очень нервничала. – Сейчас дают только за девятнадцатое, хотя сегодня уже двадцать восьмое. Отсюда вопрос, старый ты пропойца, откуда деньги на водку?
Я иронично усмехнулся. Ах, вот оно что. Не допилила вчера, допиливает сегодня.
- Уйди! – почти, что взревел Сергей Павлович (мужчина высокий и статный, бывший моряк), после чего даже мне в своей квартире за стенкой разом стало как-то неуютно. – Пойди, принеси мне лучше чего-нибудь почитать. На кухонном столе, я видел, лежала какая-то книжица, давай ее сюда!
Я отстранился от стенки. Дальше все это представление почти наверняка грозилось превратиться лишь только в длительное молчание супругов и колючие взгляды, бросаемые поочередно то ею, то им, а всего этого я, конечно же, услышать уже не смог бы.
В кровать я отправился ровно в половине одиннадцатого.
Как и сказала мне девушка из аптеки, принял две розовые таблетки, запил их достаточным количеством воды (сделал едва ли не с полдюжины щедрых глотков), после чего улегся на правый бок. Спустя какое-то время с удивлением отметил, будто волны сна все же, черт возьми, понемногу накатывают на меня. Последней моей здравой мыслью перед тем, как провалиться в царство Морфея, как это ни странно, оказался вполне себе незаурядный с виду вопрос о том, почему мне сегодня не звонил Шура?
…старик выглядит каким- то измученным, лицо его осунувшееся, бледное и нет на нем абсолютно никаких признаков радости. А ведь Сергей Павлович горазд иной раз пошутить – об этом знает весь двор!
Он стоит напротив меня в тельняшке и старых потертых спортивных брюках, сжимает ладони в кулаки, после чего как-то приглушенно произносит:
- Сынок, ты присматривай тут за моей старой дурехой, ладно? Тебе ведь через стенку все слышно… Боюсь, пропадет она без меня. Усохнет.
Я как-то отрешенно киваю в ответ головой, попутно задаваясь вопросом, а с чего это вдруг сосед, обычно обсуждающий со мной политику и последние спортивные новости (особенно Сергей Павлович любит баскетбол, говорит, в свое время даже на корабле в него играли!), вдруг решил едва ли не душу передо мной наизнанку вывернуть?
- И еще одно, - он несколько приподнимает вверх правую руку и тыкает в меня указательным пальцем. Кончик его, отчего-то вдруг посиневший, дрожит, что-то единожды с громким хлюпом скапывает с него на пол. – Когда приедут эти…в синих сорочках…скажи, пусть ничего в квартире без лишней надобности не трогают. У меня в антресолях кое-чего припрятано, и моя старуха рано или поздно его отыщет. А если вещь эта попадется им на глаза – заберут себе, и были таковы. Деньги ведь все любят, мой мальчик…
…я в ужасе открыл глаза, соображая, а сон ли вообще это? Что, если Сергей Павлович сейчас просто лишь прошел сквозь разделяющую наши квартиры стену пока я безмятежно спал, склонился надо мной и нашептал на ухо эти словечки?
Смачно потянувшись на простыне (как любимый внучок в гостях у бабушки во время каникул!), я осмотрелся по сторонам и, отыскав глазами светящийся в ночи циферблат часов, попросту оторопел… Было без четверти двенадцать гребанной ночи!
- Боже мой… - слова эти сами по себе выпали из моего рта, шмякнувшись сначала на кровать, а затем медленно славировав на пол. Ударились там о линолеум и умерли. – Это что за шутки сейчас такие?
А ведь мне показалось, будто я сплю уже далеко не один час! Черт возьми, да я за это время почти, что даже выспаться успел! Как-то разом почувствовал себя вдруг отдохнувшим, бодрым и готовым к новому дню, но… До этого самого нового дня было еще как до моей пенсии пешком!
Я, что стало сил, принялся лупить сжатыми в кулаки ладонями по кровати. Когда, наконец, попустило, плюхнулся на спину и попытался отдышаться.
Значит, все-таки бессонница.
Что ж, честно признаться, не думал я, будто со мной вообще может приключиться нечто подобное. Всегда считал эту проблему уделом лишь только людей преклонного возраста, а еще, быть может, тех из нас, кому есть, за что переживать в этой жизни, о чем думать по ночам и из-за чего не спать. Тогда тем более странно, ведь я вроде-как ни к одной из вышеперечисленных категорий никогда и не относился.
Литература? Рассказы? Творческий кризис? Я не сплю из-за этого? Рука моя, словно бы в аккомпанемент мысли, тут же описала в ночном воздухе длинный круг.
Брось! Даже самые великие и маститые иногда испытывали подобное чувство – по крайней мере, так утверждает история мировой литературы, книги и учебники по которой я имею привычку время от времени перелистывать. Что уж тогда говорить о моей скромной персоне? О жалком творце строки, как величает меня всегда оптимистически настроенный Шура, который всю свою жизнь болтается лишь только на уровне второго сорта и коего, кажется, подобное положение вещей вполне себе устраивает?
Тогда в чем причина? Какие-нибудь болезни (не дай Бог!), травмы, прочие проблемы со здоровьем?
Вроде бы нет. Почти все время провожу у компьютера, сочиняю истории. В драки не ввязываюсь, на различных банановых ошметках посреди проспекта не поскальзываюсь и головой ни обо что не бьюсь. Черт возьми, я даже спиртное употребляю лишь только раз пять в год – дважды отмечаю Дни рождения (свое и матери), день смерти (все той же любимой мамочки, которая покинула меня три года назад), начало импровизированного творческого пути (первого апреля две тысячи восьмого, словно бы по некоей вселенской шутке, я продал в журнал «Рамзес» свой первый рассказ на двенадцать тысяч слов, его там напечатали, мне заплатили, и я потом пустил вырученные деньги на покупку ноутбука, пусть и подержанного), и, как можно догадаться, день встречи с Шурой, которая пока судьбоносна. Случилось, кстати, сие великое событие в марте тремя годами ранее и, надо думать, очень даже не зря.
Тело мое вдруг задергалось, защемило в груди, а на глаза отчего-то тут же навернулись слезы. Я потащился рукой по направлению к низкому прикроватному столику, где всегда держал стакан с водой (дала о себе знать привычка, выработанная еще в отрочестве, - пить перед сном достаточное количество жидкости, дабы очищать, таким образом, от различного мусора организм), после чего пальцами ухватился за его граненные бока, несколько приподнялся на подушке, а затем выплеснул в лицо остатки воды. Понимал, что поступаю в этот самый момент из рук вон глупо и нелепо, подобное вряд ли поможет мне заснуть, но внутри отчего-то разом стало спокойнее. Там словно бы пожар в этот самый момент загасили.
Я провалялся без сна до четырех утра, пока, наконец, не забрезжил далеко на горизонте рассвет. За это время дважды наведался в уборную, на обратном пути каждый раз набирая в стакан холодной воды из крана, а затем, возвратившись в спальню, тут же залпом выпивал его (я где-то когда-то читал, будто полезно сразу писать, и только потом пить, а не наоборот). Трижды разум мой посещала вроде бы здравая сама по себе мыслишка отправиться в гостиную и врубить погромче телик, но каждый раз она натыкалась на различные подводные камни, самыми мощными и острыми из которых были те, что шептали мне вслед, будто «Эй, приятель! Ну-ка взгляни-ка на часы! На дворе глупая ночь, а это значит, что в эфире одно лишь только порно».
Собственно, к порно душа не лежала. Только не сейчас. Да и на часы также смотреть не хотелось – все тот же баламут Шура почти наверняка отколол бы сейчас какую-нибудь дурашливую шуточку, типа «чего я там не видел?».
Примерно раз пять за ночь я от чистого сердца желал той барышне, у которой приобрел днем снотворное, долгих лет жизни, счастливого брака и стабильной, высокой зарплаты. Каждый раз эти мои пожелания заканчивались каким-нибудь нетривиальным (хоть и вполне себе уместным здесь!) постскриптумом, типа «пусть тебя изнасилуют где-нибудь в темной подворотне поочередно тринадцать регбистов, а затем оттащат на ближайшую свалку, замотают там в кусок старого одеяла, обоссаного бомжами и подожгут!». Когда что-то в твоем мире идет не по плану (выбивается из привычной колеи), подобные мысли спасают. Быть может, и не на очень длительное время, но облегчение все же приходит.
В пять минут пятого я поднялся на ноги.
Подошел к зеркалу, привинченному к стене между спальней и гостиной, и скептически осмотрел в нем себя. Как мне показалось, прямо передо мной стоял до смерти замученный рабочий какой-нибудь ночной смены, который с восьми вечера и до сего раннего часа безостановочно только тем и занимался, что разгружал проклятые вагоны с кирпичом.
- Боже… - пальцы мои тут же зарылись в скальп, принявшись ерошить волосы, так, словно прямо сейчас собирались начать их оттуда выдергивать (и, причем, с корнем!), как это обычно делает какая-то там тетя Зина с морковкой у себя на даче. – Ради всего святого, в чем дело?!
Ответа я, разумеется, не получил.
Сидя за столом на кухне и без особенного аппетита поглощая чайной ложкой из стакана кефир, я всерьез принялся было размышлять о том, а не отправиться ли мне и вправду к брату в Солнечный Острог на недельку-другую.
- Думаю, работу над рассказом можно было бы продолжить и там, - сам себе под нос пробормотал я, отправляя в рот очередную порцию белой массы. – Сумка для ноутбука у меня имеется, в поезде на него документы не требуются. Так что…
И вновь холодный душ от очередной здравой мысли, влетевшей в мой мозг, не заставил себя долго ждать.
«Если ты, дурачок, продолжишь писать и в Остроге тоже, то что именно от всего этого вообще изменится? Если уж на то пошло, тебе необходима не только лишь смена обстановки (куда бы мы ни отправились, мы в первую очередь берем с собой себя, помни об этом!), но и полнейший отдых от сочинительства. Ведь если ты приедешь в Острог и все время по-прежнему будешь стучать там на проклятой клавиатуре, какие же, скажи на милость, это будут «смена обстановки» и «полнейший отдых»?».
В отличие от меня внешнего, как мне в тот момент показалось, я внутренний был гением. Вот только даже столь органичный и плодотворный симбиоз не всегда способен выдать на-гора желаемый результат – я по-прежнему не мог заснуть ночью.
