Снежные перья щекотали стекло кабины. Там, снаружи, завывала метель. Линия полотна, освещённая бдительным оком электровоза, куталась в белое. Рельсы походили теперь на тощие ноги покойника, укрытого простынёй.
– Яков Палыч, а людей-то вы часто? Ну, того… Вы поняли.
– Часто, Семён, это как по-твоему?
– Не знаю. Мне, наверное, и одного раза хватило бы.
Яков усмехнулся, оглаживая посеребрённые сединою усы.
– Привыкнешь. Чего уж там, – поморщившись, он тронул колено, вечно норовившее расколоться в такую погоду. – Я когда как ты был. С училища только. Мы мужика сбили. Ноги – вот так, – ребро ладони ударило по бедру, – в сторонке валяются. Лежал, не орал даже. Болевой шок. Я Мишке, машинюге своему, значит, кричу. Надо скорую вызывать. В деревню. Там рядом как раз. Телефонов тогда таких не было, как сейчас. А он мне – не дёргайся, говорит. Всё одно помрёт. Вишь, как хлещет с него? Так и сидели мы с ним, с мужиком этим. Крови тот потерял – страшно сказать.
Семён дождался, пока собеседник раскурит мятую сигарету – кабина наполнилась запахом жжёного сена – и только после спросил:
– Помер?
– Мужик-то тот? Не. Куда там. Живучий, гад, оказался. Самое смешное, что если бы и помер – проблем куда меньше. А так, отписываться нам пришлось. Кучу бумажек. Повезло, хоть не уволили.
– А за мёртвого что? Разве не накажут?
– В жилете только если сигнальном. За путейца и посадить могут. Хотя тоже не всегда. Если что-то такое, Санычу сразу звони. Инструктору, ему самому выгодно будет замять. Налей-ка в банку. Чаю шлёпнуть успеем, пока они там проедут.
Семён наполнил стеклянную поллитровку водой из канистры, поглядывая на красный сигнал семафора.
– Может они на подъёме застряли? Вон какой снегопад.
– Всё может быть. Только подъём, Сёма, на следующем отрезке. Этот прямой.
– А точно ведь. Извините.
– Ничего. Ещё насобачишься.
Палыч, приладив банку с водой ближе к панели, утопил в ней изгиб самодельного кипятильника. Провод, запитанный наживую к сигнальной лампе, плюнул редкими искрами.
– Вот так никогда не делай, – посоветовал он молодому.
Сёма лукаво улыбнулся. Много чего здесь было запрещено. Всего не упомнишь.
Спрятанная в металле спираль ощетинилась мелкими пузырьками.
– Жёлтый, Сём. Сбегай-ка обмахни рельс. Двинемся потихоньку.
Семён убежал спинывать снег, налетевший за время стоянки. Два метра перед каждым из восьми колёс ведущей секции локомотива. Яков Палыч тем временем отсоединил прибор, свершивший своё запрещённое дело, и бросил в кипяток пару горстей мелкого чая. Подняв глаза от тонущей в воде ароматной шапки, он привычным движением пробежался по показаниям индикаторов. Можно трогаться.
– Як Палыч!
Спотыкаясь, в кабину влетел Семён, плечи которого покрывали плотные снежные эполеты.
– Як Палыч! Голова!
Усы машиниста вспорхнули к носу.
– Голова, – лепетал помощник. – Там. На сцепке у нас. Мы, похоже, того… Сбили с вами кого-то.
– Тише, тише. Двери для начала захлопни. Ну! Пока нас с тобою не выдуло окончательно, – он подождал, пока Семён возвратится из коридорчика с электродвигателем. – Тело-то видел? Не в спецовке рабочей хоть?
– Не было тела. По пути, должно быть, кого-то жахнули. Что теперь будет?
У помощника подёргивалась левая скула. Семафор за окном загорелся зелёным.
– А ничего, Сёмка, не будет. Нету тела – нету дела. Где там твоя голова? Пойдём глянем.
Снега навалило выше ботинка, и Яков с неудовольствием ощутил щиколотками хладное покалывание кристаллов, угасающих в отворотах носка.
– Вот она. Примёрзла, кажись.
Действительно, над металлической сцепкой торчала чья-то голова, лишённая тела. Лица было не разобрать из-за разгулявшейся непогоды. Оба, прищуриваясь от надоедливых хлопьев, исследовали занесённый метелью эллипс.
– Ладно, – Яков перекрестил себя экономно: охватив знамением пару пуговиц на груди. – Отрывай её и поехали.
– И куда её?.. То есть… Мёртвая же она.