Покончив с кефиром, я вышел на балкон, спешно выглянул во дворик и лишь только потом подставил лицо свежему утреннему ветерку. Он в достаточной степени бодрил, освежал мысли (а мне в тот день по-прежнему предстояло преодолеть писательский барьер размером хотя бы в две печатные страницы текста!), но даже это не изменило общего положения вещей.
Черт возьми, я постепенно превращался в законченного параноика! Еще немного – и у меня, наверное, даже появился бы какой-нибудь воображаемый друг (или уж лучше подружка!), который, если верить словам известной песни, и вовсе «на зеркал поверхности не отображаем».
Я прикрыл на мгновение глаза (теперь их отчего-то начало невыносимо жечь, словно под веки мне щедро наложили раскаленных углей), после чего перед моим мысленным взором тут же возникла картинка, которая почти наверняка порадовала бы меня при более завидном состоянии и положении вещей, но сейчас показалась скорее какой-нибудь паршивой иронией, злой шуткой судьбы над недотепой-писателем, нежели чем-нибудь иным.
Она и он вдруг появляются на пороге моей квартиры (воображаемые друзья, как подсказывает чутье) и принимаются залихватски мне улыбаться. На вид им примерно лет по тридцать, хоть, быть может, что и немногим больше. Или меньше – в общем, не столь важно.
- Вызывали? – прокуренным голосом интересуется дама, как только я открываю входную дверь, обшитую изнутри дерматином. На женщине (назвать ее девушкой как-то не поворачивается язык) сейчас узкие джинсы, широкая безрукавка цвета спелой вишни с какой-то непонятной надписью на груди, да пирсинг в носу, который там, как по мне, ни дать ни взять лишний.
- Давно нас ждешь? – в свою очередь сотрясает воздух стоящий рядом с ней мужчина (назвать его мальчиком сейчас также отчего-то не получается), после чего кивает головой в сторону напарницы и, наконец, заканчивает мысль. – Мы вдвоем – твои воображаемые друзья. Кеша и Абрикоса. Но ты, разумеется, можешь звать нас как пожелаешь.
На мужчине, как это ни странно, строгий деловой костюм (хоть уже явно и не новый), неряшливо выбивающийся из-под пиджака узенький галстучек цвета апельсина, на ступнях – старые, истоптанные кеды. Если правильно сейчас могу вспомнить, такие были модными в самом начале восьмидесятых прошлого столетия, когда меня, наверное, еще и в планах у матери с отцом не было.
Я проглатываю горький комок слюны, подкативший вдруг к горлу, и интересуюсь:
- Вы с Марса?
Оба тут же принимаются крутить головами.
- Нет, с Земли, - наконец произносит та, которая, по всей вероятности, Абрикоса, после чего вдруг посылает мне смачный воздушный поцелуй. Меня тут же насквозь пронзает воспоминание. А ведь так когда-то давно делала тетя Изабелла, в гости к которой мы с родителями иной раз наведывались и которая мне очень даже нравилась. Она всегда угощала своего племянника вкусным ржаным печеньем и домашней сгущенкой, которая хранилась в изобилии в их с дядей Рустамом огромном, белом холодильнике. Эта высокая, иногда еле слышно жужжащая электрическая машина в те далекие дни казалась мне едва ли не самым настоящим божеством, и подходил я к ней всегда очень осторожно. А вдруг прямо сейчас сзади появится какой-нибудь бородатый великан на огромной, тарахтящей на всю округу колеснице и пригрозит мне пальцем, говоря: «Малыш, кончай таскать из холодильника сладости! А не то, кое-чего слипнется!».
По коже моей тут же бегут мурашки.
Я открыл глаза и просто-таки взорвался заразительным смехом.
Несмотря на паршивый сон ночью (а вернее, на его отсутствие), эмоции били ключом, и их следовало как можно скорее куда-нибудь выплеснуть. В противном случае тело мое прямо сейчас округлится, словно огромный мяч для баскетбола, взлетит в воздух, несколько попарит над городом, а затем и вовсе бесславно лопнет где-нибудь над унылой промзоной к югу от Баничей и ничего от меня не останется. Был человек – а вот его уже и нет!
- Черт тебя дери, мерзопакостный ты дурачок! – сам себя подначил я, после чего все же попытался вернуть на лицо скорбную мину и тем самым успокоиться. Баламут Шурка уж точно повеселился бы сейчас на славу, если бы, разумеется, знал всю соль момента, но мне почему-то разом не престало быть в настроении. Пошло оно все!
Я покинул балкон, аккуратно прикрыв за собой стеклянные двери, после чего направился прямиком к ноутбуку. Раскрыл его, сунул вилку в розетку. Принялся ждать, пока мой верный друг пробудится ото сна (который, как я в тайне ото всех надеялся, у него выдался намного лучше, чем мой собственный), и окажется готовым к работе.
Минут через пять за все той же стенкой, что разделяла меня и Синицыных, послышалась возня. Я невольно начал прислушиваться к тому, что происходит у соседей, но в этот раз ухо к обоям прикладывать все же не стал. Должно быть, просто лишь поленился поднять со стула собственную задницу, сделать три небольших шага в нужном направлении и все услышать.
Спустя еще какое-то время (я принялся уже за третий абзац и только-только собирался начать постельную сцену с участием главной героини рассказа – особенно я этим не горжусь, но иногда все же приходится обращаться и к столь пакостным мыслишкам!) что-то загрохотало на лестничной клетке. Так, словно бы там неудачно остановился сейчас толстый повар, неся в руках огромный поднос с теплым завтраком, и его верный друг и товарищ половник вдруг взял, да и выпал из ладоней, чтобы с шумом шваркнулся о плитку.
- Черт возьми! – я оторвался от монитора, после чего стащил с переносицы очки и направился в прихожую. Припал к дверному глазку. То, что увидел на лестничной клетке, в некоторой степени все же взбудоражило мое сознание.
Мужчина в синей сорочке спешно пропускал в квартиру соседей двоих санитаров с носилками и кровь моя в жилах тут же застыла. Что случилось? Что-то с Верой Ильиничной? Старушка всю жизнь проработала штукатуром и без конца жаловалась на то, что иной раз очень сильно беспокоят суставы. Да еще и проклятый тромбофлебит замучил!
Я отмахнулся от назойливой, словно муха, мысли, но в душу все же закралась тревога. Может случиться все, что угодно. В наше-то время…
- Товарищи, поаккуратнее там, договорились? – произнес все тот же господин Синяя Сорочка, впустив, наконец, санитаров в квартиру Синицыных, и прикрывая за собой дверь. – Лишний раз ничего не трогать! Приедут наши – все здесь осмотрят. Ваше дело…
Окончание его фразы скрыла под собой массивная соседская дверь. Я прислонился лбом к дерматину. Прикрыл глаза. Что все это значит? С кем-то из Синицыных уж явно случилась беда. Как бы там ни было, дела плохи. Я не был слишком уж осведомлен в подобных вещах (слава Господу, пока еще не приходилось лично сталкиваться с этим!), но, как мне показалось, человеком в синей сорочке был наш новый участковый инспектор, лейтенант Мазур. Он появился в нашем районе примерно полгода назад, сменив на боевом посту Никифорыча – старого следака, который в звании майора тридцать пять лет проработал в убойном, затем был разжалован до старлея и переведен в наши края в качестве блюстителя порядка и закона. Спустя время потихоньку спился, как оно часто бывает, а пару месяцев назад и вовсе помер, захлебнувшись во сне собственной блевотиной.
Я отлепился от двери. Первое время едва ли не поддался шальной мысли выскочить на лестничную клетку, постучаться в квартиру соседей и все самому разузнать, но потом желание это как-то само по себе перегорело внутри. Собственно, а что это изменит? Судя по унылым лицам санитаров, их носилкам и все тому же безрадостному Мазуру, дела плохи. Буду нужен – позовут сами. Пусть думают, будто в квартире по соседству еще спят.
Я отошел от входной двери и облизал губы. Почувствовал, как тут же весь с головы до ног покрываюсь отвратительным липким потом. Мой зеленый, потертый халат давно уже требовал стирки, а потому в этот раз от него, как мне показалось, разило пуще прежнего.
Я воротился к ноутбуку и, особенно не вникая в суть, несколько раз перечитал написанное за сегодня. Затем оторвал взгляд от монитора и всмотрелся в настенные часы. Полвосьмого утра. Рань несусветная. Мысль позвонить Шуре и пожаловаться на что-нибудь (плевать, на что именно – больной зуб, подскочившую вдруг температуру, мощный утренний стояк!) отпала сама собой – он человек творческий, спит долго. Говорит, лишь только во снах к нему приходят действительно стоящие идеи.
Ровно через пятнадцать минут (я как раз дописывал первую из двух положенных на сегодня страниц) в дверь мою осторожно постучали. Собственно, это был даже не стук как таковой, а скорее какой-то едва слышный скребок. Так, словно бы ко мне в гости пожаловал краб и принялся царапать двери клешнями.
То, что у меня под дверью стоял именно Мазур (должен сказать, его бледнолицая физиономия в тот момент совершенно не внушала доверия!) было, в общем-то, само по себе и не удивительно. Единственное, что мне хотелось бы узнать (и причем, сделать это как можно скорее, так сказать, «из первых уст»!), так это ответ на вопрос о том, что же все-таки случилось.
Участковый инспектор сначала окинул меня усталым, изучающим взглядом (несмотря на раннее утро, глаза товарища милиционера даже и не пытались скрыть от окружающих тяжелое ночное дежурство), после чего, наконец, заговорил.
- Ты Дмитрий Шумаков? Я правильно сориентировался?
В первые несколько секунд я хотел было, что называется, не на шутку разойтись, начать важничать и все такое прочее (и, уж поверьте, причины для этого у меня имелись!), но потом очередная мысль – в квартире Синицыных беда! – разом охладила весь мой нрав. Я лишь утер ладонью вспотевший лоб, после чего утвердительно закивал головой.
- Да, это я, все верно. Чем обязан?
Милиционер переступил с ноги на ногу, так, словно бы в этот самый момент стоял в очереди за колбасой, после чего пустился, наконец, в объяснения.
- Я, наверное, должен сейчас извиниться за столь ранний визит, - глаза товарища участкового инспектора почему-то забегали вдруг из стороны в сторону, - но тут вот какое дело. Ваш сосед…
- Сергей Павлович?! – само собой слетело у меня с губ. – Что со стариком?
Помнится, еще каких-то несколько мгновений назад я всерьез размышлял о том, будто беда (если она и вправду приключилась!) произошла с Верой Ильиничной. Больные суставы, тромбофлебит и все такое прочее… Мне было несколько неловко в этом признаться (даже, пожалуй, что самому себе), но где-то глубоко в душе я, наверное, смог бы смириться с подобным развитием событий. Но дело явно набирало совершенно иной оборот и мне вдруг показалось (черт возьми, да я едва ли не спинным мозгом это почувствовал!), будто к подобному его исходу разум мой уж точно никак не готов. Только не Сергей Павлович! Только не добродушный сосед, который, пусть иногда и любящий закинуть за воротник (как всегда откликалась о подобном моя покойница-мать), но всегда хорошо одет, аккуратно причесан, чисто выбрит и с ним, мать вашу, есть о чем поговорить!
- В общем, плохо дело, братец, - Мазур не стал юлить (я мысленно поблагодарил товарища начальника за это!) и был со мной предельно откровенным. – Наверное, все-таки сердце, хотя, если честно, хрен его разбери. Сейчас вот ждем группу, результаты будут позже. Собираю понятых.
Последнюю фразу участкового инспектора я и вовсе не расслышал. Выражение «наверное, все-таки сердце…» настолько ярко запульсировало вдруг у меня в мозгу, что первое время мне и вовсе казалось, будто земля уходит из-под ног. Я напрочь отказывался поверить во все, что только что услышал. Подобное может произойти с кем угодно, но только не с моим соседом Сергеем Павловичем, который, как тот герой известной поговорки – лучше плохого родственника. У меня как-то сразу же, знаете ли, отошли на второй план всякие мысли о том, чтобы отчитать участкового по поводу его небрежного ко мне обращения в самом начале разговора (как к какому-нибудь прыщавому наркоману, ей Богу!), а затем и выстрелить несколько несвойственной для себя фразой типа «А куда ты, милый человек, вообще целился?», колко парируя его выражение «Я правильно сориентировался?».
С Сергеем, черт-бы-его-побрал, Павловичем, соседом по лестничной клетке, беда!
- Он… - слова вдруг тяжелым комом застряли у меня в горле. – Он жив?
Мазур лукаво усмехнулся. Показался мне в тот момент едва ли не самым настоящим двуликим фарисеем.
- Гражданин, как правило, мы собираем понятых лишь только в случае летального исхода, - его усталые глаза на мгновение взблеснули. Озарились, мать его, ярким сиянием и, будь я несколько порасторопнее в тот момент, уж точно задался бы вопросом, а с чего это вдруг? – В общем, если располагаете минуткой, я бы просил вас подойти к соседям. Все это, пожалуй, теперь уже лишь только формальность, но таковы правила.
Я далеко не сразу осознал, что товарищ участковый прямо сейчас стоит у меня под дверью и ожидает ответа. Ведь этот его ранний визит ко мне (вместе со всякими там гнусными выражениями, типа «наверное, все-таки сердце…» и «…лишь только формальность»), казалось, попросту отключил мой разум. Черт возьми, в тот момент, стоя перед блюстителем порядка, я даже и вовсе позабыл о тех злосчастных двух страницах печатного текста, которые должен был одолеть.
Я отрешенно помотал головой. Произнес в ответ что-то настолько невразумительное, что слова эти вывалились у меня изо рта единым скользким комком слюны, и разобрать их в тот момент не представлялось возможным.
Мазур с подозрением всмотрелся в мое лицо. Глаза его, как я заметил, в этот самый момент перестали сновать из угла в угол.
- Господин Шумаков? – участковый по-прежнему держал быка за рога. – Дмитрий? С вами все в порядке?
Я кое-как собрался с проклятыми мыслями. Тут же подобрался, запахнул потуже полы прохудившегося халата.
- Да, я… - в мозгу у меня колокольным перезвоном билась теперь одна единственная мысль – Сергея Павловича больше нет! – Я обязательно приду. Дайте минуту.
Мне было совершенно невдомек, каким именно я предстал в это утро перед товарищем милиционером (быть может, подобное мое поведение и вправду заставило его усомниться в моем здравии и всерьез задуматься о том, а не прыщавый ли я наркоман!), но в тот момент чувствовалось, будто кое-кому плевать на все хотелось. Я еще раз утвердительно кивнул головой, после чего поочередно закрыл сразу несколько вещей – сначала обитую изнутри дерматином дверь, а затем и глаза. Глаза, которые больше не увидят Сергея Павловича Синицына (по крайне мере, живого и вполне себе осязаемого!), а потому дело дрянь!
Разгоряченным лбом я прислонился к обивке двери и почувствовал вдруг, как самая первая, сама крупная слеза сначала пробивается сквозь заросли ресниц на моем правом веке, затем скапывает на щеку, с первой космической скоростью несется по ней, а после и вовсе падает на пол.
Стоя у зеркала и поправляя воротник когда-то белой сорочки (года два назад купил ее за сущие гроши на ярмарке в Красивом – поселке, что раскинулся примерно в двадцати километрах к югу от Солнечного Острога), я вдруг вспомнил сначала о снотворных таблетках, что вчера купил их в аптеке, а затем и о том злосчастном сне, надо думать, ими же и вызванном, в котором все тот же Сергей Павлович, белый как мел, просил меня присмотреть за супругой.
- Если правильно могу сейчас вспомнить, - сам себе под нос пробубнил я, страшась собственных мыслей, - он тогда сказал, будто мне здесь через стенку все слышно.
Я тут же закончил возиться с проклятым воротником, побежал в спальню и отыскал на прикроватном столике злосчастный пузырек с розовыми таблетками внутри. Некоторое время повертел его меж пальцев, попутно задаваясь вопросом, а в чем здесь может быть связь?
- Как по мне – сущая нелепица! – я произнес эти слова с явной, ничем не прикрытой в голосе злобой, после чего покрепче сжал в ладони пузырек с лекарством. – Ни за что на свете не поверю в то, что, принимая эти чертовы таблетки (все тот же баламут Шура по обыкновению своему точно обозвал бы их сейчас «колесами»!), можно узнать наверняка о том, кто именно и когда отойдет в мир иной. Подобное – либо ужасное по природе своей совпадение (и это, пожалуй, лучший из всех возможных вариантов здесь!), либо же… Я попросту схожу с ума.
Когда я, наконец, вышел на лестничную клетку и, словно в бездну, заглянул в приоткрытые двери квартиры Синицыных, в мозг мне вновь влетело яркое воспоминание из детства.
Как-то раз, сидя на кухне (дело было глубокой зимой, и за окнами нашего старого дома вовсю разыгралась метелица) я вдруг задал матери вопрос о том, а что такое смерть. В тот момент мы с родителями с аппетитом поглощали вкусный домашний пирог с каким-то вареньем и мило себе болтали.
Пока я, собственно, не сотряс воздух подобным нелепым вопросом.
- Боже мой, Дима! – воскликнула мать, тут же отодвинув от себя подальше тарелку с едой. Рядом стоял еще и почти полный стакан с молоком, но, как мне тогда показалось, пить из него в тот день она больше не собиралась.
- Милая, это вполне себе нормально, - в отличие от матери, отец смаковал угощение, исправно запивая пищу большими глотками молока. – Мальчик ведь растет.
Родители переглянулись. Казалось, мой неожиданный вопрос если и не испугал их (мало ли какие там тараканы лазят у матери с отцом в голове – быть может, они, взрослые, сами до чертиков бояться упоминания о смерти!), то уж точно поставил в тупик.
Думаю, в тот момент я бы вполне себе удовлетворился и ответом отца (ведь папочка работал школьным учителем литературы и уж точно смог бы, имея желание, придумать некую красивую историю о том, как в этом мире все устроено), но мать все же принялась кое-что мне объяснять.
- Милый, тебе уже восемь, а потому ты должен понимать, что все мы когда-нибудь умираем…
Я вдруг вспомнил о бабушке Нине, которая скончалась прошлой зимой. Черт возьми, исходя из слов матери, получалось, что мне тогда было семь.
- Но тебе совершенно необязательно постоянно думать об этом, - голос матери оставался спокойным, но глаза (маленькие, серые глазки красивой внешне женщины) все время косились в сторону отца, будто ища там поддержки. – С тобой, мой милый мальчик, в ближайшее время уж точно не произойдет ничего плохого, а потому и думать о подобном забудь.
Я облизал губы с остатками на них варенья. Посмотрел на отца. Решил, будто наступил его звездный час.
- Пап? – я почему-то всегда звал родителя именно так. Даже когда тому уже перевалило за шестьдесят (он был на десять лет старше матери и скончался пятью годами ранее) никакие там «папа» или хотя бы даже пресное и неотесанное «отец» упорно не желали слетать с моих уст.
Он, жуя, обратил на меня свое внимание. Потащился широкой ладонью к стакану с молоком. Казалось, подобный разговор очень даже забавляет его.
- Как ты думаешь, где сейчас бабушка Нина?
Отец сначала сделал большой глоток, после чего утер тыльной стороной ладони влажные губы. Отрыгнул.
- На небе, мой сладкий, - ответ его уж явно не был оригинальным, и сложно было вообще поверить в то, что принадлежит он учителю литературы, человеку образованному, начитанному, а потому подкованному. – И ей там очень хорошо. Вчера, ты только представь себе, ко мне во сне приходил ангел – с большими такими белыми крыльями за спиной! - и передавал от нее привет. Сказал, что она нас всех очень любит и крепко-крепко обнимает.
Мать тут же вытаращила на него глаза. Уж явно не ожидала она в тот момент подобного развития событий.
Но отец удивил нас с ней еще больше. Он продолжил рассказ.