– Тьфу ты, дурень! Палкой какой-нибудь подцепи, если руки марать не охота. Сбрось потом вон туда, под откос, и дело с концом.
Помощник, оглядевшись, заметил торчавшую из сугроба корягу и попытался отломить от неё часть. Отсыревшая ветка не поддавалась, но, провозившись минуту, Семён, как и положено человеку, вышел победителем в схватке с природой.
Он неуверенно прикоснулся палкою к голове.
Голова вздрогнула.
Семён не заметил, как ноги понесли его вдоль ржавых вагонов. Пробежав метров тридцать, он осмотрелся по сторонам. Машиниста поблизости не было.
– Яков? – вполголоса позвал он, боясь в то же время выдать своё присутствие злой голове.
Тучи, нещадно пылившие снегом, заволокли небо, и тьма, худо-бедно разгоняемая возле локомотива его фонарями, сгустилась вокруг. Тяжёлая лапа ночи смыкала на выпускавшем частые облачка пара не застёгнутом горле молодого помощника колкие ледяные когти.
– Сёмка!
– Ах! – от неожиданности Семён отскочил в сторону и, зацепившись пяткой, рухнул на задницу.
Из-под вагона вылез запыхавшийся Яков.
– Ты куда рванул, дуралей?
– Я это… Вы же сами видели, Яков Палыч. Живая она.
– Не пори чепухи.
– А что тогда это было? Видели, дрогнула?
– Ничего не было. Показалось. Иди, давай, отцепляй её, и поехали.
– Нет уж, дудки. Я один не пойду.
Яков посмотрел туда, где на сцепке ждала голова. Еле различимое в темноте лицо старика не выдавало эмоций, и лишь глаза отливали тусклым маслянистым блеском приговорённого.
– Ты иди, Сём, выкинь её к чёрту. А мне показания кой-какие снять надо.
– Может, со мною сходите?
– Нет. Не схожу.
– Значит, одного меня отправить решили?
– Конечно, одного! – вспылил машинист. – Что я тебе, нянька что ли?
– Тоже, значит, боитесь.
– Не думал я, Сёмка, что ты у меня такое ссыкло. Тоже! Ишь, чё выдумал. Пошли давай вместе, пока ты от страха кучу не навалил, – разухабисто зашагав впереди помощника, Яков, по мере приближения к злополучной сцепке, начал сбавлять темп, пропуская Семёна вперёд, но не умаляя впрочем словесной бравады: – Голова у него дрогнула. Смотри, как бы не полетела она за тобой по воздуху! У-у-у!
Когда до цели оставались считанные метры, Яков замер, крикнув помощнику вслед:
– Давай-давай! Не тормози, пацан. Рядом я.
Он наблюдал за Семёном, сжав кулаки, и чуть было не перекрестил себя снова, когда тот на ватных ногах подошёл к источнику их ночных беспокойств.
– Сёмка! Семён! Ты чего ржёшь? – Яков вглядывался сквозь метель, оставаясь на месте. – Сдурел ты что ль? Слышишь? Да что там с тобой такое!
Помощник, не отвечая, истерично хохотал.
Продолжая веселиться, он поднял с земли оброненную незадолго до этого палку и, кажется, фехтовал с головой.
Яков в смятении подступил ближе, чувствуя, как с каждым шагом нарастает желание бросить обезумевшего Семёна и рвануть домой одному.
Но вот морщины на лице старика сгладились. Шаги его сделались твёрже, глаза широко распахнулись. Подбежав к помощнику он тоже зашёлся от смеха.
– Ох-х-хохо! Сёмка! Так это ж сова! А я-то думал! Хо-ха-хах!
– Филин, Яков Палыч. Или неясыть. Я в этом буране не разберу.
– Да какая разница! Не ну даёт! Чего это он?
Филин недовольно клевался, но взлетать не спешил.
– Совы, они по размеру меньше. И ушей у них вот таких нету. Я в передаче видел одной. Еще они, когда охотятся, крылом не свистят. Яков Палыч, глядите, он, кажись, того. Лапами прилип.
– Хорош умничать, Сёмка. И вообще, не прилип, а примёрз. Видишь, сколько здесь льда.
Яков, ухватив неясыть руками за лапы, резким движением вырвал птицу из ледяной западни. Та принялась сучить когтями, не в силах подцепить своего избавителя.
– Вы подкиньте её немного, не бойтесь. Сразу вспорхнёт.
– Ага, нашёл дурака. Я из неё чучело лучше набью. Сосед как раз занимается. Давай двери открывай, пока эта сволочь меня не склевала.
Филин, несомый над головой машиниста, подобно древнему идолу, безостановочно ухал и бил широкими крыльями. Со стороны казалось, что он вот-вот поднимет старика в воздух.