- А вообще, сынок, - теперь родитель откинулся на спинку кухонного стула и лишь поглаживал ладонями живот, - смерть в моем понимании – это такая старушонка в темных одеждах, примерно, как и наша бабушка Нина. Бояться ее не нужно, рано или поздно она стучится в двери каждого. Представь себе, идет она к какому-нибудь господину Сидорову из третьего подъезда, поднимается по лестнице на пятый этаж, и вдруг видит рядом с собой открытую дверь, из-за которой на площадку доносится страшная ругань. Она тогда достает из кармана пиджака помятый листик, где у нее записано время визитов и читает: «Ага, квартира номер сорок три. Живет здесь семья Троекуровых. Что ж, посмотрим-посмотрим…». Некоторое время молчит, внимательно изучая содержимое листика, а потом, наконец, произносит: «Время Антона Никифоровича, хозяина квартиры, придет завтра в полдень. Вот тогда-то я сюда и вернусь. А пока пусть сорятся, чтоб им пусто было…».
Мать от удивления тогда даже рот приоткрыла.
- Боже мой… - это были, пожалуй, единственные слова, которые сорвались в тот момент с ее губ. Секунду она смотрела на развалившегося сбоку отца (тот, вполне довольный собой, лишь только ехидно улыбался), потом перевела взгляд на меня.
Я прихлопнул в ладоши.
- Пап, а расскажи мне о том, куда именно попал господин Троекуров после того, как на следующий день за ним пришла смерть...
И пусть все это было лишь только наивной сказочкой, воспоминание из детства крепко-накрепко засело у меня в мозгу и ни за что на свете не желало улетучиваться оттуда. Обычно сидело там тихо, мирно, и, казалось, попросту ждало своего часа, чтобы вновь всплыть на поверхности мыслей. И вот час этот наступил.
Я осмотрелся по сторонам. Подумал, а что, если прямо сейчас где-нибудь внизу увижу старуху в черных одеждах, чем-то похожую на умершую много лет назад бабу Нину, которая в мешке за спиной будет тащить с собой в ад душу Сергея Павловича?
Губы мои тут же разошлись в подобии слабой улыбочки. На мгновение я решил, что из этого образа при желании вполне можно было бы даже соорудить небольшой, аккуратный рассказ-размышление на избитую временем тему «Что происходит со всеми нами за той чертой, где лишь неизвестность?».
- Шуре подобное уж точно не пришлось бы сейчас по душе, - на ватных ногах я двинулся по направлению к квартире Синицыных, попутно ведя с собой нехитрый диалог. В какой-то момент времени вдруг обнаружил, что все это меня успокаивает. – Он ведь не особенный поклонник смерти, как таковой, и всего, что может быть с ней связано. Ему кишки, да кости подавай, а старуха с косой – это как давний долг, который мы вернем после.
***
В квартире Синицыных, кроме самой хозяйки, в этот момент находились еще также участковый и двое соседей (мужчина и женщина уже явно предпенсионного возраста), живущие этажом ниже и, должно быть, при жизни хорошо знавшие усопшего. Тело Сергея Павловича лежало на невысоком раскладном диванчике в гостиной, и по обычаю было накрыто белой простыней. Из-под нее наружу виднелись лишь только кончики пальцев на ногах усопшего, и созерцание подобного сразу же вогнало меня в странное состояние, не испытанное ранее – как будто ты спишь, но в то же время бодрствуешь. Ты вроде бы и здесь, рядом, но какая-то часть тебя определенно точно находится сейчас в каком-нибудь ином месте. Как знать, быть может, таким вот образом наш мозг в некоторой степени абстрагируется от внешнего мира с тем, чтобы в конечном итоге благополучно пережить весь ужас происходящего.
Вера Ильинична, с виду до смерти уставшая и с раскрасневшимся от слез лицом, стояла посреди гостиной и тихо всхлипывала. Возле нее суетилась соседка с нижнего этажа, все время зовя по имени и произнося различные нетривиальные фразочки, типа «Бог дал, Бог взял», «Пришло его время» и «Царствие ему небесное, хороший был человек».
Я облизал губы, и хотел было что-то спросить у Мазура, но тот сразу же подсунул мне под нос какую-то бумажку.
- Распишитесь, пожалуйста, - товарищ участковый даже и взглядом меня не удостоил. Стоял, прикипев глазами к накрытому простыней телу, а все прочие движения, казалось, выполнял на автомате.
Шариковая ручка фирмы «Pensan», как я по собственному опыту знал, не слишком уж и отличалась качеством своего использования, но в этот раз все же не подвела. Как только ее кончик коснулся протянутого мне бумажного листа, на нем тут же появились знакомые завитушки и крестики, которые в мгновение ока превратились в подпись.
Я прочистил горло.
- Это все?
Мазур утвердительно кивнул. Теперь участковый все же развернулся ко мне и лицо его, как я на мгновение про себя отметил, за последние несколько минут, должно быть, и вовсе постарело лет на десять.
- Большое спасибо, господин Шумаков, - подобный официоз явно не шел сейчас товарищу милиционеру. Не в этой ситуации. – Только что вы расписались за то, что здесь увидели. Не смею вас больше задерживать, и…
Закончить мысль ему не дали.
Вера Ильинична, все еще всхлипывая, подошла ко мне, взяла за руку, после чего осипшим голосом произнесла:
- Хоронить Сережу будем завтра, - в ее глазах, как мне показалось, еле-еле теплилась жизнь. – Я была бы очень признательна, если бы ты, мой мальчик, пришел проститься со стариком.
Я, не найдясь с вербальным ответом, лишь утвердительно кивнул головой. А затем, не став испытывать судьбу, развернулся ко всем присутствующим спиной и пулей выскочил из квартиры.
Залетев к себе в прихожую, спешно обернулся и тут же запер обитую изнутри дерматином дверь на все замки. Громко выдохнул.
«Писатель ужасов сам до чертиков боится смерти!» - вдруг пронеслась у меня в мозгу отрезвляющая мысль, и я тотчас же сжал ладони в кулаки. Пристукнул ими по дверной коробке, после чего, до боли закусив нижнюю губу, направился на кухню.
***
Она все говорила и говорила, но я ее совершенно не слушал.
С виду это была довольно хорошенькая блондинка лет тридцати, облаченная в стильный вельветовый пиджак и идеально подобранные в тон ему темные брюки, но отнюдь не ее речи занимали в этот самый момент мое внимание.
Я сидел за кухонным столом с кружкой горячего кофе в руках, незримо таращился прямо перед собой в одну точку и лишь только на сотую долю процента соображал, что ведущая восьмичасовых новостей по Второму каналу как раз сейчас рассказывает зрителям о том, будто в Китае сконструировали первого в мире робота, способного готовить треклятый омлет!
Кофе был гадким, как и мое настроение в это утро, но я все же продолжал лакать его, словно бы от этого зависела чья-нибудь жизнь. Сахара я дома не держал, потому как обычно все горячие напитки предпочитал пить без него, но сейчас мне вдруг отчего-то подумалось, будто, высыпь я в чашку ложек пять этого сладкого наркотика, подобное питье уж точно как следует подсластило бы пилюлю.
- Китайские ученые не планируют прекращать дальнейшие разработки, - вещала с телеэкрана ведущая новостей, - а потому уже в самом скором времени мы с вами вполне себе можем стать свидетелями какого-нибудь их очередного чудесного изобретения.
Я уже в который раз отхлебнул из чашки горячего напитка, после чего развернулся к телевизору. Повнимательнее всмотрелся в лицо ведущей. Сразу же подумал о том, что будь я проклят, если даже она сама не пользуется дома своего рода роботом. И имя ему – чертов вибратор!
- И не пытайся убедить меня в обратном, сладенькая! – я грозно нацелил на телеэкран указательный палец правой руки. – Я вас насквозь вижу. Ты вот сейчас сидишь перед камерами, вталкиваешь нам в уши различную вермишель, а сама в тайне от всего мира размышляешь о том, как бы поскорее закончить проклятый эфир, да залезть в трусы к оператору!
Мне почему-то показалось, будто подобная реплика – очень даже к месту здесь. Можно было подумать, что эта самая ведущая меня сейчас слышит.
- И в завершении выпуска о погоде…
Я выключил проклятый ящик, который к этому моменту уже до смерти мне надоел, одним большим глотком допил остатки кофе, после чего, даже не потрудившись вымыть чашку и ополоснуть рот, пошел в спальню. Плюхнулся там на мягкую кровать, сунул руки под подушку и закрыл глаза. Спать, разумеется, не хотелось, но…
…глаза ее едва ли не искрятся от осознания того, что здесь только что произошло, а ведущий – видный, хорошо упакованный в элегантный костюм мужчина с пышными усами – все заводит и заводит публику. Народ в зале, что есть мочи, аплодирует победительнице, а какой-то умник в красной бейсболке, повернутой козырьком к затылку, даже засунул пальцы в рот и принялся свистеть налево и направо во всю мощь собственных легких.
- Это, наверное, ваш самый ярый поклонник? – ведущий шоу «Викторина по вторникам» обращает на прохвоста свое внимание, после чего подмигивает ему правым глазом.
Победительница шоу, в котором за минуту нужно угадать пять названий столиц мира, хлопает в ладони и буквально сходит с ума от обрушившегося на нее счастья. Щеки ее так и пылают благословенным румянцем.
- О, нет! – она сначала смотрит в сторону остряка, а потом переводит взгляд обратно на ведущего. – Это всего лишь мой зять!
Зал взрывается от смеха.
- Тогда быстрее пригласите его к нам сюда! – предлагает ведущий и женщина (на ней, кстати, в этот вечер простая синяя футболка, белые обтягивающие джинсы и минимум косметики на лице) тут же принимается звать весельчака в студию…
…Стук прозвучал настолько гулко и раскатисто, что я едва ли не грохнулся с постели.
Открыл глаза и тут же осознал, что нахожусь в собственной спальне, лежу на кровати и…черт возьми, смотрю сны!
Я взглянул на время. Без четверти девять утра. Стало быть, проспал я где-то около получаса, и за этот промежуток мне даже успела присниться какая-то там несусветная чушь о том паршивом телешоу, что каждый божий вечер вторника без конца крутят на СТН.
Тем временем назойливый стук повторился.
Я осмотрелся по сторонам, запахнул полы халата, после чего до меня, наконец, дошло, что это стучат в дверь.
Господи Боже! Что там опять случилось?!
Я быстро вскочил с кровати, сунул ступни в комнатные тапки, после чего побрел в прихожую. По пути смачно выпустил из организма лишний воздух, но абсолютно от этого не смутился. С кем не бывает.
- Чем могу быть…
Увидев стоящего под дверью, я не стал утруждать себя тем, чтобы закончить фразу. Это был наш почтальон, парень из дома напротив, который в свободное от работы время занимался рисованием и когда-то давно сделал для меня на заказ чудный портрет одной моей хорошей знакомой. Звали молодого человека Михаилом, но вот фамилии его я не помнил. Все время слово это выскакивало у меня из головы, потому как родом он был с Азербайджана, а там с подобными вещами все не так просто, как у нас.
- Привет, друг, - он сразу же поздоровался и мило улыбнулся. - Есть минутка?
- Доброе утро, - я изучающе всмотрелся в собеседника, пытаясь сообразить, что ему может быть от меня нужно, ведь для почты еще вроде бы рановато. – Говори.
На плече Михаила болталась его привычная рабочая сумка, и он сразу же потянулся к ней руками.
- Ты извини, я вчера не принес тебе письмо и газету, - теперь лицо почтальона приобрело вдруг несколько озадаченный вид. – Забегался да замотался. Столько работы в конце месяца. Жуть просто. В общем, вот…
Он протянул мне сначала серого цвета обычный бумажный почтовый конверт с тремя марками, аккуратно прилепленными к нему в верхнем левом уголке, а затем и наш «Вестник», который я выписываю из года в год и в котором всегда нахожу что-нибудь любопытное. Местные новости, сплетни, различные пересуды, прогноз погоды на следующую неделю, главные события в стране и мире. В общем, желтуха желтухой, но правды в ней, как по мне, все же больше, чем где-либо еще.
- Друг, все нормально у тебя? - Михаил смерил меня подозрительным взглядом и отчего-то даже прищурился. – Выглядишь как-то устало.
Я облизал губы.
- Сосед помер, - слова эти дались мне без особенного труда, легко и просто, как если бы значила эта фраза что-то типа «У Ленки из квартиры сверху вчера был девичник, а сегодня утром у себя на балконе я обнаружил ее трусики». – Тот, который Сергей Павлович Синицын. Насколько знаю, пенсию ему приносит ваша милая Танечка.
Михаил покачал головой.
- Проклятые бюрократы! – парень совершенно никак не отреагировал на прискорбную весть. – У меня этот дом только лишь с двадцать второй по пятьдесят пятую квартиры. Все остальное – ее территория. И, как ты можешь себе представить, этот самый твой сосед – «за линией фронта».
Мне не хотелось вникать в подобную суть, а потому я лишь поблагодарил Михаила за то, что он принес корреспонденцию (пусть и несколько позже положенного времени!), пожелал парню хорошего дня и спешно затворил за ним дверь.
Пройдя в прихожую и плюхнувшись на невысокий раскладной диванчик, что появился там прошлым летом (Шура купил его для меня на какой-то дворовой распродаже в Вознесенске), я спешно разорвал конверт и вытащил из него на свет божий единственный, сложенный вчетверо бумажный листик, что был мелко-мелко исписан аккуратным, явно женским почерком, и содержание которого меня, в общем-то, не удивило. Писала какая-то не слишком взрослая читательница одного из второсортных журналов, где я печатался (звали сие чудо природы Мариной), выражала безмерную благодарность за труды и интересовалась, как мне удается каждый раз, от рассказа к рассказу, удивлять читателя и держать его разум в состоянии тревожного ожидания того, что же произойдет дальше.
Пробежавшись по тексту, я выбросил письмо прочь, попутно сообразив, будто Михаилу ради этого и вовсе не стоило ломиться ко мне в двери в такую рань.
- А ведь это его работа, - мне было откровенно наплевать на то, каким именно образом кто-то там зарабатывает себе на жизнь (пусть ты изо дня в день таскаешь мешки с цементом или же, наоборот, по несколько десятков раз в сутки глотаешь чью-нибудь сперму, потому как добрый Боженька наградил тебя отверстием между ног, и ты совершенно не можешь поступать как-нибудь иначе!), но Михаил мне нравился. – Быть может, не совсем благодарная и подходящая ему, молодому парню, у которого еще вся жизнь впереди, но все же работа.
Я принялся просматривать газету и уже на второй ее странице наткнулся вдруг на любопытную с виду статью о том, будто лучший способ похудеть – это позвонить по телефону, указанному ниже, представиться, и заказать себе чудодейственные таблетки от мастеров ши (мне, признаться, было абсолютно невдомек, кто эти ребята!) со скидкой в целых восемь процентов! Дочитав нехитрое объявление до конца, я тут же присвистнул.
- Надо же, какая гадость это ваше похудение! - сам я никогда в жизни не задумывался о подобных вещах (спасибо Господу, эти неурядицы всегда как-то обходили меня стороной, и нигде ничего лишнего не свисало!), а потому и особенного внимания статье уделять не стал. Мне даже было совершенно наплевать на то, кто такие эти самые «мастера ши» и, если они зарабатывают подобным себе на жизнь, есть ли у них соответствующая лицензия. – Никогда не мог бы подумать, что все это дело требует таких жертв!
Дальше следовала различная информация об инфляции (тоже мне, новость!), о разгуле бандитизма в крупных городах (словно одно было как-то связано с другим!), о том, что со следующего года наши власти будут усердно трудиться над тем, чтобы ввести, наконец, в стране смертную казнь.
Потратив еще минут пять на изучение различной «почти, что свежей» информации, я хотел было отправить газету прямиком в мусорное ведро (несколько ранее туда уже полетело письмо от читательницы-почитательницы Марины), как вдруг на самой последней ее странице, внизу, взгляд мой неожиданно наткнулся на абзац, от прочтения которого меня попросту прошиб озноб. Готов спорить, если бы рядом не было фотографии миловидной женщины средних лет, о которой, собственно, и велась речь в статье, я бы попросту отбросил газету в сторону и пошел работать дальше (не думаю, правда, что мне это удалось бы, но все же!).
- Боже мой… - я чувствовал, как покрывается густым потом мой лоб в то время, пока глаза бегают по строчкам. – «Победительница шоу «Викторина по вторникам» найдена мертвой у себя в квартире» - прочитал я в самом начале статьи, а затем внимательно всмотрелся в женский профиль, что был запечатлен рядом. Сомнений быть не могло – это та самая миловидная барышня в белых джинсах из моего сна!
Я тут же вскочил с дивана и несколько мгновений, словно какая-то школьница, узревшая вдруг мышь, подпрыгивал на полу да во все горло верещал. Думаю, в первые несколько секунд я и вовсе не соображал, в чем здесь все дело, но потом мозг мой все же выдал на-гора ясную, как солнечный летний день, мысль о том, будто отныне мне снятся лишь только те люди, которым в самом скором времени суждено покинуть этот мир, и дела мои чем-то уж очень напоминают огромный геморрой на заднице какого-нибудь Мазура!
Я облизал губы. Газета упала на пол рядом с диваном и в этот самый момент, под аккомпанемент гулко стучащего в ушах сердца, глаза мои таращились на нее столь заворожено, как если бы я прямо сейчас созерцал роды той самой Ленки, что якобы жила в квартире сверху.
Телефонный звонок, раздавшийся вдруг в соседней комнате (там, где я обычно предпочитал работать и просиживал дни напролет у экрана ноутбука), на какое-то время вывел меня из оцепенения, но легче от всего этого не становилось. На негнущихся ногах я поплелся к взывающему аппарату, все время стараясь удержать в пределах видимости злосчастную газету, как если бы на самом деле это была заряженная винтовка, что в любой момент могла выстрелить.
- Старик, у меня для тебя новость! – безо всяких приветственных преамбул едва ли не прокричал мне в ухо оболтус Шура, как только я ответил на звонок. – Вернее, даже две! Одна хорошая, а вторая – еще лучше. С какой начать?
Я прикрыл глаза, после чего мысленно попытался унять надсадно стучащее внутри сердце. Черт возьми, его слишком громкое биение, звоном отдающее в ушах, почти напрочь заглушало в этот самый момент голос Шуры!
- С той, что похуже, - я произнес это сухо, обреченно и, в общем-то, без каких-либо эмоций. – Ты ведь знаешь, сладкое – на десерт.
Шура усмехнулся и тут же принялся что-то рассказывать мне о том, будто один из моих ранних рассказов удалось пропихнуть в газету «Колокол Фантастики» и его напечатают там уже на следующей неделе, но я особенно не слушал собеседника. Стоял у раскрытого ноутбука, сжимая в ладонях трубку телефона, а в голове моей то и дело сновали мысли о том, что победительница шоу «Викторина по вторникам», мать ее, сначала выиграла проклятую игру, заявила о себе в прямом эфире, а затем воротилась домой и с Богом умерла, лишь только для того, чтобы потом явиться мне во сне и лишить, таким образом, рассудка!
- И это уже не может быть никаким совпадением… - я произнес подобное почти, что шепотом, но без умолку тараторящий в ухе Шурка все же услышал мою фразу.
- Что? – тотчас же откликнулся он, словно недоумевая. – Что ты сейчас имеешь в виду, братец? Неужели тебя не устраивает сумма, предложенная Юрковским? И о каком еще совпадении идет речь?
Я знать не знал, кто такой этот самый Юрковский (быть может, это своего рода проклятие всех писателей от мала до велика – по собственному опыту могу сейчас судить о том, что нам на самом деле глубоко наплевать почти на все в этой вселенной, кроме собственных произведений и миров, что рождаются из-под пера), но уточнять этот момент у Шурки, тем самым продолжая не совсем конструктивный диалог, не хотелось.
- Я лишь говорю о том, что их название, «Колокол Фантастики», как по мне, - та еще безвкусица, - эта моя фраза заставила Шуру некоторое время помолчать, так, словно была какой-нибудь модной шляпой, и он вдруг решил ее на себя примерить. Но потом к товарищу вновь воротилась старая подруга болтливость.
- Плевать на название! – он так и горел душой сообщить мне все на свете приятные новости. – Пусть кличут себя хоть «Грудью Лесбиянки», нас с тобой подобное волновать не должно! Ты лучше послушай, что мне сказали вчера вечером, когда я…
И я слушал, слушал не перебивая. Отчасти потому, что от всей души желал дать Шуре шанс выговориться и облегчить, таким образом, собственное нутро, но в основном из-за того, что сам участвовать в диалоге не мог. Пока что, во всяком случае. В мозгу у меня застряла лишь только одна-единственная мысль о проклятой газете, и я, признаться, ни сном, ни духом не ведал о том, что можно было со всем этим поделать.