Семён созерцал приближающуюся процессию из раскрытой двери электровоза.
– Рога урони! – крикнул ему Яков. – Чтобы шкаф обесточило. Я его пока туда посажу. Ах ты ж! – птица сорвала с него шапку и бросила в снег. – Ты что делаешь, гад! Говорю, Сёмка, так его не оставишь. Заклюёт!
К моменту, когда машинист с опасною ношей залез-таки внутрь, локомотив уже был обесточен. Двери в отсеки, предназначенные для обслуживания электродвигателя, разблокировались в отсутствие напряжения.
– Вот так! – Яков, захлопнув в одном из них буйного пленника, довольный и запыхавшийся ввалился в кабину. – Хорош тут хозяйничать. Ну-ка посторонись.
Повинуясь посиневшему от холода пальцу, двухсот-тонный зелёный гигант вцепился стальной пятернёй за висевшие над ним провода и тотчас ожил.
Защёлкнулись защитные блокировки на створках, ведущих к двигателю. Заревел главный компрессор, нагнетая давление. Сквозь его механическое рычание Семён различал звуки глухих ударов, доносившихся из машинного отделения.
– На волю хочет, – Яков усмехнулся в усы, трогая с места. – Ишь, как его колошматит.
– А не убьётся он там?
– Не-е, он в боковом. Да и чёрт бы с ним, если убьётся. Ты на дорогу лучше смотри. Запоминай, что да как. Скоро в горку подъём будет, а с тем весом, что мы сейчас тянем, нам не на двух, а на четырёх секциях по правилам идти надо. Вот и задай себе вопрос, какого хрена нас вообще из депо с тобой выпустили.
– Поездов не хватает.
– Мозгов у них, Семён, не хватает. Ну да ничего. Я тебе покажу, как это делается. Разгонимся сперва. Видишь?
– Да.
– Наращиваем постепенно сопротивление, – Яков, схватившись за рукоять, медленно перещёлкивал её положения. – Вот так.
– Многовато будет, Яков Палыч.
– Нормально. Иначе не влезем. Почувствуешь скоро, как семечками жареными запахнет.
– Уже вроде бы чувствую.
– Да не. Рано ещё. Там отчётливо будет, как проводка подплавляться начнёт.
– А не сгорит?
– Хех, ну ты даёшь. Всё сгорит когда-нибудь. Я же тебе говорю, мы на двух секциях этот вес ни в жисть наверх не затянем. Приходится сочинять. А если на подъёме застрянем, то мы сами с тобой сгорим, так что нечего…
Речь его утонула в лязге, внезапно раздавшемся из машинного отделения. На панели вспыхнула сигнальная лампа.
– Иди посмотри! – крикнул Яков, превозмогая шум двигателя.
Скорость поезда падала на глазах.
Семён выскочил было в машинное отделение, но тут же отшатнулся обратно.
– Горим, Як Палыч. Искрит всё.
– Обесточиваем! – старик дёрнул рукоять торможения. – Ах ты, дьявол! Пневматика сдохла. Ладно, всё равно сейчас остановится. Смотри, вот ведь дура! – развеселившийся Яков тыкнул пальцем в окно.
Справа от колеи стояла женщина в ярком светоотражающем жилете. Разглядывая рыгающий искрами локомотив с открытым ртом, она, тем не менее, подавала флажками сигнал, разрешающий следование. Но тут, видно опомнившись, замахала другое, требуя от ошалевшего состава немедленной остановки.
– Да уж, ну и ночка, – подытожил Семён, разминая виски под шапкой.
– Это ерунда, – ободрил его старший товарищ. – Приедем сейчас, вот там-то отжарят с тобою нас, мама не горюй.
Утро выдалось долгим.
Семён с любопытством обозревал широченный плакат в полстены с электрической схемой локомотива. Такой же, только маленький, висел у него в училище.
– Точно запомнил? – Палыч, сидя тут же, натирал рукою встопорщенные усы, которые, будь они зубной щёткой, стоило бы уже давно поменять на новую.
– Да запомнил я, Яков Палыч. Ну который раз повторяем.
– Повтори.
– При наборе скорости на отрезке…
– Про сопротивление, что превышали, ни слова!
– Да знаю я.
– Ладно, дальше давай.
– При наборе скорости, – забубнил Семён, – было обнаружено задымление.
– Вот. Правильно. Задымление. Никакого огня. Это запомни.
– Чушь какая-то всё равно получается. Дыма без огня не бывает.