- …пока она не отказалась его подписать! – закончил, наконец, Шура и тут же умолк.
Недолго думая, я произнес:
- Хорошо, как скажешь, - в тот момент мне было совершенно безразлично, с чем именно я соглашаюсь, и годятся ли вообще подобные слова в качестве ответа на так и не услышанный мною вопрос. – Я не против.
- Тогда жди звонка, творец строки! – Шура вновь, что было мочи, заорал в трубку, и я вдруг с недюжинным удивлением осознал, будто, целясь в небо, все же попал в точку. Бывает же такое!
Поболтав с товарищем еще какое-то время (сам от себя того не ожидая, в какой-то момент я все же поведал Шуре о кончине соседа, хоть и убрал из рассказа все прочие подробности), мы лишь вежливо попрощались, после чего я завершил звонок. Быть может, подобное мое поведение и не совсем культурное, если рассматривать его с этической точки зрения (ведь последнее слово в телефонном разговоре всегда должно оставаться за позвонившим), но мне и на это было, в общем-то, наплевать. К тому же, позвонившим был Шурка (тот еще эстет!), а потому и пошло оно все туда, где даже волки срать боятся!
Взглянув на светящийся приглушенным синим светом монитор компьютера, я несколько мгновений отрешенно побегал глазами по написанным ранее строчкам, после чего прикрыл веки. Сразу же вспомнил Иисуса, Марию и Иосифа, но смекнул, будто всем им абсолютно точно нет сейчас никакой надобности обращать свое внимание на мою жалкую душонку, которая в этот самый момент, быть может, и вовсе висит на волоске от…
От чего?
Смерти? Да ну, бросьте! Старухи с косой я больше не боюсь (по крайней мере, последние лет восемь – так уж оно, черт возьми, сложилось!), рассматриваю подобное как что-то сродни переходу на совершенно иной уровень, а потому этот аргумент (если здесь можно так выразиться) уж точно никоим образом не вписывается в общую картину всего происходящего.
- А ведь еще на прошлых выходных все было как нельзя лучше! – с грустью сам себе признался я, проведя кончиками пальцев по светящемуся монитору и вспомнив вдруг о том, как в воскресенье вечером дописывал рассказ «Волки», который теперь ждал своего часа для окончательного редактирования, а затем и последующей за ним распечатки. И пусть со временем я просто лишь отправлю его в дальний ящик письменного стола, как делаю со многими вещами, что удается создать, считаю, будто хлеб свой ем все же недурно!
Несколько оправившись от первостепенного шока, я воротился обратно в гостиную, поднял с пола газету (она лежала там, словно пьяная шлюха), после чего, наконец, принялся читать статью об умершей женщине.
«Несчастный случай произошел вчера поздно вечером, предположительно около одиннадцати часов, - какой-то Андрей Звягинцев, журналист, явно не был любимчиком фортуны, а потому материал этот, как по мне, получился у него несколько суховатым. – Женщина приняла слишком много снотворного, а затем еще и выпила бокал красного вина. Судмедэксперт Виктор Дробышев дал заключение об острой форме сердечной недостаточности и на данный момент тело умершей Виктории Нефедовой, сорока одного года, готовится к погребению».
Я оторвал взгляд от газеты и некоторое время лишь только тупо таращился в белую стену напротив. Ни эксперт Дробышев, ни журналист Звягинцев, разумеется, не были мне знакомы (быть может, оно и к лучшему!), но что-то подсказывало, будто если эта статья и желтуха, то хотя бы некоторая ее часть уж точно достоверна. Не было ответа только лишь на один единственный вопрос – при чем здесь я, ребята?
Ноги вновь отчего-то налились тяжелым свинцом, а во рту тотчас же начал разгуливать мерзопакостный металлический привкус, словно бы завтрак мой (коего, к слову сказать, пока еще и не было как такового!) состоял из целого литра человеческой крови, который я вылакал всего лишь за две минуты, щедро сдабривая сие съестное солью.
Мысль о том, чтобы все-таки навестить брата в Солнечном Остроге вновь всплыла на поверхности моего сознания.
***
Таксист все стучал и стучал подушечками пальцев по рулевому колесу, и в какой-то момент я вдруг почувствовал, что выхожу из себя. Ехать предстояло еще добрых двадцать минут (а то и больше, если где-нибудь по пути придется стать в пробке!), и от одной только мысли о том, что подобный звук все это время будет нашим верным попутчиком, меня откровенно подташнивало.
- Я был бы очень вам признателен, если бы вы, наконец, прекратили делать так, - сидя на заднем сидении желтой волги с «шашечками», я отрешенно всматривался в проплывающие за окном автомобиля пейзажи, попутно соображая, как давно не выбирался уже из собственной конуры в свет божий. Недавний поход в аптеку за снотворным в расчет брать не стал. Это было скорее какое-то недоразумение, чем что-либо иное.
- Делать как? – извозчика, казалось, явно забавляла возможность переброситься парочкой фраз с очередным своим пассажиром, а потому он, не особенно задумываясь о последствиях, сделал вид, будто абсолютно не понял, о чем именно зашла сейчас речь.
- Стучать по рулевому колесу! – я несколько повысил голос, вспомнив вдруг старую добрую поговорку о том, что клиент, черт возьми, всегда прав. – Знаете ли, уже на нервы действует! На вокзале на чаевые не рассчитывайте!
Похоже, последняя фраза убедила-таки мужчину во всей серьезности моих намерений (еще бы, для подобных субъектов слово «чаевые» - почти, что самая настоящая магия!), потому как назойливые стуки в тот же самый момент прекратились.
- Как на счет музыки? – он сначала потянулся ладонью к приемнику на приборной панели, и только потом задал вопрос.
Я утвердительно кивнул.
- Если только не слишком громко.
Спустя миг салон автомобиля заполнили сладострастные песнопения какой-то мало знакомой мне особы, что тут же принялась без умолку твердить о своей любви к Сереже, который – вот уж напасть! – абсолютно не обращает на нее своего внимания.
Я откинулся на мягкую спинку сидения и тотчас же прикрыл глаза…
Очередь к кассе, как это часто бывает, продвигалась крайне медленно, но я, в общем-то, не имел ничего против. В какой-то момент даже сообразил про себя, будто все эти люди вокруг вроде как успокаивают, и уж точно мозг мой отныне не занимали тяжелые, как чернобыльский саркофаг, размышления о Сергее Павловиче Синицыне, с кем мне предстояло проститься завтра, и о Виктории Нефедовой, с которой я лично знаком никогда не был, но женщина эта все же каким-то образом явилась мне во сне, и навела там шороху по самое первое число!
Какой-то парень в красной бейсболке попросил билет до Изумрудного. После него усатый дед потребовал проездной документ до Вознесенки. Когда, наконец, подошла моя очередь, и я склонился над окошком кассы, в мозгу тут же всплыла предательская мыслишка о том, чтобы все сейчас же бросить, воротиться обратно в квартиру (туда, где смерть!) и пусть случится то, что суждено.
Но я не пошел на поводу у разъяренного сознания. Покрепче сжал ладони в кулаки, после чего мило улыбнулся кассирше.
- Мне, будьте добры, до Острога на ближайший…
***
Моим соседом по купе, как в каком-нибудь старинном анекдоте, оказался невысокого роста грузин, что вез с собой целый мешок арбузов, и мы вначале много говорили (на самые отрешенные в этом мире темы – какая прекрасная за окном стоит погода, сколько нынче стоит на черном рынке доллар, что будет со страной в следующем году), а потом, когда он вдруг уснул, я остался наедине с собственными мыслями и, быть может, в некоторой степени даже возрадовался подобному положению вещей. Все больше думал о брате, о том, как переступлю порог его квартиры, сначала поцелую в щеку невестку Танечку, а после поинтересуюсь тем, как идут дела у славных Никиты и Марии, моих самых любимых племянников, которым уже соответственно пять и восемь.
Мы как раз проезжали Вилково (совсем крохотный поселок где-то едва ли не в самой глуши Симбирского леса), когда мой попутчик вдруг задергался, перевернулся на спину (до того ара спал на правом боку, словно бы демонстративно воротив от меня лицо), после чего лишь вновь раскатисто захрапел.
Спустя еще какое-то время в купе неожиданно постучали.
- Разрешите? – широкие металлические створки тут же разъехались в стороны, и в образовавшемся пространстве возникло миловидное женское личико, которое выглядело настолько очаровательным, что я на время и вовсе утратил способность ясно мыслить. – Мне по секрету сказали, что в этом купе едете вы, и я вот решила сюда заглянуть.
Девушка (в фирменной синей сорочке и темной юбчонке, достающей ей ровно до коленок) тут же вошла в наше с грузином купе, после чего осмотрелась по сторонам.
- Спит? – указала пальчиком на верхнюю полку, где в этот самый момент как раз и возлежал ара. – Или… пьян?
Произнося последнее слово, девушка поморщилась.
Я утвердительно кивнул головой.
- Спит, - облизал губы и тут же постарался собраться с мыслями. – Вам, наверное, нужен мой билетик. Я сейчас…
Закончить мысль мне не дали. Проводница (на вид барышне было лет двадцать пять) тут же уселась на самый краешек моей полки, после чего без стыда принялась буравить меня своими аккуратно подведенными тушью глазками.
- Это совсем необязательно, господин Шумаков, - она несколько глуповато хихикнула. – Я охотно и искренне верю в то, что он у вас есть. У меня к вам одна небольшая просьба.
Тут она вновь суетливо осмотрелась по сторонам, так, словно бы в этот самый момент намеревалась сделать мне какое-нибудь не особенно пристойное предложение, от которого я, впрочем, не смог бы отказаться. Что-то типа скорого поцелуя с языком или же – Боже упаси! – петтинга где-нибудь на верхней полке.
- Говорите, - несмотря на мерное постукивание колес локомотива о полотно, слышали мы друг друга вполне себе ясно и отчетливо.
Она проглотила слюну, после чего, словно выпускница на экзамене, наконец, произнесла:
- Знаете, я читаю все, что вы пишете.
Фраза эта была брошена ею настолько осторожно, что мне она вначале и вовсе показалась почти, что невесомой – точно какая-нибудь обертка от вроде бы вкусной конфеты, которую то и дело таскает по ветру из угла в угол. Смысл того, что девушка на самом деле вкладывала в эти слова, казалось, пока что напрочь в них отсутствовал.
Я откашлялся.
- Правда? Что ж, я очень рад, что стараюсь не зря.
Признаться откровенно, я не привык к тому, что меня узнают на улице (все-таки немногие в нашей стране читают второсортные журналы фантастики, на страницах которых время от времени появляется мое скромное имя), а потому и отреагировал на этот момент крайне сдержанно. Был почти на двести процентов уверен в том, что в следующий момент она попросит у меня где-нибудь для нее расписаться.
И она попросила. Разумеется, попросила, ведь не каждый день рядом с тобой находится человек, коего ты знаешь лишь только по несколько извращенному виду общения (я всегда рассуждал о собственном диалоге с читателем примерно в таком ключе), и при встрече с которым тебя интересовал бы лишь только один-единственный вопрос о том, как, черт возьми, ему удается придумывать все то, от чего ты почти, что без ума. Ну, или что-нибудь в этом роде.
- Совсем недавно это было произведение «Из тумана», - она облизала губы и зачем-то принялась пересказывать мне мой же собственный сюжет. – Там о монстрах и чудовищах, которые обитали в давным-давно заброшенной подземной шахте, а потом, когда безымянный городок накрыл туман, вылезли наружу и принялись пожирать всех его обитателей.
Я вдруг подумал, что это сейчас – к чертям собачьим прекрасная аннотация к моему произведению. Если бы добрый Шура уже однажды не позаботился о ней, подобную фразу проводницы почти наверняка можно было бы использовать в этих целях.
- А вчера вечером, представляете, в руки мне совершенно случайно попал журнал «Кровавый Поднос», - она вновь сморщила носик, вот только теперь, как мне показалось, уже больше наигранно, чем с явным отвращением, - и на его семнадцатой странице был напечатан один из самых последних на данный момент ваших рассказов, свежайшее слово мастера, под названием «Волки». Должна сказать, в этом произведении вы, без лишней скромности, превзошли самого себя! Такой великолепный сюжет! Столь шикарно выписанные персонажи! Я прямо-таки восхищаюсь вами, господин Шумаков!
Губы мои тут же разошлись в жиденькой усмешке.
«А сейчас ты скажешь мне что-то вроде «Я твоя самая преданная фанатка, и я хочу от тебя ребенка!», как это обычно происходит в тупых ТВ-шоу, которые изо дня в день упорно транслируют по кабельному, и, быть может, я тебе почти поверю!» - пронеслась вдруг у меня в мозгу очередная колючая мыслишка, от которой так и разило неким нездоровым угаром.
- Разумеется, есть и недостатки, - она все всматривалась и всматривалась в мой профиль, словно я был чем-то вроде иконы Спасителя, и представлялось возможным попросить меня о некой божественной помощи. - Но мне бы не хотелось…
Внезапно до меня начало кое-что доходить.
Подождите, а ведь рассказ «Волки», что эта самая барышня якобы прочитала накануне вечером, никоим образом не мог быть напечатанным ни в каком журнале, ведь… Ведь он пока еще в не совсем готовом виде расположился на диске С моего ноутбука и смиренно ожидает, пока я его сначала окончательно отредактирую, затем распечатаю, и лишь только после этого (если, конечно, повезет!) отправлю в какую-нибудь редакцию.
Что это за бред?
Неужели все те проклятия, что преследовали меня дома (сначала смерть соседа, а затем и тревожный сон о победительнице телевикторины) сопровождают меня теперь также и в Острог? Черт возьми, не может быть! Я, знаете ли, на подобное уж точно не подписывался!
Тем временем, проводница гнула свою линию дальше.
- Сразу же после прочтения я позвонила своей лучшей подруге Иришке в Петровское и поделилась с ней некоторыми размышлениями, - теперь голос барышни по-настоящему звенел, переливался едва ли не всеми существующими на этом свете цветами, но лично для меня подобное больше походило на какую-то нелепую репетицию духового оркестра перед исполнением похоронного марша старика Шопена, нежели на что-нибудь иное. – Она не то, чтобы сильно любитель почитать, - собеседница исказила губы в гримасе, - но иногда все же это делает. Так вот. Я ей говорю…
Мозг мой вдруг пронзила страшная догадка. Господь словно выстрелил в этот самый момент ею в меня, как какой-нибудь спортсмен-легкоатлет стреляет на Олимпиаде из оружия по мишеням. А что, если все это – самый настоящий поезд-призрак, как в известном рассказе Роберта Блоха (назывался он, кстати, «Поезд в ад»), а потому мне следует как можно скорее вскакивать на ноги, хватать с собой все нехитрые пожитки и на полном ходу вываливаться из проклятого состава, пока еще можно спастись?!
Я облизал губы и прикрыл глаза. Секунду подождал, потому как в «Сиянии» (не в самом первом, а во втором, в том, что мини-сериал!) говорится, будто подобные моменты – они как картинки в книжке. И нужно лишь только сильно-сильно зажмуриться, досчитать до десяти, и тогда...
- …мы вместе посмеялись, - наконец, закончила щебетать проводница, но теперь слова девушки отчего-то доплывали до моего разума (и впитывались им) с огромным трудом. Словно бы где-то на невидимом глазу пути образовался вдруг некий барьер, который не так-то и просто преодолеть.
Я, наконец, разлепил веки, после чего увидел проводницу, стоящую у раздвижной дверцы нашего с арой купе, скалящую зубы и отчего-то непрестанно бегающую глазками из угла в угол. Секунду спустя в ее правой ладони откуда-то появился длинный кожаный ремень (когда-то давно, без сомнения, принадлежал он какому-нибудь важному мужчине – быть может, ее отцу! – что изо дня в день носил его у себя на джинсах) и от всего этого мне вдруг стало по-настоящему жутко. Единственной мыслью, за которую я мог сейчас ухватиться (и была эта самая мысль почти, что спасительной!) являлось то, что совсем рядом, на верхней полке, спит проклятый грузин, и в случае беды он уж точно не останется равнодушным ко всему происходящему. Но стоило мне бросить туда собственный взгляд, как тело мое тут же прошиб холодный пот.
Ара исчез.
Бесследно, как будто его и вовсе никогда не существовало. Просто лишь забрал мешок с арбузами и растворился в воздухе, словно ни за какие коврижки на свете не желая участвовать в подобной заварушке!
Я всмотрелся в ремень. Чем-то в этот самый момент вещь напомнила мне мертвую змею. Один его конец был надежно обмотан вокруг миниатюрной ладони проводницы, тогда как второй свободно свисал вниз, касался металлического пола и, я в этом не сомневался, даже царапал его.
- Что все это значит? – губы мои шевелились очень уж осторожно (так, словно прямо сейчас могли привести в действие что-то воистину необратимое и страшное, запустить некий чертовски ужасный механизм, после которого пути назад больше нет!), а потому я не был уверен в том, будто девушка меня вообще расслышала.
- Господин писатель, считаю этот вопрос неуместным здесь! – мне очень сильно не понравилась в этот момент сама манера, с которой особа принялась вдруг вести подобный диалог, но что я мог со всем этим поделать? Смекнул вдруг, будто в мгновения ока я, должно быть, и вовсе превратился из творца строки (как всегда звал меня верный друг и товарищ Шура) в собственного персонажа, который влип в некое дерьмо, выход из которого теперь только лишь один – умереть.
- Послушайте, но ведь это глупо и… - я изо всех сил пытался отыскать подходящее словцо, но разум напрочь отказывался мне повиноваться. Пожалуй, это был единственный на моей памяти случай, когда я не мог, как следует, собраться с мыслями и дать должный отпор, облачив собственные переживания в слова. – Вам бы убрать из глаз долой эту штуку и…
Девушка в синей сорочке невидяще опустила глаза и несколько отрешенно взглянула на ремень. Тут же зашлась противным смешком, который, если на чистоту, черт его знает, что вообще значил сейчас.
- Раз уж вы здесь, господин Шумаков, - моя собеседница вдруг начала приближаться ко мне, раскачивая в воздухе один конец ремня, - то будьте добры расслабиться и получить удовольствие от поездки. А я, с вашего позволения, позабочусь обо всем остальном…
Самый первый удар (хлесткий и чрезмерно болезненный) пришелся в левое плечо. Как только ремень коснулся кожи (пусть неким барьером в этот самый момент и оставалась старая, выцветшая от времени футболка с надписью на груди «Людям наплевать на тебя!»), тело мое тут же начало неимоверно жечь, словно по нему прошлись целым огромным пучком свежескошенной крапивы.
Я закричал. Изогнул губы в мерзопакостное, противное с виду огненно-красное «О», после чего голосовые связки мои вновь задребезжали от пронзительного и надсадного крика. Больше не было мыслей о Шуре (да и толку от них?), об умершем Сергее Павловиче Синицыне и о такой же мертвой Виктории-как-ее-там, победительнице телешоу «Викторина по вторникам», которая однажды, словно в открытые двери, забрела ко мне в сны.
Единственное, что занимало меня в тот момент (по крайней мере, казалось более или менее важным!), так это мысль о тех самых паршивых «Волках», которые так и останутся незавершенными, если я прямо сейчас отправлюсь в мир иной.
Но…
Должно быть, я проснулся от собственного крика (в том, что я кричал, сомнений не было!), потому как грузин с арбузами, словно застывшее изваяние, сидел на соседней лежанке и с подозрением таращился на меня. Поезд все набирал и набирал ход (быть может, мы уже находились где-нибудь совсем рядом с Острогом), и в мозг мой, еще не полностью отошедший ото сна, все же влетело осознание (и это уже было настоящим спасением!) того, что все хорошо. По крайней мере, ара рядом, никакой девушки в синей сорочке с нами нет, а потому и пошло оно все!
- Ты всегда так кричишь в поезде? – вопрос грузина полностью убедил меня в том, что больше никто не умер, все живы, а проклятый ремень – лишь гиблый сон.
Я облизал губы и умостился поудобнее на твердой койке. Тут же ощутил, как заломило спину.
- Прошу прощения, - голос мой абсолютно не был осипшим, как после продолжительного сна. Да оно и не странно, ведь спал я максимум минуты три. - В последнее время мучают кошмары. Иной раз такая жуть приснится, что просто спасу от нее никакого нет!
Грузин утвердительно кивнул.
- Моя тетушка Лусинэ, - он ювелирно клацнул у рта пальцами, так, словно речь зашла сейчас не о его же собственной родственнице, а о какой-нибудь Валечке из соседнего подъезда, которой двадцать пять, она в самом соку и до сих пор еще не замужем, - всегда говорила, что причина наших плохих снов – здесь, - ара несколько раз пристукнул указательным пальцем правой руки по лбу. – Надо чаще проветривать мысли, мой хороший!
Черт возьми, а ведь это действительно дельный совет!
Со стороны подобное может показаться сейчас по-детски наивным и даже, быть может, достаточно глупым по природе своей, но именно слова грузина разом открыли мне глаза на некоторые аспекты моей же, к слову сказать, собственной жизни. Это его «надо чаще проветривать мысли», как по мне, являлось словно бы неким апофеозом последних нескольких лет моего скудного существования на планете Земля. Судите сами – около шести утра подъем и обязательно чашка кофе. Чтобы проснуться. Желательно, погорячее и покрепче. После – поход в импровизированный кабинет к ноутбуку, и сразу же за работу. Глаза мои (в особенно плодотворные и конструктивные в творческом плане дни, когда никто не мешал, и ничто на свете не отвлекало от сочинительства!) отрывались от монитора в лучшем случае где-то около полудня с тем, чтобы хоть что-нибудь пожевать.
Но и это была лишь только одна сторона монеты.
Что я получал на выходе? Так сказать, в качестве награды (или же компенсации) сначала за недосмотренный сон, потом за просиженное перед монитором время, и, в конце концов, за недостаточно заполненный едой желудок? Раз или дважды в месяц мое имя появлялось на страницах какого-нибудь жалкого второсортного журнальчика, с которым (готов спорить!) кое-кто брезгует даже в уборную наведаться? Да, некие дивиденды я с этого все же имел. Некоторая сумма каждый раз опускалась мне в карман (очень часто цифра, ее обозначающая, была достаточно солидной и даже тащила за собой еще несколько таких же!), но ведь, если копнуть глубже, подобное – тоже своего рода чванство! Эти самые деньги (пусть я и выразился однажды в том плане, что финансовая сторона дела меня почти не интересует, иногда подобные мысли все же всплывают на поверхности сознания) с тем же успехом я мог бы заработать и занимаясь чем-нибудь иным (таская ящики с овощами, к примеру, или же, облачившись в темный костюм охранника, наблюдая в монитор за покупателями в каком-нибудь супермаркете), а потому и не все так просто в этом мире.
Впрочем, как я для себя решил (уже давно и, наверное, бесповоротно!), когда все в твоей жизни подведено под некую черту, чем-то (или, быть может, кем-то) обусловлено, подогнано, отшлифовано и аккуратно обрезано по краям, выходить из зоны комфорта действительно необычайно трудно. А эти самые слова грузина о мыслях, которые надобно проветривать – они словно бы запустили внутри меня некий проектор, на который как раз в виде ярких картинок и наложилась едва ли не вся моя жизнь до сегодняшнего дня. Я словно бы увидел самого себя со стороны. Думаю, подобное вполне могло бы произойти со мной и раньше, вот только не нашлось никого, кто бы подобрал нужное выражение и выстрелил им мне прямиком в уши. Ведь живу я один (черт возьми, в квартире нет даже проклятой кошки!), ближайшему товарищу по духу Шуре уж точно незачем разлагать дисциплину, рушить налаженную систему (я создаю, он продает), а потому с него взятки гладки.
Тут же мне вспомнился один день из проклятого февраля двумя годами ранее, когда я корпел над рассказом «Оттепель», а Шура вел трудные переговоры с Артуром Бедросовичем Шахраманяном (редактором столичной «Подземки»), касательно его продвижения. За окнами трещал немилосердный мороз (даже днем, при ярком солнечном свете, температура воздуха на улице редко поднималась выше отметки в минус десять!), а потому можно себе сейчас представить весь трагизм моего положения. Когда за окном подобное, а на страницах твоего рассказа – капель, как-то не очень-то и верится в справедливость нашего с вами бытия, друзья и соседи.
Как сейчас помню, стояла суббота, я развалился в кресле перед экраном ноутбука и изо всех сил пытался как можно отчетливее передать момент, когда главный герой (парень из библиотеки) под покровом ночи пытается проникнуть в загородный дом местного божка с тем, чтобы удостоверится, будто это именно он стащил когда-то давно из-под самого носа у властей один из ранних русских переводов Апдайка.
Я настолько сильно ушел тогда в размышления (буквально-таки растворился в придуманном мире), что даже и не сразу услышал, как на столе рядом забренчал телефон. Особенно ничем не заботясь (писателям подобное свойственно и уж конечно прощается!), я потянулся ладонью к аппарату и ответил на вызов. То, что услышал секунду спустя, настолько меня взбесило, что я и вовсе разбил несносную трубку!
- Вас приветствует Жанна Адамова, и я представитель церкви спасения «Воины Христовы», - послышался на том конце провода приятный для слуха женский голос, но сами слова прогнали дрожь по всему телу.
Я тут же вскочил на ноги. Сочетание слов «представитель», «церкви» и «спасения» взбудоражили мой мозг настолько неистово, будто были они каким-нибудь до одури крепким коктейлем, который я выпил совершенно на пустой желудок, а потом вдруг попросил добавки.
- Что?! – взревел тогда я. – Да как вы смеете?!
Руки мои неимоверно затряслись, ладони щедро покрылись потом, во рту я ощутил противную сухость. Эта чертова дырка позвонила мне именно в тот самый момент, когда судьба всего произведения зависела от того, насколько красочно и точно мне удастся передать его соль!
Злосчастная трубка тут же полетела с глаз долой, ударилась о ближайшую стену, после чего распалась на части. Находясь на пике ярости (во власти всепоглощающего гнева), я склонился над собственным рабочим столом, после чего лишь только сгреб руками на пол все распечатки, потоптался по ним комнатными тапками, представляя их себе маленькими рыбинами (о, боги, как жалобно трещали в тот момент их юные шейки!), а затем разбушевался до такой степени, что даже свалил со стола ноутбук…
Теперь, сидя напротив ары, все это пронеслось у меня в мозгу единым кадром, словно было самым коротким в мире фильмом, и мне отчего-то стало несказанно грустно. Я выдавил из себя улыбку (получилась она слабой, почти наверняка смертельно больной), определенно соглашаясь с верно подмеченным наблюдением собеседника. Черт возьми, мысленно даже воспел дифирамбы тетушке Лусинэ, которую и знать никогда не знал!
- С этим нельзя не согласиться, - я покачал головой, словно изображая, таким образом, крайнюю степень довольства. – Должно быть, ваша тетя – чертовски мудрая женщина!
Ара тут же засобирался что-то ответить (как по мне, у представителей этой национальности всегда припасено для собеседника доброе словцо за душой!), но ему не дали этого сделать.
Черт возьми, точно так же, как и в моем непродолжительном сне, в разъезжающиеся двери нашего с ним купе постучали.
Мы с грузином переглянулись. Разумеется, у него в мозгу (в тот момент я мог даже поклясться на сей предмет!) совершенно точно не бесновались мрачные мысли о том, кто именно это может быть (женщина в синей сорочке с небольшим сюрпризом в правой руке!), но от подобного легче не становилось. В какой-то момент я даже поймал себя на мысли, будто от всей души желаю сейчас, как в каком-нибудь фантастическом кино, провалиться сквозь землю, убраться отсюда восвояси, и дело с концом! Но…
Не тут-то было, как сказал бы Шура.
- Я не знаю, принято ли в поезде приглашать войти, - подал, наконец, голос ара, смерив меня изучающим взглядом, - но вы можете это сделать!
Последнее слово он произнес нарочито громче, так, чтобы ни у кого на свете не возникло никаких сомнений на счет его подлинного кавказского гостеприимства.
Спустя миг металлические двери купе разъехались и…
…в проеме показалось лоснящееся, упитанное лицо мужчины-проводника, который держал в лопатообразных ладонях маленький блокнот с шариковой ручкой и, как мне показалось, в этот момент пребывал не в самом лучшем из всех своих настроений.
- Готовим билеты, - сухо и как-то уж очень искусственно произнес проводник, но меня, в общем-то, это нисколько не удивило. – И, если можно, побыстрее. У нас сегодня полнейший аншлаг!
Где-то в глубине души я несказанно обрадовался этому типу (пусть он и толстый, пусть неприятный с виду, и вообще, как по мне, хамло хамлом – да простит меня Господь за подобное выражение!), ведь у него в ладонях уж точно не было в этот момент ничего такого, что при более детальном рассмотрении могло бы оказаться каким-нибудь ремнем, и уже даже подобное едва ли не окрыляло. Значит, не все так ужасно! Сны, которые мне в последнее время снятся (я вижу их совершенно отчетливо, как будто в голове у меня спутниковая антенна и она запускается каждый раз, стоит прикрыть на мгновение веки), отнюдь не значат, что в самом скором времени кто-то непременно должен умереть.
Я с облегчением выдохнул (поймав при этом на себе взгляд любителя арбузов из Азии), после чего потянулся в карман рюкзака за билетом.
- Скажите, долго еще до Острога? – вопрос этот слетел с моих губ легко и непринужденно, словно был невесомым и абсолютно не подчинялся никаким законам гравитации.
Проводник окинул меня взглядом, а-ля «кто это здесь пищит у меня над ухом?», но потом все же соизволил ответить:
- Минут через сорок будем там. Если вы командировочный, говорите сразу. У меня закончились бланки заполнения карточек, а потому…
Я лишь улыбнулся и отрицательно покачал головой.
- Пусть это вас не беспокоит, - черт возьми, в тот момент мне хотелось танцевать! – Я не командировочный, и никаких бланков от вас требовать не стану. Всего лишь тихо сойду на своей станции, а потом, быть может, в каком-нибудь из будущих произведений у меня появится персонаж, прототипом для которого станете вы.
Ара и проводник спешно переглянулись, но я был абсолютно уверен на предмет того, будто им сейчас, конечно же, совершенно невдомек, что именно значат мои слова. А посему выходило, что для походов в уборную, как и большинство из нас, они также используют туалетную бумагу.
Я звонко рассмеялся.
Конец.
Июль-август 2018 г.