– У нас, Сёмка, огня как раз таки не бывает. А задымления бывают и часто. Главное – не пожар. А если бы вся наша секция на хрен не выгорела и не стояла бы сейчас сплошняком чёрной вон там, – он махнул рукой в сторону выхода, – то и задымления бы, поверь, даже не было бы.
– Да что они тут, в управе, совсем дураки что ли?
– То-то и оно, что не дураки, Сёмка. Все всё прекрасно понимают. Не из личинок же они вылупляются. Половина сами бывшие машинюги. И такую же тухту гнали. Ты об этом, мой тебе совет, поменьше кубатурь, а больше за языком следи. Чтобы лишнего не ляпнуть чего.
В коридоре появился лохматый человек с опухшим от регулярности излияний лицом. Удостоив обоих сурового взгляда, он распахнул ближайшую дверь и вошёл, не прикрыв её за собой. На пальцах руки, придерживающих створку, синели выцветшие контуры перстней.
– Ну? Мы заходим? – донёсся голос обладателя синих колец. – Они давно уже здесь.
Голова его выглянула обратно в коридор и кивнула, чтоб заходили.
Внутри, над облупленным шпоном стола, покрытого плексигласом, сидел сытый детина, похожий на татуированного, как родной брат, но не имевший, однако, столь помятого и заросшего щетиною лика.
– И чего там у вас? – спросил он, изучая разволновавшегося Семёна.
– Оплавление проводки в обратном…
– Саныч, – раздражённо оборвал сытый татуированного. – Не тебя спрашиваю, – и снова кивнул Семёну: – Ну!
Помощник, сглотнув, посмотрел на Якова. Машинист пристально рассматривал свой истёртый годами башмак.
– Там задымление произошло, – начал Семён.
Брови сытого поползли вверх.
– Ты чего мне тут вжариваешь? Из-за чего пожар у вас был?
– Не было, – как-то особенно тихо выдавил из себя помощник.
– Чего!?
– Не было, говорю, пожара у нас.
– Ах не было? Да я вас двоих не то что уволю, я вас по тюрьмам закрою к чёртовой матери за халатность!
Семён сам не понял, как они с Яковом оказались на улице. Ледяной воздух колол, пробивая лёгкие, в самую душу. Снег валил крупными хлопьями, не переставая, и отбуксированный электровоз, укутанный в белое, походивший на волка в овечьей шкуре, хмурил стеклянные бельма окон на приближающихся к нему бывших хозяев.
– Ну Димка, ну фашист, – нарушил молчание Яков. – Он же, сволочь такая, сам со мною когда-то в одной кабине трясся. Карьерист! – он выплюнул последнее слово, будто попавшего в рот слизняка.
Семён боязливо поёжился:
– И чего теперь с нами будет?
– А ничего, Сёмка, не будет. Посадят нас, – тут Яков треснул помощника по плечу. – Ахах-ха! Видел бы ты свою рожу сейчас! Не ссы. Утрясут, как всегда. На железной дороге пожаров нет. А вот этот, – он махнул рукой на их выгоревший локомотив, – или вон тот. Или вон ещё, видишь? Это всё так. Случайные задымления. Скоро починят. Спать надо идти. Завтра узнаем, что да куда.
Вдруг старик замер в задумчивости. Глаза его бегали по тёмно-зелёному перемазанному сажей локомотиву, словно пытаясь нащупать биение пульса в давно остывшем предплечье. Семён вопросительно посмотрел на наставника, но тот, ни слова не говоря, запрыгнул в распахнутую настежь дверь.
Изнутри послышался скрежет. На минуту всё смолкло, а затем на пороге вырос Яков, почерневший ещё пронзительнее от свежей копоти. В руках у него болталось вниз головой обуглившееся тело филина, ставшее теперь меньше вдвое, от чего Семён не сразу сообразил, что перед ним.
– На! – старик швырнул головешку, угодив Семёну по шапке. – Ну как? Свистит крылом? Неясыть! Допрыгался, дурень! Эта тварь твоя провода склевала!
– Да я-то тут причём? – простонал помощник, поправляя съехавшую набекрень вязанку.
Машинист спрыгнул на снег и отвесил помощнику сочную оплеуху.
– А нечего умничать было. Голова! Я тебя куда посылал? Рельс чистить? Вот и чистил бы молча, а не филинов на сцепках разглядывал! Подними.
Семён брезгливо подобрал холодную тушку. Кристаллы снежинок, перемешиваясь с пеплом, красили ладони грязью, пахшей старым костром.
– Выброси её что ли, – смягчившись, посоветовал Яков. – Или похорони.
06-10-2022
Автор: Александр Паранук
Источник: https://litclubbs.ru/articles/42793-golova.html
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь и ставьте лайк.
Читайте также: